– Лучше со всеми ладить, – вставил Денис.

Выражение его лица свидетельствовало о том, что уж он-то знает, как надо себя вести, чтобы не нажить неприятностей с первого дня самостоятельной работы.

– Не спорю, – кивнул Ерофеев. – Но имейте, пожалуйста, в виду, что всем в больнице от вас нужно только одно: совпадение клинического и патологоанатомического диагнозов. Так вот, предположим, что пациента усердно лечили от язвенной болезни желудка, а на вскрытии вы нашли инфаркт миокарда примерно недельной давности. Третья категория расхождения диагнозов налицо! Заведующий отделением вместе с лечащим врачом пытаются всяко вас ублажить, заместитель по лечебной работе напоминает, что процент расхождений и без того превышен, главный врач прямо заявляет, что мертвых уже не вернуть, а надо думать о живых, то есть о нем и о прочих сотрудниках. Вы уступаете, ведь у вас доброе сердце и покладистый характер. И потом – мертвых действительно не вернуть, и вообще – они же не нарочно его угробили. Так уступаете или нет?

Ординаторы молчали, и только Данилов отрицательно покачал головой.

– Предположим, что вы пошли на нарушение и подтвердили клинический диагноз. А родственники умершего взяли да и написали жалобу в департамент. По горячим следам. И потребовали повторной экспертизы, отказавшись забирать труп для похорон. Такое случается не так уж и редко. Поднялся шум, покойника тут же привезли к нам, в городской центр, и сам Георгий Владимирович провел повторное исследование… Кто получит по шапке больше всего? Вы! И хорошо, если только за халатность, а не за заведомо ложное заключение. А все те, кто подбивал вас на это, будут усиленно делать вид, что они здесь ни при чем. Вот и делайте выводы.

– И какой же выход? – спросила Ирина.

– Выход, как и вывод, такой: можно не утруждать себя поиском сопутствующих заболеваний, не выявленных при жизни. Можно усложнить или облегчить диагноз в интересах родного стационара. Можно многое, но никогда нельзя притворяться совершенно слепым, потому что всякое расхождение третьей категории – это потенциальный конфликт. И не надо по своей воле становиться в нем крайним. Не ссорьтесь с лечащими врачами и администрацией по пустякам, но и не идите у них на поводу в главном! Держите баланс, если можно так выразиться. Вы меня поняли?

Возражений не последовало.

– Простите, что разбил ваши иллюзии, – Ерофеев повернулся к Илье, – но, как говорится, чем раньше, тем лучше. А теперь мне хотелось бы узнать, – взгляд ассистента перешел на Ирину, – почему вы избрали для себя нашу специальность.

– Потому что она мне нравится, – не задумываясь, ответила Ирина. – А что определило ваш выбор, Дмитрий Алексеевич?

– Честно говоря, сам не знаю, – Ерофеев наконец-то сломал карандаш и потянулся за следующим. – Вообще-то меня больше всего привлекала клиническая фармакология, но на шестом курсе я взял да и решил подавать документы сюда, к Георгию Владимировичу. Наверное, поначалу мне больше нравилась сама кафедра, нежели ее профиль. Здесь, за редким исключением, очень приятный коллектив… Точного ответа на этот вопрос я не знаю, наверное, поэтому так люблю задавать его ординаторам.

– А я бы никогда не пошла бы в фармакологию, – шепнула Данилову Ирина. – Там же надо ставить опыты на животных.

– Клиническая фармакология ставит опыты только на людях, – слух у Ерофеева был острым.

– Извините, я не имела…

– Ничего страшного. Давайте прервемся на десять минут, а потом обсудим один случай, а вернее – посплетничаем на заданную тему…

Ерофеев вышел из кабинета. За ним потянулись курящие Денис и Илья. Алена достала из кармана халата коммуникатор и углубилась в чтение. По тому, как часто менялось выражение ее лица, Данилов подозревал, что Алена читает сентиментальные романы.

Он подумал, что надо бы сказать ей что-нибудь хорошее, чтобы сгладить впечатление от давешней шутки, но в голову ничего не приходило.

