— Наоборот, поселить его на острове — вопиющий случай расизма. Единственное, что нам известно, — это что у его мамы была интрижка с гепардом.

— Ужаснее всех кукла.

— А что с ней?

— У нее депрессия, — объясняет Люси. — Потому что никому из детей она не нужна.

— Они так на самом деле говорили?

— Нет, но какие еще у нее могут быть проблемы? — Неожиданно Люси улыбается. — Если только она — это он…

— Переодетый в платье, — произносим мы одновременно.

Мы смеемся, потом Люси вновь склоняется над своим рисунком. Несколько минут она творит молча, дорисовывая горошек на этом несчастном непонятом слоне.

— Наверное, меня на этом дурацком острове приняли бы за свою, — говорит Люси. — Потому что я должна была бы быть невидимкой, но все равно все бы меня видели.

— Может быть, ты не должна становиться невидимкой. Возможно, ты просто непохожая.

Произнося эти слова, я думаю об Анжеле Моретти, о Ванессе, о замороженных эмбрионах. Вспоминаю об Уэйде Престоне в китайском, сшитом на заказ костюме, о его зализанных назад волосах, который смотрит на меня как на опасное отклонение, преступление против человечества.

Если я не ошибаюсь, все эти игрушки попрыгали в сани к Санте и их снова разложили под рождественские елочки. Надеюсь, что если это правда, то в конечном счете я окажусь под елочкой Уэйда Престона.

Я поворачиваюсь к Люси и вижу, что девочка не сводит с меня глаз.

— Еще я начинаю чувствовать, — признается она, — когда я рядом с вами.

Обычно после занятий с Люси я иду в кабинет к Ванессе и мы вместе обедаем в столовой — должна вам сказать, что жареная картошка явно недооценена, — но сегодня Ванессы в школе нет, она уехала на «ярмарку абитуриентов» в Бостон, поэтому я направляюсь к своей машине. По дороге проверяю, не было ли сообщений. Одно от Ванессы, в котором она пишет, что член приемной комиссии из Эмерсона с оранжевой прической-ульем напоминает персонаж с обложки альбома группы «Би-52», и еще одно, в котором она говорит, что любит меня. Третье сообщение от мамы: она спрашивает, не могу ли я сегодня помочь ей передвинуть мебель.

Подходя к своему желтому джипу на школьной стоянке, я замечаю Анжелу Моретти, которая стоит, облокотившись на машину.

— Что-то случилось? — тут же всполошилась я. Новости не могут быть хорошими, если твой адвокат тратит час времени, чтобы сообщить их тебе лично.

— Я была неподалеку. В Фолл-Ривере. Поэтому решила заехать к вам, поделиться последними новостями.

— Звучит не очень оптимистично.

— Сегодня утром мне на стол легло еще одно ходатайство от любезного Уэйда Престона, — объясняет Анжела. — Он хочет назначить в этом деле опекуна-представителя.

— Кого?

— Это обычная практика в делах об опеке. Это человек, чья обязанность блюсти интересы ребенка и представлять их в суде. — Она качает головой. — Престон хочет назначить такого опекуна-представителя еще не рожденным детям.

— Как он может… — У меня не хватает слов.

— Он встал в позу, — объясняет Анжела, — и таким образом просто хочет придать делу политический подтекст, вот и все. Ты не успеешь занять свое место, как этот подтекст из дела удалят. — Она смотрит на меня. — И еще одно. Вчера Престон выступал в программе Джо Хоффмана.

— Кто такой Джо Хоффман?

— Консерватор, который ведет программу «Голос свободы». Если хочешь знать мое мнение — это Мекка для закостенелых умов.

— О чем они говорили?

Анжела смотрит мне в глаза.

— О разрушении семейных ценностей. Он особо упомянул о тебе с Ванессой, назвав вас арьергардом гомосексуального движения, которое уничтожит Америку. Вы получаете почту на дом? Потому что я настоятельно рекомендую обзавестись абонентским ящиком на почте. И, надеюсь, у вас есть сигнализация…

— Ты намекаешь, что нам грозит опасность?

