В наше время любовный напиток людям почти недоступен. Но у нее были свои каналы. И свое безошибочное понимание жизненных потребностей возлюбленного.

Появление человека на нашей территории относится к эпохе позднего палеолита. В произведениях Цезаря, Тацита и других римских авторов приведены сведения о племенах, населявших эти места в первых веках нашей эры. Вероятно, еще этими племенами было начато производство этанола путем несложных химических преобразований зерна. Это искусство процветает здесь и в наши дни.

Я лег на невесомое пневматическое ложе. И задремал. И увидел сон. И даже во сне меня обдало холодным потом. Так я испугался.

Вот уже месяц я работал над конструкцией автомата для продажи фасованной муки для оладий. Я придумал принципиально новую схему, но моя конструкция требовала нескольких редукторов при обычном движителе и поэтому не получалась.

Однако во сне я увидел мою схему вычерченной, словно в аксонометрии, движитель был перенесен вправо вверх, отпала надобность во всех редукторах. Автомат, построенный по такой схеме, будет работать точно и безотказно. И тут же во сне я осознал, что если по такой схеме организовать государственный переворот, то все в нем сработает так же точно и безотказно, как сработает автомат для фасовки и выдачи муки для оладий. Нужно лишь вместо стандартного двигателя поставить руководителя службы национальной безопасности.

Проснулся я от уже знакомого звучка «выо-вью-вью» и от острой головной боли. Болевая точка сидела где-то во лбу, над переносицей. Для меня это не было новым чувством. У меня всегда болело над переносицей, если я пугался.

Вот тебе далекая окраина! Вот тебе медведи-вегетарианцы! Вот тебе бабочки-бражники! Чтоб их всех черт побрал! Всех вместе, а потом еще каждого в отдельности! От этой электроники никуда не убежать. Еще в глубокой древности люди придумали специальные слова для того, чтобы самим себе объяснить и перед самими собой оправдать эскапизм – паническое бегство от действительности, полное бездействие. Ананке. Фатум. Кисмет. Судьба. Мне теперь тоже оставалось только положиться на судьбу. По-видимому, у них там в службе безопасности стоял специальный селектор. Он и отбирал сны.

Сон в руку. Существовало такое старое, недавно возрожденное газетами выражение: сон в руку. Вернулась моя женщина, улыбнулась мне широко, доверчиво и с каким-то ожиданием сунула руку в модный теперь мешочек из сезаля и вытащила оттуда за волосы мою голову. В натуральную величину! Сходство было полнейшим. Слепок. Она стеклодув. И за время нашей разлуки она изготовила мой портрет из цветного стекла. И волосы тоже были стеклянные – тончайшие мягкие нити. Но была и разница. У меня в голове после этого сна стало как-то пусто, а изготовленный ею сосуд был полон. Этанолом.

Мы развели принесенную ею жидкость водой высокой очистки в сосуде из тонкого, невесомого стекла, добавили немного жидкого кислорода, чтобы охладить смесь, согревшуюся в результате реакции, а потом мы пили, ели лягушек, на которых уже открылся охотничий сезон, и говорили в основном «о странностях любви», как обозначил такие разговоры поэт.

У нас осталось немного времени на сон, как, наверное, у всех мужчин и женщин после примирения, затем спал я крепко, меня не будили никакие «вью-вью-вью», проснулся я первым, умылся, побрился, позавтракал поджаренным хлебом и кофе, в который добавил для вкуса капельку этанола. Я попрощался с ней коротко и весело, так, словно вечером непременно возвращусь. Мне очень бы хотелось вечером вернуться, но я сильно сомневался в том, что мне это сегодня удастся осуществить. По чести говоря, я сомневался и в том, удастся ли нам вообще когда-нибудь снова увидеться.

Я спустился на лифте и вышел на зеленый газон перед домом. Тихо шелестел мелкий дождь. Весенняя водяная пыль. Как сказал об этом великий современный поэт:

По утверждениям литературоведов, это стихотворение написано на так называемом «языке близнецов». Как известно, близнецы часто создают в раннем детстве для общения между собой свой особый язык, непонятный для окружающих, даже для родителей. Читателям такая манера поначалу тоже кажется чуждой и непонятной. Каждое слово в отдельности лишено смысла. Но если это четверостишие прочесть про себя по меньшей мере тысячу раз, то непременно, как и задумал поэт, ты увидишь зеленую траву, услышишь легкий шум дождя в упругих стойких травинках и почувствуешь себя близнецом природы.

Но стихи, так совпадавшие с шелестом полупрозрачной водяной пыли в невысокой траве газона, были прерваны появлением двух баскетболистов.

Баскетболисты – это эвфемизм. У нас он понятен всякому. В службе безопасности не может работать человек, если рост его не достигает двух метров. Там одни гиганты. И в частных беседах о них никто не говорит: работники службы безопасности. О них говорят – баскетболисты. А главу этой службы называют главным баскетболистом.

– Поедемте с нами, – негромко сказал, склонившись надо мной, один из баскетболистов с несоразмерно маленьким для его роста, красивым, румяным, словно девичьим, лицом.

Мы сели в стандартную машину на воздушной подушке. Я не понимаю, почему до сих пор не выпускают специальных машин для баскетболистов. В этой им, по-видимому, было не слишком удобно, но, возможно, они уже приспособились. Они согнулись, как закрытые не до конца складные ножи.

Мы подъехали к зданию службы безопасности. Единственному старому четырехэтажному зданию на этой улице. Вокруг торчали небоскребы. Вышли из машины. Я сразу оказался между двумя баскетболистами и со стороны, очевидно, выглядел, как здание безопасности между этими небоскребами. Едва мы подошли к двери, как она открылась автоматически. Ну, для этого нужно не слишком сложное приспособление. Огромный вестибюль был в два этажа. Совершенно пустое помещение. Ни одного человека. Ни стула, ни скамьи. Дверь в стене против входа. Никаких выходов к лестницам на следующие этажи или к лифту.

Баскетболист с маленьким девичьим лицом, как мне показалось, из этих двух баскетболистов он был старшим, причем не по возрасту, а по званию или должности, набрал на двери шифр на семи кольцах, и мы прошли в коридор. Коридор, по-видимому, и служил здесь началом психологической обработки.

Всем известно, что здание службы безопасности по фасаду занимает никак не больше шестидесяти метров. И в глубину, насколько это видно с улицы, там метров сорок. Так вот, мне вскоре показалось, что здание занимает километры. Такой же двухэтажный, как вестибюль, узкий коридор, – по нему можно было идти рядом лишь двум, один баскетболист шагал сзади, – был, как шлюзами, перегорожен множеством дверей. Расположены они были, очевидно, по таблицам Стюарта, по таблицам случайностей. Крайне неравномерно. Я подсчитывал шаги. Двери были то через одиннадцать, то через двадцать, то через двадцать три шага, а то через девяносто шесть.

Но самое удивительное состояло в том, что коридор этот не имел конца. Я считал про себя: три шага – два метра, мы прошли уже по меньшей мере метров девятьсот, а коридор все продолжался. Ну, скажем, он мог незаметно уводить нас под землю. Или изгибаться. Но мне казалось, что я должен был бы почувствовать этот наклон или изгиб.

Двигались мы совершенно тихо, пол был устлан серой дорожкой из ворсистой ткани, и двери открывались бесшумно. Я оглянулся и увидел, что второго баскетболиста с нами уже нет. Он незаметно исчез на каком-то участке. Я твердил про себя юношеские стихи поэта, написавшего о дожде и траве: