Да, Огюст был в предрождественскую ночь на Мирадо в частном покер-клубе. Да, такой проигрыш быстро не забывается.
Будто на четвереньках ползёшь против хода на детскую горку, и вот уже остаётся только ухватиться за поручень — а значит, встать из-за стола и сгрести фишки, — но тут что-то щёлкает в голове, ты забываешь о гравитации, отпускаешь сразу обе руки — пожалуй, ещё пару раздач, господа! — и подошвы начинают скользить по холодному, накатанному детскими штанами металлу, у-ух! — неуверенно поднимаешь ставку, у тебя каре на девятках, а делаешь вид, что от силы две пары, и сразу трое втягиваются в торговлю, ты ведёшь их вверх и вверх, сдвигая к центру стола разноцветные башенки из кружков, — а на самом деле уже катишься с горы на пузе, башмаками вперёд, не уцепиться! — и пора вскрыть неопределённость, вас осталось двое, он буравит тебя взглядом через стол, но вместо глаз — отблески чуть затемнённых стёкол, два светящихся штриха, и ты выкладываешь своих красоток, четыре буквы «Н», составленные из волшебных фруктов, красно-чёрное совершенство. — и вылетаешь коленками в пыль и мелкий гравий у подножия горки. Нервно усмехаешься — вот надо было лезть, а? - потому что соперник поправляет очки и начинает выкладывать по одной. Первой идёт десятка, за ней валет, дальше только хуже, ты уже знаешь это, дама прячется под королём, и конец! — жирная точка туза. Флэш-рояль!
Вы когда-нибудь вскрывались с флэш-роялем на руке, Пьер? Что? Как вы сказали? Лицо? Его лицо? Да, конечно. В общих чертах, но в целом — да. Хотя больше запомнились очки. А он сам как-то потерялся за ними, что ли.
Визитёр неожиданно нагнулся вперёд и вдруг улыбнулся, испустив зубами пару золотых бликов. Не желает ли херр Огюст. Не желает ли месье Огюст покататься по игровым заведениям? Не в смысле — сейчас, сегодня и здесь, а, скажем, начиная с завтрашнего вечера? Это как будто прямо работа такая — покататься. Поиграть за счёт нанимателя. В разумных пределах, конечно. Просто чтобы не выделяться. И выигрыш, если таковой случится, можно оставлять себе, возвращать деньги не нужно. Дорожные расходы, еда, питьё, ночлег — об этом не надо беспокоиться, всё будет включено. Цель одна — найти того самого, в очках. Для начала — узнать и показать, вот и вся работа.
Тут-то и показалось непонятно. Когда один человек хочет найти другого человека до такой степени, что готов платить за это деньги, то не стоит вставать между ними. Огюст прислушивался к себе, разглядывая нежданного работодателя: что у того на руках? В какую игру предстоит играть? Огюст блефовал почти инстинктивно: он мог бы за пять минут сделать по памяти карандашный набросок, изобразив потерявшегося обладателя флэш-рояля с фотографической точностью. Высшая школа изящных искусств, diploma cum laude.
Но пора было выбираться — и из Гааги и вообще из этого гнилого года, с самого начала пошедшего не в масть, из громоздящихся друг на друга долгов за парижскую ипотечную клетушку, разбитый «пежо», просроченную медицинскую страховку, напоминающую о себе острым покалыванием в правом боку.
Огюсту очень хотелось задать неудобный, но такой естественный вопрос: а зачем вам сдался этот тип? Но внешность потенциального работодателя начисто отбивала желание что-либо спрашивать. Ведь чтоб изображать из себя крутого парня, начинать стоило чуть раньше: вот он говорит на своём неподражаемом бульдожьем французском: «Зовите меня Пьером», — а тут бы в ответ: «Что, мама так же звала?» — или: «А что у вас за акцент такой необычный?» — или: «Да как вы вообще узнали, что я в тот чёртов день играл за этим столом?» — но ведь не спросил же! Да и не притворялся Огюст героем никогда, даже наедине с собой перед зеркалом. Хочет зваться Пьером — пусть будет Пьер. Жаждет найти Везунчика — видно, есть на то свои причины. Уж лучше обсудить детали договора. Ну да, устного, разумеется.
