– Джаст э момент! – Именинник сложил в один из освободившихся пакетов бутылку водки, бутылку шампанского, батон хлеба, по упаковке с колбасой и сыром, баночку оливок и скрылся за дверью.

– Пошел вносить арендную плату, – пошутил Коростылев.

Игорь Коростылев был высок, коренаст и немного звероподобен. Кличку «Буратино» он получил не за внешний вид и не за какие-то черты характера, а только благодаря отчеству. Дед Игоря, убежденный коммунист, назвал своего первенца Карлом в честь основоположника Карла Маркса. Ну а кто был сын папы Карло? Конечно же Буратино!

– Разве был такой уговор? – удивился Сережа Майоров.

Вот он-то, в отличие от Коростылева, заработал кличку «Тормоз» своим собственным умом, вернее – некоторой его недостаточностью. Наблюдая за Тормозом, Данилов не переставал удивляться тому, какая ирония судьбы занесла этого увальня в анестезиологи-реаниматологи, специальность, в которой постоянно приходится быстро соображать и быстро действовать. Ему бы в рентгенологи. Сиди себе, снимки описывай да динамику оценивай.

– Это закон жизни, – снисходительно пояснил Коростылев. – Тебя уважили – и ты уважение окажи. А то твой день рождения придется в подвале праздновать.

– У меня день рождения в июле. – Тормоз мечтательно закатил глаза. – Мы как раз в отпуске будем… Неужели лето снова наступит?

За окном, словно в ответ на глупый вопрос, пошел снег.

– Все в порядке, – известил вернувшийся Абгарян. – Гудеть можем хоть до утра, только чтоб тихо.

Трудное искусство гулянок в медицинском учреждении к окончанию института постигается в совершенстве.

Гулять надо с душой, с размахом, так, чтобы было что вспомнить, но при всем том не шуметь, чтобы не привлекать внимания пациентов. Ну, и администрации тоже.

Хорошо патологоанатомам – сидят они обычно в отдельно стоящем корпусе, клиентура у них спокойная, ни на что не реагирующая, родственники не досаждают… Гулять можно на всю катушку! В реанимации так уже не развернешься – во-первых, далеко не все здесь не реагируют на звуки, тем более громкие, а во-вторых, на соседних этажах могут услышать шум.

Отсюда вывод – учитесь осваивать спецнавыки. Говорить тихо (а когда выпьешь, это ой как нелегко!), посудой не звенеть, сексом на скрипящих предметах обстановки не заниматься. Будь невидим и неслышим, тогда твоему празднику никто не помешает.

Разумеется, шампанское открывали тихо, без хлопков и выстрелов в потолок, что не помешало трем бутылкам закончиться очень скоро. Пили не из фужеров, а из чашек и кружек, своей обыденной посуды. Предусмотрительный Абгарян не забыл и про одноразовые стаканчики, но все дружно сочли, что пить алкоголь из пластика «невкусно».

– Хорошее шампанское, Артурик, – похвалила Бурчакова. – Пьется так хорошо…

– Это брют, – Абгарян послал ей персональную улыбку, – мой самый любимый сорт шампанского.

– И мой тоже, – ответила Бурчакова.

«Еще немного, и они подружатся, – подумал Данилов. – Как мало надо людям для того, чтобы найти общий язык. Впрочем, не так уж и мало – почти по триста грамм шампанского».

От выпитого в головах приятно зашумело.

– Какой ты молодец, Артурик! – восхитилась Смирнова. – Такой день мерзкий, настроение мерзкое, а ты нам праздник устроил! Дай я тебя поцелую!

Именинник с удовольствием подчинился и был перецелован всеми дамами. Крупная и сильная Баранова так сжала его в объятиях, что послышался хруст.

– Ты ему ничего не сломала? – поинтересовалась Бурчакова.

– Это у него молния на ширинке лопнула, – не моргнув глазом, парировала Баранова. – Мужчины любят энергичных женщин.

– Покажи ширинку! – потребовал купившийся Тормоз.

– Разбежался, – проворчал Абгарян, направляясь в угол, к бару.

Он вернулся с бутылкой коньяка.

– Молдавский, – извиняющимся тоном объявил он, разливая коньяк по сосудам. – Армянского не было.

– Один хрен, все в Подмосковье разливают, – махнул лопатоподобной ладонью Коростылев.

