Она не знала даже сейчас, почему, наконец, лопнула эта непрочная изношенная нить, на которой держался самоконтроль Джоша. Может быть, потому, что он увидел своими глазами этот шрам из ее прошлого, который просто кричал об опасностях, с которыми она сталкивалась. Может быть, из-за того, что у них остается все меньше времени, и неопределенность и риск смыкают вокруг них свои темные когти. А может быть, все вместе. Но что бы ни было причиной этого, глубоко укорененные инстинкты, превратившиеся уже в одержимость, требовали, чтобы Джош утвердил тот единственный контроль, которым он мог надеяться овладеть. Древние мужские инстинкты, сложившиеся за миллионы лет, требовали, чтобы он взял ее, овладел ею, поставил на нее свое нестираемое клеймо. Ему была нужна от нее уверенность, которой он нигде больше не мог получить.
А если бы он это сделал — смял ее охранительные барьеры против ее воли и отнял у нее то, что она не желала отдать — это разрушило бы ее. И его, когда к нему снова вернулся бы разум.
— Скажи мне! — приказал он грубым резким голосом. Его сильное тело было твердым и напряженным, движение горячих губ с первобытной страстью заявляло о своих требованиях к ее плоти. — Скажи мне, что я могу заставить тебя позабыть обо всем, так что больше ничего не будет иметь значения. Скажи мне.
И вдруг Рейвен в единой вспышке осознания поняла все. Даже раздираемый чувством, он не был способен на насилие, и она не боялась его. Но она знала — то, как она откликнется на его требования либо скрепит их огненной связью, либо навеки оторвет друг от друга. Сейчас тех слов, которые она должна была сказать ему раньше, уже было недостаточно, она это знала. Не сейчас. Недостаточно, чтобы остановить его, недостаточно, чтобы загасить дикое желание его души.
Чтобы дать уверенность, которая была ему нужна, ей придется исчезнуть, полностью потерять себя, отдать ему всю себя. Это не было так же просто и первозданно, как любовное воссоединение двух тел. Ему было нужно полное и совершенное преодоление всех ее внутренних запретов, сдержанности, любого осознания всего и вся, кроме полного насыщения пылающих между ними чувств.
Ей придется расстаться со своей гордостью, своим инстинктом самосохранения, потерять чувство себя до того, как он начнет в слепой ярости крушить их сам.
Ее выбор был сделан мгновенно, за одно биение сердца.
Она скользнула вдоль грубой ласки его рук, запустив ладони в его волосы, требуя положить конец мучению.
— Да, — сказала она, и ее голос тоже был резким и грубым, потому что она уже не была собой. — Ты заставляешь меня забыть. Ничего не имеет значения, кроме тебя.
— Скажи мне, чего ты хочешь, — потребовал он, приподняв голову, и посмотрел на нее блестящими глазами. Его пальцы двигались с уверенным мастерством.
Рейвен застонала, это тихое почти животное поскуливание поднималось с самого дна ее бытия. Все сдерживающие центры постепенно рушились, оставив от нее лишь первозданное жаждущее создание без разума и понимания окружающего, живущее лишь нуждами своего тела и души. Его искусные пальцы настойчиво ласкали ее в сокровенных местах, и ее бедра поднимались, прося новых прикосновений.
— Тебя! — она задыхалась, ее ногти вонзались ему в спину, ее тело изогнулось. — Я хочу тебя … тебя всего… — Ее голос был напряженным и дрожал.
Напряженные от алчущей боли вершинки ее грудей были втянуты в водоворот его жадного рта. Одной рукой он сжимал ее запястья и держал их над ее головой, не причиняя боли, но не отпуская, другая его рука все более настойчиво продолжала свои чувственные ласки. И когда ее тело в последних содроганиях прижалось к нему, изгибаясь, и из ее горла вырвался исступлённый крик, он поднял голову и пристально вгляделся в нее, не переставая ласкать, подталкивая ее все выше, не давая разрядки и покоя.
Снова и снова он вел ее к новым чувственным потрясением, ловя ртом ее безумные крики, не давая себе прийти к завершению. Он удерживал ее, когда она хотела заметаться, не давал ей освободить руки и прижать его к себе теснее. Он утолял ее голод, и все же оставлял ее в ощущении пустоты и боли, заставлял ее желать его со всепоглощающей жаждой, воспламеняющей ее нервы.