– Интересно, что он нам приготовил? – подумала вслух Ирина. – Сплетня на заданную тему…

– Я думаю, что последний случай в сто двадцатой больнице, – не отрываясь от экрана сказала Алена.

– А что там случилось? – заинтересовалась Ирина.

– Да все там оказались молодцы. И огребли все вместе, – разъяснять Алена не пожелала.

Она угадала. Речь действительно зашла о сто двадцатой больнице, одной из самых больших в Москве. Многопрофильная и скоропомощная, она тем не менее считалась далеко не самым лучшим столичным стационаром. Естественно, в крупном стационаре, принимающем пациентов и планово, и экстренно, смертность была выше, чем в тихой больнице, насчитывающей четыре-пять отделений и принимающей несложных пациентов, причем только в плановом порядке. А раз смертность выше, то, значит, и больница хуже. Изначальную разницу в тяжести состояния поступающих пациентов народное мнение не учитывало.

К тому же сто двадцатая больница несколько лет назад прославилась не только на всю Москву, но и на всю страну. Однажды утром в приемный покой доставили в крайне тяжелом состоянии некого гражданина с закрытой черепно-мозговой травмой. Чуть позже врачи-реаниматологи клинического госпиталя ГУВД Москвы, прибывшие в сто двадцатую больницу вместе с сотрудниками милиции, обнаружили пациента за пределами реанимационного отделения, полностью подготовленного для забора у него почек. При этом у пациента было давление и билось сердце. Вместо того чтобы спасать его жизнь, врачи предпочли разжиться годными к пересадке почками, несмотря на то что закон разрешает забирать органы лишь после составления акта констатации биологической смерти. В итоге нескольким врачам пришлось сменить место работы в принудительном порядке и несколько последующих лет заниматься менее квалифицированным трудом.

– Мужчина сорока лет поступил в стационар по «скорой» с диагнозом сотрясение головного мозга под вопросом и в состоянии алкогольного опьянения около десяти часов вечера, – начал от двери Ерофеев, еще не успев сесть за стол. – До следующего утра его продержали в приемном отделении. Вроде как наблюдали, но вот в чем конкретно заключалось это самое наблюдение, неясно.

– Скорее всего – ни в чем, – Ерофеев уселся и продолжил вертеть карандаш. – Историю болезни на него завели только в семь утра, якобы он только что поступил с диагнозом «алкогольная кома». Сопроводительный талон «скорой» вложили в историю, хотя там было написано совсем другое. Подняли в реанимацию. Там дежурный реаниматолог заподозрил острое нарушение мозгового кровообращения и срочно дернул невропатолога. Невропатолог снял нарушение и подтвердил алкогольную кому. Нейрохирургам не показывали, хотя на сделанном рентгене черепа (кто его назначил – непонятно, история болезни об этом умалчивает) виден линейный перелом. Назначения снимка нет, описание рентгенолога тоже отсутствует, но сам снимок есть. Пациента сутки усиленно «промывали», а потом он умер.

Небольшая пауза давала ординаторам возможность задать вопросы, но все молчали.

– На вскрытии нашли перелом костей свода и основания черепа, очаги кровоизлияния в головном мозге и еще кое-что по мелочам. Содержание алкоголя на вскрытии – по нулям. Кстати, при жизни у него кровь на алкоголь так и не взяли.

– Кранты! – емко высказался Илья.

– Вроде того, – кивнул Ерофеев. – Неправильная, несвоевременная и проведенная не в полном объеме диагностика помешала установить правильный диагноз и привела к смерти пациента. Стопроцентное расхождение диагнозов третьей категории. И как по-вашему, могли бы больничные патологоанатомы сделать вид, что не заметили перелома черепа?

– Тогда бы им пришлось и алкоголь обнаружить, – сказала Ирина.

– Разумеется, – согласился Ерофеев. – Сказав «а», говори и остальные буквы. Интересно, что заместитель главного врача по лечебной работе пыталась убедить весь департамент, что здесь налицо не третья, а вторая категория расхождения диагнозов. Да, постановка правильного диагноза в данном лечебном учреждении была возможна, но тем не менее диагностическая ошибка существенно не повлияла на исход заболевания. Все равно бы больного лечили чисто симптоматически и в итоге он бы умер. Как вам такая точка зрения?