Лицо Теодоры в свете камина по-прежнему было надутым и обиженным; а она любит внимание, внезапно поняла Элинор и, не раздумывая, пересела к ней. За спиной слышался стук расставляемых на доске фигур и негромкие голоса примеряющихся друг к другу Люка и доктора, в камине плясали язычки пламени и потрескивали угли. С минуту Элинор ждала, что Теодора заговорит, потом спросила ласково:

– По-прежнему трудно поверить, что ты здесь?

– Я не знала, что тут окажется так скучно, – сказала Теодора.

– Утром у нас будет много дел, – ответила Элинор.

– Дома были бы люди, разговоры, веселье, смех, суета…

– Наверное, я в этом не нуждаюсь, – сказала Элинор, почти оправдываясь. – Я не привыкла веселиться. Сидела с мамой. А когда она засыпала, я раскладывала пасьянс или слушала радио. Читать не могла совсем, потому что каждый вечер часа два читала ей вслух. Любовные романы.

И она слегка улыбнулась, глядя в огонь. Однако ведь это не все, подумала она удивленно, это не объясняет, каково мне было, даже если бы я хотела объяснить. Так зачем я рассказываю?

– Я ужасно гадкая, да? – Теодора быстро пересела лицом к Элинор и положила ладонь ей на руку. – Сижу и ворчу, что меня никто не развлекает. Я страшная эгоистка. Расскажи мне, какая я плохая.

Ее глаза в свете камина вспыхнули от удовольствия.

– Ты чудовище, – послушно сказала Элинор. Ей было неприятно, что ладонь Теодоры лежит на ее руке – она вообще не любила прикосновений. Однако именно так Теодора выражала раскаяние, сочувствие или приязнь. У меня хоть ногти чистые? – подумала Элинор и легонько отодвинула руку.

– Я чудовище, – заявила Теодора – к ней снова вернулось хорошее настроение. – Я чудовище, свинья и абсолютно невыносима. Ну вот. А теперь расскажи о себе.

– Я чудовище, свинья и абсолютно невыносима.

Теодора рассмеялась.

– Не дразни меня. Ты милая, добрая и всем нравишься. Люк влюбился в тебя по уши, и я ревную. Теперь я хочу знать про тебя все. Ты правда много лет ухаживала за матерью?

– Да, – сказала Элинор. Ногти у нее и впрямь были грязные, а руки – уродливые, и люди часто шутят насчет влюбленностей, потому что иногда это смешно. – Одиннадцать лет, пока она не умерла три месяца назад.

– Ты горевала? Сказать тебе, что я соболезную?

– Нет. Она была несчастлива.

– И ты тоже?

– И я тоже.

– И что потом? Что ты сделала, когда освободилась?

– Я продала дом, – сказала Элинор. – Мы с сестрой взяли кое-что из вещей, что захотели. Там и выбирать-то было не из чего – всякие мелочи, которые сберегла мать. Отцовские часы, старые украшения. Не как у сестер из Хилл-хауса.

– А все остальное продала?

– Все. Как только смогла.

– И тут же ударилась в безумный разгул, который и привел тебя в Хилл-хаус.

– Не совсем, – рассмеялась Элинор.

– Но столько лет растрачено впустую! Отправилась ли ты в круиз искать блестящих кавалеров, накупила ли себе нарядов?

– Увы, – сухо ответила Элинор, – денег получилось не так и много. Моя сестра положила свою долю в банк на образование дочери. Я действительно купила какую-то одежду, чтобы поехать в Хилл-хаус.

Люди любят отвечать на вопросы о себе, подумала она. Какое странное удовольствие! Сейчас я отвечу на что угодно.

– А что будешь делать, когда вернешься? У тебя есть работа?

– Пока нет. Не знаю, чем займусь.

– А вот я знаю. – Теодора блаженно потянулась. – Включу весь свет в нашей квартире и буду блаженствовать.

– Какая у тебя квартира?

Теодора пожала плечами.

– Чудесная. Мы сами сделали ремонт. Одна большая комната и две маленькие, уютная кухонька – мы покрасили ее в красный и белый цвета и натащили кучу старой мебели с барахолки. Столик с мраморной столешницей – просто чудо. Нам нравится выискивать старые вещи.

– Ты замужем? – спросила Элинор.

Наступила пауза, потом Теодора коротко рассмеялась.

– Нет.

– Прости, – сказала Элинор, ужасно смущенная. – Я не хотела лезть не в свои дела.

– Ты смешная. – Теодора пальцем тронула щеку Элинор. У меня морщинки в углах глаз, подумала та и отвернулась от света.

– Расскажи мне, где ты живешь, – попросила Теодора.