— Не знаю, — отвечает Анжела. — Лучше перестраховаться, чем потом сожалеть. Программа Хоффмана — это только цветочки, Престон преследует иные цели. Он метит в такие высокорейтинговые программы, как шоу О’Рейлли, Гленна Бека, Лимбо. Он занялся этим делом не потому, что его безумно волнует судьба Макса. Он занялся им, потому что оно станет плацдармом, на котором он будет читать свои проповеди. И потому, что в данный момент это популярная тема, позволяющая ему засветиться в этих программах. К тому моменту, когда начнется слушание, Престон уже позаботится о том, чтобы, включив телевизор, зрители обязательно видели его лицо.

Анжела и раньше предупреждала нас, что борьба будет непростой, что нам нужно быть морально готовыми. Я думала, что на кону мой шанс стать матерью, но мне даже в голову не приходило, что я утрачу личную жизнь, анонимность.

— Когда думаешь, куда он замахнулся, становится смешно, — говорит Анжела.

Но я ничего смешного в этом не нахожу. У меня начинают литься слезы, и Анжела обнимает меня.

— Неужели все будет так? — спрашиваю я.

— Еще хуже, — обещает она. — Но только представь, как однажды ты будешь рассказывать об этом своему ребенку.

Она ждет, пока я успокоюсь, а потом велит явиться завтра в суд, чтобы подать ходатайство. Когда я сажусь в машину, звонит мой сотовый.

— Ты уже дома? — спрашивает Ванесса.

Я должна рассказать ей о визите Анжелы; об Уэйде Престоне. Но когда любишь человека, хочешь его защитить. Я могу потерять доверие, репутацию, карьеру — но опять-таки, это моя война. Это мой бывший муж, мои эмбрионы от предыдущего брака. Ванесса оказалась замешана в этой возне по единственной причине: она, к несчастью, влюбилась в меня.

— Нет, еще появились дела, — отвечаю я. — Расскажи мне о мадам с ульем.

Но Ванессу не проведешь.

— Что случилось? Ты что, плакала?

Я закрываю глаза.

— Кажется, я заболеваю.

И понимаю, что солгала ей в первый раз.

Нам с мамой понадобилось два часа, чтобы поменять всю мебель в моей старой спальне и в ее комнате. Она решила, что ей необходим новый ракурс, а разве можно придумать лучшее начало дня, чем новая окружающая обстановка?

— К тому же, — добавляет она, — твое окно выходит на запад. Я уже устала просыпаться, когда в окно светит солнце.

Я окидываю взглядом ту же кровать, ту же мебель.

— Следовательно, по сути, ты сама себе инструктор по персональному росту?

— Как я могу рассчитывать, что мои клиенты будут следовать моим советам, если сама им не следую?

— И ты искренне считаешь, что переезд на три метра по коридору способен коренным образом изменить твою жизнь?

— Вера — это дорога, по которой мы идем к достижению своей мечты. Будешь верить, что можешь что-то сделать, или не будешь верить в свои силы — и каждый раз будешь права.

Я закатываю глаза. Я знаю, что не так давно возникло движение «Помоги себе сам», которое исповедовало эти же каноны. Помню, читала в газете о старшекласснице, которая записалась на занятия по философии, но не стала готовиться к тесту на проверку академических способностей, потому что понадеялась на компьютерную программу по подготовке к экзаменам. Излишне говорить, что она смогла поступить только в техникум и принялась жаловаться на телевидение, что все на самом деле полная ерунда.

Я окидываю взглядом то же старое постельное белье, ту же мебель.

— Разве идея не лишается смысла, если ты начинаешь новую жизнь со старыми вещами?

— Честно скажу, Зои, ты иногда такая нудная. — Мама вздыхает. — Я бы с радостью поработала над твоим персональным ростом, причем бесплатно.

— Спасибо, как-нибудь в другой раз.

— Как знаешь.

Я ложусь на матрас и вижу веснушки мерцающих в темноте звезд на потолке.

— Я совсем о них забыла, — признаюсь я.

После смерти отца я помешалась на привидениях. Я отчаянно хотела, чтобы он стал одним из них, надеялась, что однажды проснусь посреди ночи, а он сидит на краешке моей кровати и от его шепота по спине бегут мурашки. С этой целью я брала в библиотеке книги о паранормальной активности и пыталась проводить в своей спальне спиритические сеансы, а по ночам тайком спускалась вниз и смотрела фильмы ужасов, хотя должна была давно уже спать. Мой учитель заметил, как я изменилась, и сказал маме, что мне нужна помощь. Психиатр, который время от времени консультировал меня после смерти отца, согласился, что проблема требует пристального внимания.