Завязалась тихая, но ожесточенная дискуссия о сравнительных особенностях коньяков разных стран. Данилову даже пришлось придержать именинника, чтобы тот не набросился на флегматичного Коростылева.

Флегматичный-то он флегматичный, а махнет рукой – и привет Артурику, двадцать шесть лет отмечать уже не придется.

Тормоз, опровергая свою кличку, среагировал мгновенно и по делу – открыл вторую бутылку коньяка.

– Как сказал поэт Уитмен, чем ругаться, лучше выпьем! – сказал он. – За дружбу и корпоративную солидарность!

– Не путай! – строго одернул его Буратино. – Дружба и корпоративная солидарность – это совсем не одно и то же.

– Я знаю.

– Тогда как можно пить за них разом? Только порознь!

Порознь – так порознь. Выпили сначала за дружбу, а следом – за корпоративную солидарность.

– Надо немного прибраться, – озаботилась Аниканова.

Она встала, намереваясь собрать пустые лотки из-под еды, но пошатнулась и рухнула на колени Барановой.

– Ортостатический коллапс! – констатировал Абгарян.

– Я в полном порядке. – Совместными женскими усилиями Аниканову усадили на койку. С одной стороны ее подпирала Бурчакова, а с другой – Баранова. – Это просто голова закружилась. Бывает.

– Страшно вспомнить, сколько времени я не курил! – Абгарян встал и похлопал себя по карманам, проверяя, на месте ли сигареты и зажигалка.

– Я с тобой! – Тормоз слез с подоконника.

Данилов и Буратино как некурящие остались развлекать дам. Развлекали долго, рассказывали анекдоты, вспоминали студенческую жизнь, обсудили пару новых фильмов, выпили, закусили, еще выпили и только тогда спохватились, что курильщиков нет уже более часа.

– Тормоз он на то и тормоз, чтобы тормозить, – сказал Коростылев. – Но на Эдика это не похоже.

Данилов освежился, умывшись холодной водой, и отправился на поиски. В токсикореанимации царило спокойствие – настоящее сонное царство. Медсестра, сидевшая на посту, приветливо улыбнулась Данилову (не иначе как тоже успела отпраздновать абгаряновский день рождения) и, не дожидаясь вопроса, сказала:

– Попросила ваших товарищей переводного больного в отделение отвезти, так их до сих пор нет. Не знаю что и думать. Долго ли этажом ниже спуститься…

– Сам удивляюсь, – ответил Данилов. – Говорите – этажом ниже?

– Да, – подтвердила медсестра. – Главное, чтобы они кресло-каталку нашу вернули, не оставили в отделении. А то ведь не найдешь потом. Народ у нас ушлый – соскоблят нашу метку или просто поверху свою поставят, и все! А кому выплачивать? Наденьке! А у меня зарплата маленькая…

– Все понял, – ответил Данилов. – Постараюсь найти вашу каталку.

Он спустился по лестнице этажом ниже и поинтересовался в обоих отделениях, расположенных там, не привозили ли к ним переводного больного из токсикореанимации. Оказалось, что не привозили. «Наверное, они перепутали и отвезли его на этаж выше», – решил Данилов.

Увы – и там не было ни переводного больного (скорее всего – того самого любителя запивать водкой пачку снотворного), ни каталки, ни Тормоза с Абгаряном. Чудеса чудес и всяческие чудеса!

Данилов вернулся в токсикореанимацию и узнал, что коллеги так и не вернулись. Коростылев, доблестно развлекая дам, играл с ними в бутылочку. Данилов посмотрел на его физиономию, перемазанную помадой разных цветов, и предпочел отправиться на дальнейшие поиски «пропавших без вести».

Он поднялся на лифте на самый верхний этаж и начал спускаться вниз с заходом во все отделения, миновав только гинекологическое. Даже если Артуру и вздумалось пошутить подобным образом, привезя мужчину в гинекологию (Тормоз сроду бы не догадался сотворить такое), то отделенческие сестры эту шутку не поддержали бы.

Он дошел до первого этажа, но так никого и не нашел. Зато нашел охранника – лысого дядечку, занятого разгадыванием кроссворда. Данилов подсказал ему тяжелое заболевание дыхательной системы из пяти букв, первая «а» (сам охранник, кроме «аборт» ничего подобрать не мог), и узнал, что за последние четыре часа двое «сотрудников» никого на кресле-каталке из здания не вывозили.