И ещё одну вещь Огюст, безусловно, упустил. Узнать и показать — для начала. Так сказал Пьер, а подобные ему ребята лишними дополнениями и обстоятельствами не разбрасываются, их ораторские способности и так всегда на пределе. Обрисовано начало — должно быть и продолжение. И конец, кстати. Стоило бы сразу этот смысловой заусенец устранить. Но когда пружина колет в мягкое, кюрасо вдруг будит изжогу, а нумерологические стенания заэкранных блудниц смешиваются с цифрами возможного гонорара — как тут всё упомнишь?
Много позже, то ли в Мадриде, то ли в Лиссабоне, под чёрнобелым ночным небом Иберии, Пьер разоткровенничался. Даже стал похож на человека — обычно это случалось после трудных разговоров с неведомым боссом. В те короткие минуты перед обратным превращением в боевого робота Пьер успел устранить хотя бы один из имевшихся у Огюста вопросов. Девка, сказал он грустно. Все палятся на девках. Везунчик твой таскал её за собой почти неделю, а тебя она видела в Мирадо и раньше, вот и запомнила. Огюст, говорила, — вот кого мы в тот вечер «расчекрыжили».
Южный ветер сирокко принёс ледяной холод из далёкой зимней Сахары. Конец января — «дни ворона», самое промозглое время. Огюст поёжился: просто представил себе, как вкрадчивый распорядитель зала Мирадо кивает и хмурит брови в ответ на вопросы простодушного Пьера. И вместо того, чтобы послать того прочь, прислушивается к аргументам — веским, видимо. Иначе чем объяснить, что этот Пьер потом нарисовался в Гааге?
А неделей позже, в тёплом и уютном Висбадене, где летом всходит пристойный виноград, а зелёные попугаи распугали всех ворон у казино, шофёр Лека приоткрыл Огюсту ещё один уголок мозаики.
Мы так думаем, присоединил себя к руководителям поиска шофёр Лека, что у твоего Везунчика есть приборчик какой-то. Жулик твой Везунчик, точно тебе говорю. Шулер, нечестный игрок. Лека был парнем попроще, с жилистыми цепкими руками, обветренной рожей, и ещё более жёстким акцентом, усугублённым дырой на месте передних зубов. Огюст предполагал, что если Везунчика удастся найти, то хотя бы на железные зубы шофёру премиальных хватит.
Их маленькая компания колесила по Европе на стареньком минивэне с немецкими номерами. Лека прямо в нём и жил — гостеприимство Пьера на помощника не распространялось. Шофёр курил дрянные папиросы, периодически медитировал над раскрытым капотом, иногда что-то бормотал на незнакомом языке. Сколько Огюст ни вслушивался, знакомых созвучий не попадалось: не арабский, не турецкий, то какая-то адская каша из звукосочетаний — то вдруг промелькнёт знакомое латинское слово.
На границах их тормозили крайне редко, немецкие паспорта работодателей у полиции интереса не вызывали. Маршрут прокладывал Пьер, основываясь на ему одному известных расчётах. Видимо, что-то та девка рассказала ему — помимо эпической истории о том, как «расчекрыжили» Огюста.
Каждый вечер перед игрой Огюсту выдавалась на руки сумма — полторы тысячи франков в местной валюте. Иногда к рассвету не оставалось ничего, но порой удавалось сохранить больше половины. А в Генте и Марселе повезло по-крупному. Пьер на выигрыш прав не предъявлял. Когда представилась свободная минутка, Огюст нашёл отделение «Сосьете Женераль» и положил на счёт почти тридцать тысяч франков. Сразу стало спокойнее, а то деньги жгли карман.
Надолго ли хватит радушия нанимателя, спрашивал себя Огюст каждую ночь, выходя из казино или клуба. Но сегодня и этот вопрос отпал. Привет, Везунчик!
Огюст бросил карты и направился через зал к Пьеру. Тот оторвал взгляд от вращающихся лопастей рулетки — и сразу всё понял.
Везунчик прошёл к покерным столам. Уселся, поёрзал, огляделся. Перекинулся с соседями парой слов. За столом пустовало одно место, игра пока не начиналась.
— Вон тот? — спросил Пьер, оказавшись у Огюста за спиной. — Подойди, сядь рядышком и шепни тихонько: «Я всё знаю!» — С везением у него всё в порядке — посмотрим, как с нервами.
То есть, так? Вассалы с трещотками и хлопушками ломятся развёрнутой цепью в дикую чащу, а по другую сторону — рыцарь Пьер с опущенным забралом и нацеленным копьём? Старая добрая охота на Везунчика? Где же их-то дорожки пересеклись? Зачем им сдался этот канцелярский червь? Пора спросить, пора, другого случая уже не будет.
