Везунчик стянул с носа очки, тщательно протёр тряпкой оба стекла. Посмотрел на Петера. Глаза его без очков казались беззащитными. И слегка отличались друг от друга. Между голубым и зелёным — тысяча оттенков, и вот где-то в этих безымянных соотношениях цвет одного глаза был чуть ближе к зелёному, другого — к голубому.

— Разрешаю любому из вас взять фигурку.

— Спасибо, — сказал Петер, — очень мудро с твоей стороны. Огюст, давай-ка, возьми свинку на время. Ты же у нас самый сведущий в игре.

Француз, пожав плечами, придвинулся к столу и потянулся к Свинье. Лека, сидевший ближе к фигурке, передал её Огюсту в руку. Тот повертел талисман в руках, поставил на ладонь, заглянул Свинье в морду, сжал её в кулаке.

— Сдавай, — кивнул Лека Везунчику.

Зашуршали карты. Петер занял последнее пустующее место и молча наблюдал, как разлетаются клетчатые листы. Только что случилось непредвиденное, возникла ситуация, не предусмотренная рассчитанной на самые разные случаи Процедурой. И нужно было что-то быстро, очень быстро решать.

Лека бросил на кон пару младших фишек. Петер невидящим взглядом упёрся в карты. Если Свинья действует, и если она примет Огюста, сколько ему понадобится времени, чтобы приспособиться к ней?

Петер поддержал ставку Леки. Какой смысл пасовать — в такой-то игре?

Француз немного расслабился, облокотился о стол. По лицу ничего не прочитаешь. А по глазам? Но Огюст смотрел вниз, опустив веки. Петеру очень хотелось взглянуть на его радужки, увидеть, как расползается зелёное в голубом или голубое в зелёном. Или же Свинья отторгнет француза, не станет ему повиноваться? И что тогда делать?

Главное — не думать, напомнил Петер себе. Точнее, думать только о картах. О раздаче, о возможном раскладе, о мастях, о глумливых улыбках лощёных валетов и презрительных усмешках стареющих королей.

Прочь мысли о конце игры! Это будет совсем другая история, как будто бы совсем с другими людьми, не стоит даже заглядывать так далеко.

Сам того не чувствуя, Петер сжал зубы так, что под коронками заныли дёсны.

И едва не упустил Огюста.

Отчаянным прыжком французик ринулся в зазор между стулом Петера и ржавой стенкой контейнера. Наверное, понадеялся, что такие вещи изредка кому-то удаются. В любом случае, в число «кого-то» Огюст не попадал — Петер ухватил его левой рукой за отворот пальто и швырнул назад к столу. Французик завыл. Правая рука Петера тем временем уже возвращалась из-под полы, утяжелённая тупорылым «Глоком». Скоба предохранителя отщёлкнулась мягко как по маслу.

Первая пуля вошла Огюсту в шею. Полсекунды спустя вторая отбросила Везунчика от игрового стола. Звуки выстрелов — литавры! гонг! набат! — раздробились и умножились в резонаторе-контейнере, словно Петер выпустил не меньше полного магазина.

Ноги Везунчика торчали стёртыми подошвами над белым днищем опрокинутого стула. Огюст раскинулся в кресле, запрокинув голову. Кровь затихающими фонтанчиками выталкивалась из раздробленного кадыка. Лека склонился над Везунчиком, приложил пальцы к сонной артерии. Недовольно качнул головой. Не глядя протянул Петеру ладонь, прося пистолет.

Петер пребывал в несвойственной ему нерешительности. Счёт шёл на секунды, и посоветоваться было не с кем.

Есть такая достаточно простая штука — техника безопасности. Чинишь ты электрическую розетку или косишь триммером унылую бюргерскую лужайку, разбираешь взрывное устройство или точишь нож на оселке — соблюдай установленную процедуру. Ты не самый умный и не самый смекалистый, тысячи и тысячи людей до тебя делали то же самое и суммировали свой опыт, утрясали и высушивали его до предельно простых и однозначно трактуемых формулировок. Следуй процедуре — и всё с тобой будет хорошо. Пренебреги процедурой — и ты пропал.

Лека был единственным близким родственником Петера в Германии. Остальные братья, дядья, племянники не спешили уезжать из Козмета [19]так далеко, худо-бедно обустроили дела дома или подались в Албанию. Бестолковый простоватый шофёр три года как перебрался в Цвайбрюккен под крыло Джака Ушта-ра. Лека стал для Петера нитью, вновь связавшей его с оставленной давно и без сожаления, полузабытой, но всё-таки родиной.

