Открывающиеся перспективы ошеломили Огюста, и ещё несколько драгоценных секунд — последних секунд его жизни в общепринятом смысле этого слова, — он подрывал холм Везунчика, заглядывая в грязные и мелкие тайны презренного шулера. Свинья, что называется, рвалась с поводка. На языке уже закрутились язвительные злобные слова — каждому, каждому из сидящих за столом было, что скрывать. И так хотелось выкрикнуть, выплюнуть им в лицо: я знаю! Знаю! Ничего не утаите, ничего не спрячете от Свиньи, она разроет ваши поганые секретики как навозную кучу! О, какая же сила легла в руку Огюста! И как он мог бы ей распорядиться.

Но обратный отсчёт был уже запущен — шестерёнки зацепились одна за другую, маховик событий уже набрал обороты. Огюст обернулся к Пьеру-Петеру — и обомлел, не в силах поверить, что видит то, что видит. Огромными буквами, словно поперёк голливудского холма: живых здесь не останется.

Там было много чего ещё, сладких корешков и луковичек, на территории Пьера. Какие-то брошенные дети, зарытые трупы, почему-то аллергия на молоко, всякая всячина. Любой человек состоит из тайн, и глупой Свинье было ох, как охота покопаться на этой делянке. Она не отличала важное от пустяшного — и всё сокрытое казалось ей сладким корнеплодом. Но Огюсту, Огюсту-то было уже не до неё. Сосредоточившись, он прорвал взглядом окружающее его со всех сторон белое ничто, и увидел, что между стулом Пьера и стеной есть зазор в метр, коридор жизни, путь к спасению.

Огюст уже узнал от Свиньи, что под курткой нанимателя скрыт пистолет, и что Пьер уже убивал людей, не однажды и по-разному, но вдруг получится — сделать всего-то пять быстрых шагов, нырнуть вправо, прочь от освещённого контейнера, а там — бежать, петлять, прятаться. И как-нибудь спастись.

Словно призрак надежды, на краю освещённого пространства замерла прозрачная человеческая фигура. Огюст узнал её сразу и безошибочно: это она парила прошлым вечером за бортом плавучего казино. Знак беды или символ надежды, бестелесная тень, как-то связанная с дающей странный дар металлической фигуркой. Сжав Свинью в кулаке и не медля ни мгновения, Огюст прыгнул к прозрачному существу.

Чудеса не происходят по заказу. Конечно, Огюсту изредка случалось стать свидетелем волшебных событий, но в основном это было связано с нетипичным раскладом карт в колоде, что же касается обычной жизни, в ней всё проистекало буднично и предсказуемо.

Предсказуемо и как будто даже без удивления Пьер поймал Огюста «на взлёте». Рука албанца оказалась железной как шлагбаум. Одно движение — и надежда на чудо растаяла как дым. Брошенный назад на хлипкий стульчик, Огюст увидел за спиной Пьера, что прозрачный фантом медленно вплывает в контейнер.

Огюст зажмурился и снова увидел бескрайнее молочное поле. Но в холме, где прятались все тайны Пьера, теперь не хватало пистолета. А значит, пистолет перестал быть тайной.

Огюст издал какой-то пищащий звук, и тут же что-то ужалило его в горло и сильно толкнуло назад. Он ударился затылком о рифлёную стенку контейнера, да так и привалился к ней — показалось, что так будет удобнее и приятнее. Что-то щекотное и тёплое поползло по ключицам, но не стало никаких сил проверить.

Бах! Очень громкий звук как-то повредил его способность видеть — как Огюст не пытался открыть глаза и посмотреть, что же вокруг происходит, вокруг простиралась подаренная Свиньёй белизна. Фигурка животного возилась в кулаке как живая.

Бах! Бах! Сразу два холма слева взорвались зефирной пеной и без следа утонули в молочной трясине. Огюст не сразу заметил, что, видимо, надвигается ночь — оставаясь белым, мир начал меркнуть. Только холм Пьера остался рядом, оживляя тускнеющий пейзаж. Теперь из разломов грунта торчали какие-то разноцветные пилюли, «без которых не выжить», и застывший кадр «Уштар и Харадинай заключают сделку», и много чего ещё, но уже не разглядеть — всё вокруг стремительно темнело и гасло.

