Нет, Шеридан не мог обратиться сейчас к Олимпии с теми же словами. Он тяжело вздохнул и закрыл глаза, чтобы собраться с мыслями.

Шеридан страшно жалел, что затеял все это. Испытывать подобные чувства и не сметь дотронуться до Олимпии было самоубийством.

— Вы хотите дотронуться до меня, — произнес наконец он, поднося ее ладонь к своим губам. — Я тоже хочу этого. Я покажу вам, как это делается… На теле есть такие места, прикосновение к которым доставляет настоящее наслаждение.

Олимпия облизала губы, и, глядя на кончик ее розового язычка, Шеридан почувствовал возбуждение.

— Вполне возможно… что я начну забываться. Если я сделаю хоть что-то, что вам не понравится, скажите мне сразу же, и я… я прекращу. — Он перевел дыхание.

Они помолчали.

— Я думаю, что вы могли бы стать настоящим героем, — грустно сказала Олимпия.

— Сомневаюсь в этом.

Шеридан снял бушлат и стащил через голову рубашку с одним-единственным рукавом. В хижине было довольно прохладно. Растянувшись рядом с Олимпией, Шеридан положил ее ладонь себе на грудь и накрыл своей рукой.

— Быть негодяем иногда чертовски приятно и выгодно, — промолвил он, — особенно если держишь в своих объятиях прекрасную женщину.

Олимпия беспокойно заерзала под своим меховым одеялом.

— Я вовсе не прекрасная женщина.

Он крепко сжал ее пальцы в своей руке.

— К сожалению, я должен заявить вам, что вы понятия не имеете о том, о чем я говорю. Впрочем, в этом нет ничего удивительного.

— Но я же толстая! — воскликнула она с замиранием сердца, робко пытаясь вырвать руку, которую Шеридан увлекал все дальше.

Но он только крепче сжал ее, тяжело дыша. Их руки дошли наконец до ремня на его брюках. Шеридан закрыл глаза.

— Здесь, — промолвил он, тяжело дыша.

— О! — испуганно воскликнула Олимпия.

— Все в порядке. Слышите? Все в полном порядке… Не… не отнимайте у меня руку…

— Но я же могу причинить вам боль!

— Нет, — сказал он, качая головой. — Нет!

Он медленно разжал пальцы и, выпустив ее ладонь, быстро расстегнул брюки, снова схватив запястье Олимпии в тот момент, когда она уже хотела отдернуть руку. А затем мягко, но решительно положил ее пальцы на распаленную плоть, зарывшись лицом в волосы девушки и до крови закусив губу.

— Вы дрожите, — робко сказала она.

— Это от наслаждения, — отозвался он изменившимся голосом. — Мне очень приятно.

— Но я чувствую себя не в своей тарелке. Шеридан коснулся ее щеки губами.

— Почему?

— Потому что… — Она от волнения чуть сжимала и разжимала пальцы, и у Шеридана от этих судорожных движений шла голова кругом. — По-моему, это не должно мне нравиться.

— Но это все же вам нравится, не так ли?

Она не ответила, однако ее щеки вспыхнули ярким румянцем. Шеридан убрал руку, но Олимпия так и не разжала пальцы. Через некоторое время она в смущении спрятала лицо на его плече. Ее пальцы начали легко двигаться, чуть касаясь его кожи и исследуя незнакомые уголки его тела. Шеридан притянул голову Олимпии к груди и прижался к ее волосам губами.

— О Боже, — простонал он. — Хватит… надо остановиться… Олимпия тут же отдернула руку, и Шеридан слегка ослабил объятия.

— Теперь вы видите… — промолвил он, пытаясь восстановить дыхание, — каким образом вы можете мучить меня.

Олимпия широко раскрыла глаза от изумления, глядя на то место, до которого только что дотрагивалась. А затем, вскинув глаза на Шеридана, она некоторое время следила за выражением его лица, как следит кошка за канарейкой, и ее рука снова скользнула вниз.

— Достаточно, я сказал! — взревел Шеридан и перехватил ее руку. — Нам пора двигаться дальше.

Олимпия закусила губу.

— Еще немного…

— Я вижу, чего тебе хочется, маленькая проказница. Но я не желаю, чтобы ты разглядывала меня и трогала, закутавшись в одеяло. — Он склонился над ней и прижался губами к ее виску. — Я тоже хочу посмотреть на тебя.

Он почувствовал, как она оцепенела.