Лека так и замер с поднятой рукой, удивлённо глядя на острую мушку направленного ему в грудь пистолетного ствола.

— Не надо было тебе трогать эту Свинью, кузен, — сказал Петер и спустил курок.

Лека вздрогнул. Накрыл ладонью незаметное отверстие на уровне сердца, как будто выражая признательность. Озадаченно посмотрел на Петера, и вдруг, словно лишившись разом всех костей, осел на пол бесформенным кулем.

— Вот так, — сказал Петер устало.

Обойдя стол и переступив тело Леки, он заглянул в лицо Везунчику. Тот еле заметно дышал, быстро и мелко, как мышь на лабораторном столе. Петер выстрелил ему в лоб, скалясь от ярости. Из-за этого червяка, из-за его ядовитых речей, из-за дурацкого талисмана погиб Лека.

Француз мёртвой хваткой зажал в кулаке серебристую тушку Свиньи. Петер дошёл до тумбочки и достал оттуда плотный бархатный мешочек, небольшую жестяную коробочку и пассатижи. Минуты две ушло на то, чтобы инструментом выковырять из непослушных пальцев француза блестящую фигурку.

Ни при каких обстоятельствах не дотрагиваться до талисмана, неужели так трудно было запомнить главное правило Процедуры, Лека? Что же ты наделал, кузен?

Растянув завязки мешочка, Петер положил в него пассатижами Свинью. Стянул витой шнурок, обмотал его тугим узлом вокруг горловины. Мешочек идеально вошёл в жестянку. Яркий узор на крышке и по стенкам, изысканная надпись: «Музей волшебных фигур Гюнтера Фальца». Поверх декоративного замка-защёлки Петер наклеил цветную полоску скотча с той же надписью. Процедура предусматривала все мелочи. Лека-Лека, надо было просто следовать Процедуре, и мы уехали бы отсюда вместе.

Половину тумбочки занимали пишущий видеомагнитофон и устройство слежения, объединяющее в одну картинку и шифрующее запись с четырёх камер, развешанных по углам контейнера. Петер нажал на кнопку «Стоп» и включил обратную перемотку. Зашуршала лента, противно задребезжала пластмассовая скобка, закрывающая кассетный отсек.

Дохнуло ветром — будто кто-то прошёл за спиной. Некому тут быть, напомнил себе Петер, борясь с желанием развернуться и проверить. Некому. Местным платят достаточно, чтобы свет не застили, а больше некому. Наваждение, морок от проклятых фигурок.

Лента с глухим ударом домоталась до упора. Кассета выехала Петеру в ладонь. «Титаник». С новомодными голограммами, никаких неаполитанских подделок. Случись кому проверить, он найдёт там ровно то, что написано: эпическую драму о тонущем пароходе и гибели людей из-за отсутствия правильной процедуры спасения. Лишь в конце, после финальных титров, обнаружится лишний кусок ленты длиной около часа, но там ничего не будет — только рябь и шуршание.

В другом отделении тумбочки топорщилась жёсткими складками кожаная одежда, и стоял собранный мотоциклетный рюкзак, набитый всяким хламом, вполне соответствующим стандартному дорожному набору «ночного волка». В основном отделении нашлось место и для талисмана, и для кассеты. Прятать никогда ничего не надо.

Петер переоделся, превратившись из лощёного импозантного здоровяка в недружелюбного громилу. Беспечный ездок, каких тысячи колесят туда-сюда по скоростным автобанам.

Выйдя из контейнера, Петер вытянул за собой толстый провод питания и отсоединил провода. Лампы дневного света потухли, и ещё несколько секунд гнилостное сиреневое свечение позволяло разглядеть контуры стола, стульев и лежащих тел.

И вот тогда-то Петер увидел своими глазами белёсое привидение, угрожающей коброй поднявшееся над распростёртым в кресле Огюстом. Сгусток тумана, уплотнение воздуха, мутный негатив человекоподобной тени с колышущимися парусами рук, округлым облаком лица.

Там ничего нет! Петер отступил назад, споткнувшись о порог, не в силах отвести взгляд от нацеленных прямо на него тёмных провалов глаз.