Брита услышала, как кто-то произнес ее имя. Обернувшись, увидела молодую женщину в джинсовой куртке, беззвучно артикулирующую слово "привет".

- Я услышала сообщение на вашем автоответчике, что часов в семь-восемь вы, наверно, заглянете сюда.

- Это для человека, с которым я сегодня ужинаю.

- Помните меня?

- Карен, верно?

- Что я здесь делаю, так?

- Боюсь даже спрашивать.

- Я приехала искать Билла, - сказала Карен.

Он лежал на кровати, с открытыми глазами, в темноте. В левом боку, там, где кишечник резко изгибается, образуя селезеночный угол, там, где скапливаются газы, побаливало. Он чувствовал, как рвется из горла сгусток мокроты, но вставать не хотелось, и он проглотил всю эту блевотину, этот вязкий сиропчик. Противный, как его жизнь. Если когда-нибудь напишут его правдивую биографию, это будет хроника болей в распираемом газами животе, неровного пульса, зубовного скрежета, головокружений, одышки, подробные описания того, как Билл, встав из-за письменного стола, идет в туалет отхаркаться - на фото вы можете видеть продолговатые комки тканей, воды, слизи, минеральных солей, кляксы никотина. Или не менее длинные и дотошные описания того, как Билл остается на месте и все это сглатывает. Вот между чем и чем он выбирает, вот его дни и ночи. Когда живешь уединенно, невольно сосредотачиваешься на моментах, которые иначе прошли бы незамеченными в бесцеремонной толкотне, в сложном маневрировании тела по людным улицам и помещениям. К этим-то паузам, к этим излишкам вселенского времени и сводится его жизнь. Паузы его любят. Он - сидячее газорыгательное производство. Вот чем он зарабатывает на пропитание - сидит да харкает, мокрота да газы. Он увидел со стороны, как созерцает волосы, застрявшие в недрах пишущей машинки. Как наклоняется к своим овальным таблеткам, вслушиваясь в хриплый скрип лезвия. Лежа без сна, он начал мысленно перечислять бэттеров команды "Кливленд-Индиэнз", сезон 1938 года [20]. Вот каков он на самом деле - человек, полуночничающий в обществе призраков. Он видит, как они занимают свои места на поле: форма старого образца, просторная, оптимистичная, отбеленные солнцем нарядные перчатки. Список этих бейсболистов - его вечерняя молитва, почтительная петиция на Имя Господне, выраженная в словах, которые пребудут неизменными навечно. Он идет по коридору в сторону туалета - нужно справить нужду или отхаркаться. Стоит у окна и мечтает. Вот человек, в котором он узнаёт себя. Биограф, не изучивший всего этого (ну да не будет никогда никаких биографов), не должен и замахиваться на познание истинной жизни Билла: всех ее подземных закоулков, дренажной системы и т.п.

Его книга, слегка пахнущая детскими слюнями, затаилась прямо за дверью номера. Слышно, как она многозначительно стонет - точь-в-точь замогильный ропот его кишок.

Утром Билл сидел в кресле, полностью одетый, за исключением носков и ботинок, и подстригал свои бурые ногти. В дверь постучали. Это был Джордж Хаддад. Билл почти не удивился. Опять уселся в кресло и принялся орудовать ножницами. Джордж встал в пустом углу, скрестив на груди руки.

- Мне пришло в голову, что нам следует поговорить, - сказал он. - Как мне показалось, в присутствии мистера Эверсона мы были несколько скованны. Кроме того, трудно вести конструктивный диалог, когда взрываются бомбы. А в Лондоне вообще разговаривать невозможно. В том, что касается языка, это новейшая "черная дыра" западного мира.

- О чем же мы хотим поговорить?

- Того молодого человека не спасти. Слова "освободить" я уже не произношу. Спасти его невозможно, его жизнь на волоске, если только нам не удастся наладить сотрудничество на сугубо неформальной основе, без нажима организаций и постоянного присутствия полицейских.

- Вы говорили, что внимание прессы - залог его освобождения. Будем действовать без прессы?

- В Лондоне ничего не добьешься. Каждый приходит со своей готовой ролью, написанной на бумажке. Об идеях не говорит никто. Я считаю, что нам следует ограничить масштаб акции.