И когда он, наконец, начал двигаться у нее между бедрами, она могла только отдаться яростной дрожи, раскачиваясь вместе с его телом, ее освобожденные руки тянулись, стремясь обнять его, сильные ноги поднялись, чтобы охватить его. В ее голосе звучала дрожащая мольба, беспомощная, бессловесная, древнейшая. Он вонзился в нее одним грубым толчком, его твердое тело заполняло ее болезненную пустоту, пока она не почувствовала, как он пульсирует внутри ее, и крик ее не стал триумфальным.
Для Джоша мир сгустился, съежился, превратился в один узкий туннель, где никого не было, кроме них. Единственное, что осталось в его сознании, была она, ее тело, охватывающее его так тесно, так мягко, ее дрожащий голос, ее крики, сводящие его с ума, ее ногти, вонзающиеся в его спину как острые жала вожделения. Ад внутри него был тиглем, в котором плавилось все, кроме свирепого голода, который гнал его вперед.
На бесконечное мгновение он оставался неподвижен, удерживая себя глубоко внутри нее в состоянии, столь близком к взрыву, что он чувствовал собственную дрожь как перышки, щекочущие все до единого напряженные нервы его тела. С ее губ сорвался глубокий резкий стон, внутренние мышцы смыкались вокруг него в неожиданном экстатическом ритме, и он уткнулся лицом в ее шею, скрежеща зубами, пытаясь сохранить контроль над свирепым удовольствием так непосредственно ощущать ее освобождение.
Но его тело в отчаянном порыве обрело собственный ритм. Он перехватывал ее задыхающиеся крики, его губы жарко и свирепо охватывали ее рот со всей силой и мощью утраченного самообладания и безоглядной потребности. Она вбирала его всего, и шелковистый плен ее тела усердно подталкивал его к необходимому обоим взрыву.
Его тело пронизала дрожь, когда он вторгся в нее, и невыносимое напряжение лопнуло, посылая взрывные волны чувства, которое, казалось, на миллионы световых лет больше, чем просто удовольствие. Он умирал…нет, он жил — напряженно, неистово … разрываясь в своей неподвижности между смертью и жизнью и насыщением голода слишком первобытного, чтобы иметь название.
Он лег на нее всей тяжестью. Его грудная клетка вздымалась от глубокого прерывистого дыхания, его измученное тело по-прежнему требовало чего-то. Лицом он уткнулся ей в шею. Рейвен держала его изо всех оставшихся у нее сил, лаская могучие блестящие мускулы его спины неудержимо трясущимися руками.
В это раз для них это было больше, чем простое чувство радости жизни. Она остро ощущала себя по-особому живой, как будто находилась под электрическим напряжением, как будто вокруг нее не было никаких темных теней. Первый раз в своей жизни она отдала себя полностью, абсолютно, содрав с себя слои, защищавшие ее самое сокровенное, явив свою суть опаляющему и целительному прикосновению требовательного желания — его и своего собственного.
Ее рука скользнула по его спине вверх, перебирая пальцами его густые черные волосы и с новым, невероятно острым чувством общности она ощутила мгновение, когда он пришел в себя и снова понял, где находится.
— Я тебя люблю, — пробормотала она, согревая дыханием его плечо.
Джош поднял голову, и у него перехватило дыхание, когда он посмотрел на нее. Ее глаза были широко раскрыты и бездонны, в них светился внутренний огонь, слишком глубокий и сильный, чтобы его можно было скрыть за загадочной поверхностью фиалковой радужки или затенить умело наложенным гримом.
Он приподнялся на локтях, потрясенный тем, что увидел и тем, что чуть было не сделал с ними. Если бы она сопротивлялась ему … Воспоминания преследовали его, как первобытное рычание в глубине глотки, и тело его дрожало от охватившего его напряжения.
— Рейвен … — Его трясущиеся руки нашли ее лицо. — Я мог сделать тебе больно. — Он вспомнил свирепость своего желания, силу, увлекшую его, и прикрыл глаза. — Я действительно сделал тебе больно.
