Он положил конфету на ее ладонь, один за другим сжал ее пальчики в кулак и поцеловал его прежде, чем Олимпия успела отдернуть руку. Шеридан растянулся рядом с девушкой, засунув свою конфету в рот. Он был, как всегда, чисто выбрит, несмотря на то что необходимо было экономить их единственный кусок мыла. Олимпия закуталась с головой в меховое одеяло, наслаждаясь леденцом.

Шеридан вдруг с громким хрустом раскусил свой леденец, взглянул на Олимпию и наконец заговорил.

— Вы знаете, откуда берутся дети? — спросил он. Олимпия чуть не подавилась конфетой.

— Я имею в виду сам процесс, — продолжал он, — а не сказку о том, что люди женятся, а затем идут искать свое дитя в капусте.

Олимпия покраснела как рак и замотала головой.

— Прекрасно, — сказал Шеридан, — во всяком случае, у нас нет превратных идей на этот счет, какие обычно бывают у тринадцатилетнего гардемарина, наслушавшегося разных нелепостей и сделавшего еще более нелепые умозаключения. Но я уверен, что вы вполне созрели для того, чтобы узнать правду.

— Я никогда не думала об этом, — сдержанно сказала Олимпия.

— Неужели? — Шеридан вскинул бровь. — Значит, вы не только девственница, но и страшная лгунья.

— Мне приходили в голову подобные мысли, но я не придавала им значения, — поправилась она.

— Почему вы дотронулись до моей руки сегодня утром? — спросил он резко.

Олимпия смущенно отвернулась.

— Я не дотрагивалась до вашей руки, я презираю вас.

— Да, конечно, мы уже много раз говорили на эту тему. Я — негодяй и подлец, который снится каждой девице в страшных ночных кошмарах и наводит на нее дикий ужас. — Шеридан взглянул на Олимпию сквозь полуопущенные ресницы и улыбнулся. — Но некоторым девицам нравится именно дьявол, не так ли? Олимпия замерла.

— Что за чушь! Я хочу встать и одеться!

— Ради Бога, — вкрадчиво сказал он.

Она сверкнула на него своими огромными глазами, светившимися гневом, чувствуя себя как в ловушке, совершенно голая под меховым одеялом и потому беспомощная. Но Шеридан не двинулся с места.

— Неужели вы не хотите знать истину обо всем этом? — спросил он. — Знание — сила, принцесса. Разве ваш ученый наставник никогда не просвещал вас на этот счет?

Олимпия с ненавистью смотрела на него.

— Вы же мечтали о том, чтобы заполучить в руки средство, с помощью которого вы могли бы мучить меня. Так вот, у вас есть верный способ жестоко отомстить мне.

— Так я и поверила в то, что вы стремитесь открыть мне способ, с помощью которого я могла бы мучить вас.

— Я действительно собираюсь это сделать, — сказал он, опуская ресницы.

— Но зачем это вам?

— Это игра, принцесса. Я объясню вам ее правила, но это еще не значит, что вы непременно выиграете.

Олимпия фыркнула.

— Я уверена, что если это игра, то вы обязательно обманете меня.

Он склонил голову к плечу.

— Вообще-то разговор о том, что такое обман в подобного рода игре, завел бы нас очень далеко. Например, обман ли это, когда твой партнер не испытывает приятных эмоций? — Он снова взглянул на нее. — Но правила этой игры очень расплывчаты, это, по существу, своего рода состязание, поэтому-то я и прошу вас быть настойчивой и добиваться своего. Если вы, конечно, хотите выиграть.

Эта продолжительная тирада, произнесенная с лукавой улыбкой, заставила Олимпию тоже приподняться на локтях, натянув одеяло до подбородка.

— Послушайте, — сказала она нетерпеливо, — мне надоели ваши намеки и недомолвки. Если вы хотите мне что-то сказать, говорите прямо.

Он взял Олимпию за плечи и, взглянув на рассыпавшиеся волосы девушки, припал к ее губам. Она застонала, выражая тем самым протест и невольно выдавая охватившее ее возбуждение. Шеридан крепче сжал ее руку. Олимпия чувствовала сладкий привкус леденца на его языке, от Шеридана пахло конфетой и морской солью. Все было так неожиданно и восхитительно.