— Ты мне позволишь это сделать? — пробормотал он. Она не ответила. Шеридан тоже замолчал и, прижав ее к себе, начал осыпать поцелуями лоб и виски девушки, которые горели огнем. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь щели в крыше, бросали блики на его спину и плечи.

— Ну хорошо, — еле слышно прошептала Олимпия. Шеридан улыбнулся, а Олимпия зажмурилась, окаменев от страха, как будто ее ждала страшная пытка.

— Откройте глаза, принцесса, — нежно сказал он. — Взгляните на меня.

Ее ресницы дрогнули, но, даже открыв глаза, она старалась не смотреть на него.

— Принцесса!

— Я не могу, — сказала она.

Шеридан подождал немного. Ее губы задрожали, и она снова закрыла глаза.

— Я не могу, не могу!

— Но почему?

— Я такая толстая, такая жирная!

— Вы очаровательны, — промолвил он. Она замотала головой:

— Вы сразу же почувствуете ко мне отвращение. У меня ужасная фигура.

— Вы великолепны, — сказал он. Она снова покачала головой и хотела что-то сказать, но он перебил ее: — Да, вы просто великолепны. С чего вы, черт возьми, взяли, что можете правильно судить о женской фигуре и ее прелестях? Если вы и дальше будете придерживаться подобных превратных представлений, то вам действительно лучше заняться революцией.

— Но…

Шеридан ухватился за меховое одеяло и медленно стащил его.

Олимпия была прекрасна! Впрочем, такой он себе ее и представлял. Эта бессовестная старая кошка Джулия убедила свою подопечную в том, что она толстая и уродливая. Нежность и жалость охватила Шеридана при виде того, как неистово кусает Олимпия губы и дрожит — не столько от холода, сколько от страха и смущения; ее руки были вытянуты по швам и сжаты в маленькие трогательные кулачки.

— Послушайте, — промолвил он хрипловатым голосом, — послушайте меня, принцесса. На земле не существует мужчины, который не согласился бы продать душу дьяволу за одну лишь возможность взглянуть на вас так, как смотрю сейчас я. — Шеридан глубоко вздохнул. — И я вам сейчас скажу, почему это так. Я начну с ваших волос, которыми я давно уже любуюсь. Они напоминают солнечный утренний свет. Я могу рассказать вам о тех чувствах, которые испытываю, просыпаясь по утрам рядом с вами, обнаженной и прекрасной, лежащей в ореоле светлой копны рассыпавшихся волос, — такой я вижу вас сейчас… — Он на мгновение закрыл глаза, не в силах совладать со своими чувствами и эротическими фантазиями, роящимися у него в голове. — А затем я бы рассказал вам о ваших милых зеленых глазах, о том, какие у вас длинные золотистые ресницы и темные густые брови — брови, имеющие свой собственный характер, что вообще-то очень необычно для бровей.

— Вы опять смеетесь надо мной, — прошептала Олимпия.

— А я-то думал, что вы меня уже хорошо знаете, — сказал он. — Я думал, что вы уже догадались, что мне трудно бывает сказать правду и тогда я говорю ее как бы в шутку, поддразнивая вас чуть-чуть.

Олимпия взглянула на улыбающегося Шеридана и вновь провела кончиком языка по губам. Шеридан перестал улыбаться, его обдало жаром.

— У вас восхитительный подбородок, — сказал он. — Его так и хочется поцеловать. У вас прекрасные плечи, не костлявые, как у какой-нибудь сухопарой, недокормленной продавщицы. Они такие белые, гладкие, мягкие. — Шеридан склонился над ней. — Такие белые, как алебастр.

Он поцеловал ложбинку на ее полной груди и ощутил губами ее гладкую, как фарфор, теплую податливую кожу. Она была такой соблазнительно мягкой и благоухающей, что Шеридан снова прерывисто задышал.

— О Боже, — прошептал он в упоении и начал ласкать ее грудь, закрыв глаза на секунду, а затем продолжал: — Какая прекрасная, круглая, упругая грудь совершенной формы. — У него пересохли губы от возбуждения. — О, какие восхитительные розовые соски! Я давно уже мечтал припасть к ним губами.

Олимпия взглянула на него изумленно. Шеридан дотронулся до ее талии.

— Какая идеальная талия! — Его ладони поглаживали живот девушки. — Какие изящные пропорции, какая великолепная линия бедер, а этот… — У него перехватило дыхание. — Этот очаровательный живот с атласной кожей. Как плавно он переходит к волне завитков, полыхающих золотом, словно солнце, и мягких на ощупь, словно шелк. — Голос Шеридана дрогнул. — Нет, я просто схожу с ума.