- Бомба это уже сделала.

- Ограничить радикально. Мы с вами должны друг другу довериться и начать с чистого листа, только вы и я, в каком-то новом месте. Сейчас я живу в Афинах. Руковожу семинаром в Эллинско-Американском институте. Весьма вероятно - не рискну обещать, но вероятность есть, - что мне удастся устроить вам встречу с единственным человеком, который может в прямом смысле слова открыть дверь подвала и отпустить заложника.

Билл молчал. Время шло. Джордж присел на стул у окна.

- Тогда за ужином я хотел задать один вопрос.

- Ну и?

- Вы пользуетесь электронной пишущей машинкой?

Билл, поддерживая правую ступню левой рукой, обрабатывал толстый и жесткий ноготь большого пальца - запустил загнутые кончики ножниц под твердый бугорок; на миг замешкавшись, выпятил губы, отрицательно помотал головой.

- А вот я обнаружил, что без нее просто не могу работать. Меняешь местами слова, абзацы, хоть сотню страниц, исправления вносятся мгновенно. Когда я готовлюсь к лекциям, машинка помогает мне упорядочить мысли, выдает текст, который не сопротивляется правке. Осмелюсь предположить, для человека, который явно много переделывает и отшлифовывает, для такого человека, как вы, электронная машинка была бы подарком судьбы.

Билл отрицательно покачал головой.

- Разумеется, я спросил себя, что вы выиграете, отправившись в Афины в обстоятельствах, которые можно назвать… Как мы можем назвать такие обстоятельства, Билл?

- Темными.

- Я спросил себя: зачем ему соглашаться? Что он приобретет?

- И что ответили?

- Вы не приобретете ничего. Нет ни малейшей гарантии успеха. Только риск. Любой сведущий человек вам скажет, что вы едете на верную смерть.

- Мне придется купить еще одну рубашку, - сказал Билл.

- В Афинах разговор возможен. Со стороны этот город кажется легкомысленным и суетливым, а на деле склоняет к благоразумию и умиротворению, к сглаживанию разногласий. Только не подумайте, что я считаю, будто у нас с вами есть идеологические разногласия. Ничего подобного. Билл, это будет диалог. Ничем не стесненный. Никто не станет навязывать свою линию или предъявлять ультиматумы. С моей террасы прекрасный вид на все четыре стороны.

Билл позавтракал с врачами. За несколько минут до полудня уложил вещи в чемодан; распахнув дверь, помедлил, оглянулся, проверяя, не забыл ли чего. Спустился в вестибюль, сдал ключи и пошел за два квартала к стоянке такси. Посмотрите налево. Посмотрите направо. Он вообразил себе, как Чарли стоит перед зеркалом, повязывая ослепительный галстук, предвкушая телефонный звонок. Из-за угла навстречу ему выехало такси. Черный капот, надраенный до блеска. Он сел в такси, опустил стекло, откинулся на сиденье. И впервые подумал о заложнике.

Скотт все составлял и составлял списки, а шел уже конец мая; составлял списки того, что следует сделать, - и делал, методично осуществлял идею за идеей, приводил в порядок комнату за комнатой. Конечно, список вещей и дел - тоже вещь и дело. Порой одна-единственная позиция в перечне дает начало другому перечню, длинному-длинному. Он знал: нужно себя сдерживать, а то еще погрязнешь в трясине списков, потеряв из виду конкретные задачи. Списки радуют душу, списки - сама организованность и аккуратность. Составлять список, вычеркивать строчку за строчкой по мере того, как справляешься с задачами. Ощущение маленького, но ободряющего успеха, еще одного шага, приближающего к новой реальности.

Где сейчас Карен, он знал, зато от этого гаденыша Билла - ни полслова.

Он ходил по дому, примечая, что нужно сделать: счета, почта, где зашпаклевать, что выбросить, все бумаги разобрать заново, - и делал не откладывая в долгий ящик. По-видимому, смысл списков и заданий в следующем: когда ты решил все задачи, вычеркнул все соответствующие строчки из списка, когда ты скомкал и выбросил все списки и наконец - сам себе хозяин - оказался в замкнутом пространстве, где искоренены списки, куда не вторгается ничто мирское, - ты доказал себе, что можешь идти по жизни в одиночку.