До слуха Олимпии доносился шум моря, и, внемля этим звукам, она как будто растворилась в поцелуе. Но тут Шеридан внезапно отпрянул от нее, и Олимпия удивленно взглянула в его серебристые глаза, подернутые легкой дымкой и обрамленные густыми черными ресницами.

— Я выразился достаточно прямо? — пробормотал он.

— Отпустите меня.

— Только когда кончится лекция. Учтите, что в ходе нее я вынужден буду прибегнуть еще несколько раз к столь же наглядным демонстрациям. — И он вновь склонился над ней и стал осыпать ее поцелуями. — Не сопротивляйся мне, мой мышонок. Я не причиню тебе вреда.

Олимпия закрыла глаза, ее подбородок мелко дрожал, а по всему телу разливалась нега.

— Но вы все равно причините мне вред, — прошептала она. — Все равно причините…

Он прекратил целовать ее. И они помолчали, слушая крики тюленей на берегу.

Когда Олимпия вновь подняла на него взгляд, она увидела, что он в упор смотрит на нее. Шеридан больше не улыбался и был очень серьезен, даже мрачен. Он отвел взгляд и уставился в огонь очага.

— Если вы стремитесь вызвать во мне чувство вины и сожаления за содеянное, то вы напали не на того человека.

— Я ничего от вас не хочу. Ничего! Шеридан вновь бросил на нее пылкий взгляд.

— Вы лжете, принцесса.

Она почувствовала, что краснеет от его пристального внимания.

— В отличие от вас, — заявил он, — я прекрасно знаю, что именно вы хотите от меня. Причем ваше желание вполне согласуется с моим собственным. Но помня о том, что мы с вами, черт возьми, находимся на необитаемом острове и пробудем здесь неизвестно сколько времени, я не желаю взваливать на свои плечи заботы о трех людях вместо двоих.

— Трех?!

— Я не желаю заботиться о ребенке, — сказал он. — Я не хочу, чтобы вы забеременели. Во всяком случае, здесь.

Олимпия покраснела как маков цвет.

— Но этого не может произойти! — воскликнула она, скрывая за веселостью тона свое волнение и растерянность. — Мы ведь не женаты!

— Неужели вы думаете, что при церемонии бракосочетания достают волшебную палочку и с ее помощью новобрачная беременеет прямо тут же, у алтаря? Нет, все это происходит совсем не так. Если бы вы соизволили опуститься на грешную землю со своей высоты и согласились выслушать меня, я постарался бы вам все растолковать.

— Ну и как все это происходит? — тревожно спросила она, а затем ей в голову пришла ужасная мысль, и Олимпия испуганно посмотрела на Шеридана. — Вы поцеловали меня! — И тут же она вспомнила его дерзкие ласки на Мадейре. — И… и дотрагивались до меня… О Боже!

Шеридан разразился заливистым смехом.

— Да, действительно! — хохотал он. — А вас еще не поташнивает? Голова не кружится? Особенно по утрам?

Олимпия села на кровать, закутавшись в одеяло.

— Меня тошнит! Но причиной тошноты являетесь вы! Продолжайте! Расскажите мне все, но если вы соврете мне, клянусь, вы об этом очень пожалеете.

— Я трепещу от страха, вы запугали меня, — усмехнулся Шеридан, разглядывая ее оголившееся плечо. — Ну хорошо, слушайте. Только забудьте всякий вздор о женской чести и долге, которым вас пичкали с детства. Вспомните лучше о том, что вы чувствовали сегодня утром, когда дотронулись до меня.

Олимпия провела кончиком языка по губам, отводя глаза в сторону.

— Говорите честно, не робейте. Здесь, кроме вас, только я — старый презренный Шеридан, вор, трус и наглец. Больше никто вас не услышит. А то, что подумаю я о вас, вам ведь все равно, не так ли?

— Совершенно верно.

— Ну вот, видите, — усмехнулся он. — Итак, скажите, что вы почувствовали, дотронувшись до моей руки?

Олимпия заерзала, натягивая на себя меховое одеяло.

— Беспокойство? — допытывался Шеридан. — Волнение? Вожделение?

Она закусила губу.

— Где?

Она ничего не ответила, потому что не могла произнести ни слова, чувствуя, как при взгляде на него в ней опять нарастает возбуждение, навеянное сном.

— Вот здесь, — ответил за нее Шеридан, развалившийся на кровати, словно ленивый кот, и указал на место чуть ниже своего живота. Олимпия проследила за его рукой, скользнувшей еще ниже. — И здесь.