- Хочешь, я тебе его разрежу? - сказала Карен.

Скотт все еще смотрел на Бриту.

- Если вам нужны верующие, Карен - самый подходящий человек. Вера безоглядная. Мессия здесь, на земле.

- Он здесь, на земле, а я там, высоко в небе, - сказала Брита. - Зарабатываю призовые мили.

Билл сказал:

- Доводилось пролетать над Гренландией вровень с восходящим солнцем? Четыре времени года, четыре основных румба.

И полез под стул за своей бутылкой.

Брита сказала:

- Знаете, что я недавно слышала? Два человека, мужчина и женщина, идут навстречу друг другу по Великой Китайской стене, с противоположных концов. Когда я о них думаю, непременно вижу их сверху: Стена вьется посреди степи, и две крохотные фигурки приближаются друг к другу из отдаленных провинций. Мне кажется, этим они выражают свою благоговейную любовь к нашей планете, пытаются по-новому взглянуть на наше родство с Землей. Даже странно, почему мне так легко воображать их с птичьего полета.

- Туристы в мохнатых сапогах, - сказала Карен.

- Нет, художники-концептуалисты. А Великая стена считается единственным творением человеческих рук, которое можно различить из космоса, поэтому мы воспринимаем ее как неотъемлемую часть планеты. И эти мужчина и женщина все идут и идут. Они художники. Не знаю, какой национальности. Но это произведение искусства. Это не рукопожатие Никсона и Мао. Вне политики, вне наций.

- Меховые сапоги из шкуры яка, - сказал Скотт.

- Такие мохнатые сапоги, их носят в стране голубых снегов или как там ее.

- Что приходит мне в голову, когда я думаю о Китае?

- Люди, - сказала Карен.

- Толпы, - сказал Скотт. - Люди устало тащатся по широким улицам, толкают тележки или крутят педали велосипедов, в глазу телеобъектива одна толпа сменяется другой - и потому ощущение скученности усиливается, люди как сельди в бочке, и я мысленно вижу, как они заполоняют будущее, как будущее расчищает место для античестолюбцев, антиагрессоров, антииндивидов, покорно следующих за стадом. Приближенные телеобъективом: спокойные-спокойные, одна толпа налезает на другую, бредут, крутят педали, безликие, живут себе и не умирают.

Тем временем Карен, перегнувшись через стол, нарезала на аккуратные кусочки порцию Билла.

- Я рассказывала Скотту… - произнесла она. - Что я говорила?

- У них есть специальные охранники, натасканные на младенцев, - сказал Скотт. - Общенациональная сеть отелей со стопроцентной защитой от младенцев.

- Я говорила об официальном оранжевом знаке, одобренном властями штата.

Брита запоздало рассмеялась, высматривая на столе сигареты.

- Я верую в Бога нескладёх, - сказал Билл. - Официанток с флюсом.

Скотт рассмеялся, потому что Брита смеялась.

Нарезал хлеба.

Сказал:

- Книга закончена, но останется в машинописи. Потом в каком-нибудь авторитетном издании появятся фотографии, которые сделала Брита. В самый нужный момент. К чему книга, когда у нас есть автор?

- Душа болит, - сказала Брита. - Налейте еще вина.

Рассмеялась, поворачиваясь вместе со стулом, чтобы поискать сигареты в комнате.

Рассмеялся и Скотт.

Билл смотрел на мясо в своей тарелке, явно сознавая: оно уже не то, что прежде.

- Или лучше не в авторитетном? - сказал Скотт. - В какой-нибудь чахлой газетенке где-нибудь в Кукурузном поясе [15].

- Нет, нет, нет, нет, - сказала Карен. - Вообразим себе Билла на телевидении. Он сидит на диване и говорит.

- У нас есть фотографии, давайте воспользуемся ими в наших интересах. Книга растворяется в образе своего автора.

- Нет, погодите, он сидит в кресле, лицом к ведущему, тот тоже в кресле, придвинулся к Биллу близко-близко, такой, в очках, подпирает рукой подбородок.

- Вы явственно видели, что это ребенок? - спросила Брита.

Скотт засмеялся, и Брита заразилась его весельем.

Билл сказал:

- Сегодняшняя тема - четыре. Воздух, огонь, земля и вода.