А когда что-то металлическое грубо сжало Свинью и разорвало контакт между ней и Огюстом, то словно разом выключили свет.

Приблизительно три миллиарда лет ничего не происходило. За это время аминокислоты в бурлящем океане могли бы собраться в простейшую клетку, развиться в амёбу и примитивные бактерии, обзавестись конечностями и панцирями, выползти на сушу и научиться ходить на двух ногах, разводить огонь и играть в покер, но ровным счётом ничего подобного не случилось. Три миллиарда лет пустоты и бездействия.

И только потом Огюст понял, что мог умереть. Вот ведь тугодум — для принятия такой простой идеи извёл три миллиарда лет! Но где же отлёт души, где свет в конце тоннеля? На самом строгом суде Огюст готов был свидетельствовать, что всё сразу пошло наперекосяк, а виновато в этом было забравшееся в контейнер прозрачное существо.

За долю мгновения до того, как в мире погасили свет, оно обвило Огюста, словно пытаясь защитить Свинью в его слабеющей руке. Неощутимая субстанция проникла в его мышцы, делая хватку сильнее — помимо воли самого Огюста. Но фигурка всё-таки выскользнула из сжатого кулака, и наступила тьма.

А когда Огюст снова осознал себя, его тело, неподвижно запрокинутое в пластмассовом кресле, вдруг трансформировалось в варежку-прихватку, какой обычно вытаскивают из духовки горячие противни. Существо ли надело эту варежку, или же это Огюст втянул его в себя насильно, но теперь две сущности плотно срослись в одной физической оболочке. Прозрачная субстанция полностью провалилась в Огюста, и это странным образом придало ему сил. Сначала он пошевелил онемевшими пальцами, потом дотронулся до горла, и сразу отдёрнул руку, потому что там всё было как-то очень неправильно. Нащупал край стола. Медленно поднялся на ноги.

Вокруг было абсолютно темно. Огюст помнил, что окружающее его пространство ограничено шестью параллельными плоскостями — стенками, полом и потолком контейнера. Очень похоже на просторный гроб. Основательный железный саркофаг двенадцати метров длиной, мавзолей игроку-неудачнику. Накатила волна тревоги, и ещё одна. Неожиданно Огюст понял, что вот эта вот вторая волна — была не его. То, что пробралось в его тело, обладало собственными эмоциями, и ему активно не нравилось происходящее.

Внезапно Огюста дёрнуло влево и вправо, тряхнуло, снова дёрнуло. При каждом рывке он ощущал, как то в руке, то в ноге пропадает чувствительность. Ему даже показалось, что в полной темноте закрытого контейнера он может различить белёсые протуберанцы, вырывающиеся из его конечностей.

Как заводная кукла, на плохо гнущихся ногах он обежал контейнер по периметру, ощупывая стены, пытаясь найти запоры — и понимая, что в чемоданах никто не ставит замки изнутри. Существо не противилось его действиям — видимо, его желания совпадали с намерениями Огюста. Они едва не свернули на бок тяжёлую тумбу, споткнулись о тело мёртвого шофёра, перешагнули распластанного Везунчика.

Но стоило Огюсту остановиться, как прозрачный человек рванулся прочь, оставляя его тело. Он бросился прямо на стену, и каким-то вторым зрением Огюст увидел, что снаружи давно уже утро — и понял, что, в принципе, стенка — это не слишком прочная преграда. Главное — удержаться за прозрачного проводника.

Что-то происходило со всем телом — по мере того, как прозрачная субстанция, струясь, покидало его, оно и само стало истончаться, превращаясь в такую же эфирную сущность. Не сознанием, а инстинктом — хотя кто бы сказал, откуда взяться подобному инстинкту? — Огюст хватался за прозрачного человека, тянулся за ним, не давал ему оторваться.

Прохождение сквозь железный лист оказалось крайне неприятным опытом. Наверное, так чувствует себя морковь на тёрке. Всё, что соприкасалось с прозрачной субстанцией — сам Огюст, его одежда, содержимое карманов, грязь на каблуках — словно распалось на частицы и устремилось прочь сквозь стенку контейнера, таким же образом на время потерявшую целостность.

Огюст кое-как сросся по другую сторону стены — и неудержимо втянул в себя прозрачного двойника, тот снова втянулся внутрь без остатка.