Элинор посмотрела на свои уродливые руки. Это нечестно, подумала она, нам вполне по средствам было бы нанять прачку. У меня ужасные руки.

– У меня маленькая квартирка, – медленно начала она. – Наверняка меньше, чем у тебя, и я живу в ней одна. Я еще не закончила ее обставлять. Покупаю вещи по одной, потому что хочу устроить все, как задумала. Белые занавески. Я несколько недель искала маленьких каменных львов на каминную полку – теперь они стоят по ее углам. У меня есть белая кошка, книги, пластинки и репродукции. Все должно быть в точности, как я хочу, ведь это только для меня. Когда-то у меня была синяя чашка со звездами внутри – заглядываешь в чашку с чаем, а она полна звезд. Я хочу такую.

– Может быть, она как-нибудь объявится в моем магазинчике, – сказала Теодора. – Тогда я пришлю ее тебе. Однажды ты получишь посылку с надписью: «Элинор с любовью от ее подруги Теодоры», и внутри окажется чашка, полная звезд.

– Я бы украла эти тарелки с золотой каймой, – со смехом промолвила Элинор.

– Мат, – сказал Люк.

Доктор заохал.

– Мне просто повезло, – бодро заверил Люк. – Дамы, вы там не заснули у камина?

– Скоро заснем, – ответила Теодора.

Люк прошел через комнату и протянул руки, помогая обеим встать. Элинор, неловко поднимаясь, чуть не упала. Теодора вскочила легко, потянулась и зевнула.

– Тео хочет спать, – сообщила она.

– Мне придется проводить вас наверх, – объявил доктор. – Завтра будем учиться находить дорогу сами. Люк, придвинешь к камину экран?

– А не надо ли проверить, заперты ли двери? – спросил Люк. – Заднюю миссис Дадли наверняка заперла, когда уходила, но как насчет остальных?

– Вряд ли кто-нибудь захочет сюда проникнуть, – сказала Теодора. – И потом, компаньонка запирала двери, а что толку?

– А если мы захотим выбраться? – спросила Элинор.

Доктор быстро глянул на нее и тут же отвел взгляд.

– Думаю, нет надобности запирать двери, – произнес он тихо.

– Да уж, деревенских грабителей точно можно не опасаться, – заметил Люк.

– Так или иначе, – сказал доктор, – в ближайший час или чуть больше я не усну; в мои годы совершенно необходимо почитать перед сном час-полтора, и я предусмотрительно захватил «Памелу». Если кто-нибудь мучается бессонницей, могу почитать вслух. Я еще не встречал человека, которого не усыпило бы чтение Ричардсона. – С этими тихими словами он провел их по узкому коридору и через вестибюль к лестнице. – Я всегда собирался опробовать этот метод на маленьких детях.

Элинор поднималась по лестнице вслед за Теодорой; только сейчас она поняла, как сильно устала: каждая ступенька давалась с трудом. Она упорно напоминала себе, что находится в Хилл-хаусе, но даже синяя комната означала в данную минуту лишь кровать с синим стеганым одеялом.

– С другой стороны, – продолжал доктор у нее за спиной, – роман Филдинга, сопоставимый по длине, но отнюдь не по содержанию, совсем не годится для маленьких детей. Я сомневаюсь насчет Стерна…

Теодора подошла к двери в зеленую комнату и обернулась с улыбкой.

– Если хоть немного занервничаешь, – сказала она Элинор, – прибегай ко мне.

– Спасибо, обязательно, – с жаром ответила Элинор. – Спокойной ночи.

– …и уж точно не выбрал бы Смоллетта. Дамы, Люк, я здесь, по другую сторону лестницы…

– Какого цвета ваши комнаты? – не сдержалась Элинор.

– Желтая, – удивленно ответил доктор.

– Розовая. – Люк изящным жестом выразил свое отвращение.

– Наши – синяя и зеленая, – сказала Теодора.

– Я не засну, буду читать, – повторил доктор. – Дверь я оставлю приоткрытой и точно услышу любой звук. Доброй ночи, крепкого сна.

– Доброй ночи, – сказал Люк. – Доброй ночи всем.

Закрыв за собой дверь синей комнаты, Элинор подумала, что, наверное, ее так вымотали темнота и давящая атмосфера Хилл-хауса. И внезапно это стало неважно. Синяя кровать была неимоверно мягкой. Странно, думала Элинор в полудреме, дом должен быть таким страшным, и в то же время тут столько хорошего – мягкая постель, прелестная лужайка, огонь в камине, готовка миссис Дадли. И общество тоже… сразу за этой мыслью пришла другая: теперь я одна и могу о них думать. Зачем здесь Люк? И зачем здесь я? Все пути ведут к свиданью. Они видели, что я напугана.