- Что такое День Крови? - спросила Карен. - Правда, я и так могу догадаться.

Скотт не сводил глаз с Бриты.

- У Билла есть теория, что писателей душит суперсовременная апокалиптическая сила - выпуски новостей.

- Да, он мне рассказал.

- Прежде нашу тягу к поискам смысла жизни удовлетворял роман. Это не я говорю - это Билл говорит. Роман был гениальной трансцендентальностью без религии. Латинской мессой метафор, персонажей, разрозненных новых истин. Но вот нас одолел пессимизм, захотелось чего-то помасштабнее, помрачнее. И мы переключились на выпуски новостей, откуда черпаем неослабевающее ощущение беды. Вот где источник эмоционального опыта, которого нигде больше не получишь. Роман нам не нужен. Это Билл так говорит.

В сущности, нам даже катастрофы не нужны. Достаточно репортажей, прогнозов и предостережений.

Карен смотрела, как Билл тычет вилкой в кусочек мяса.

Билл сказал:

- Я знаю, о каком знаке ты говорила. "Глухой ребенок".

- Он ведь не самодельный. Официальный знак, оранжевый с черным; его поставили ради одной-единственной девочки, которая не сможет услышать, как ее сзади догоняет машина, даже грузовика не услышит. Я его увидела и подумала прописными: "ГЛУХОЙ РЕБЕНОК". И подумала, что государство, которое ставит знак ради одного ребенка, не может быть совсем уж подлым и черствым.

- Да, хорошее дело - этот знак. Приятно думать: есть девочка со своим собственным знаком. Но что за идиотские предложения я тут слышу? Растворить книгу. Очертить принцип. Я слова правильно запомнил? Ты так и выразился?

Произнося фразу, он одновременно взял с пола бутылку, зажал бокал между колен, налил до краев.

- Придержать книгу. Спрятать книгу. Превратить автора в книгу. Ничегошеньки не понимаю.

- Почему ты продолжаешь ее писать, если знаешь - она закончена, и все мы знаем - она закончена, а ты все пишешь и пишешь?

- Книги - дело бесконечное.

- Это пьесы - дело бесконечное. А книгам давно пришел конец.

- Я тебе скажу, когда книга заканчивается. Когда на весь дом раздается "бух" - значит, писатель завалился на бок и рухнул мертвым на пол.

Карен сказала:

- Этот дорожный знак каждый раз меня воодушевляет.

- Сколько книг писатель выпустил, столько он и продолжает писать, плюс та, что торчит сейчас из машинки. Старые книги остаются жить в каждой клеточке тела.

Брита налила себе и Скотту еще вина.

- Спасибо, я за рулем, - сказал Скотт.

И выпил.

Билл выпил и закашлялся.

Брита стала ждать, пока он достанет свои сигареты.

- Людям эту книгу показывать нельзя. Ни при каком раскладе, - сказал Скотт. - Как покажешь, так все. Книга безобразная. Придется выдумывать новые слова, чтобы выразить всю ее обрюзглость, ультратяжеловесность, отсутствие энергии, темпа и вкуса.

- Мальчишка возомнил, что может безнаказанно хозяйничать в моей душе.

- Он знает сам. Это кризис, каких мало. Такой непростительный провал, что начинаешь сомневаться в его юношеских шедеврах. Люди примутся читать его юношеские шедевры новыми глазами, выискивая признаки усталости и отупения.

- Книга выйдет. Я ее выпущу. И раньше, чем все думают.

Скотт смотрел на Бриту.

- Он знает, что я прав. Жутко бесится, когда наши мнения совпадают. Его слова в моих устах. У него тогда шарики за ролики заходят. Но я только пытаюсь сохранить за ним его заслуженное место.

Билл высматривал, что бы опрокинуть, какую бы штукенцию, чтоб эффектно полетела на пол и разбилась на мелкие кусочки.

- По-моему, нам надо завести какое-нибудь домашнее животное, - сказала Карен.

Скотт ссыпал хлебные крошки с края стола в ладонь.

- Я говорю только то, что он сам втайне хочет от меня услышать.

Карен посмотрела на Бриту.

Они поменялись местами. Карен вплотную пододвинулась к Биллу вместе со стулом.

- И кого же заведем - собаку или кошку? - спросила она чьим-то чужим голосом.