– Может, что-то и найдется для тебя, если кто-то из молодых застрадает морской болезнью или устанет, – прокричал неожиданно отец Рут на полпути до Форт-Найлза.
– Ну да, может быть, тогда и поработаю, – прокричала в ответ Рут.
Она уже прокручивала в уме ближайшие три месяца и (кого она пыталась обмануть?) всю свою жизнь до самого конца – и абсолютно ничего не могла представить. «Господи боже!» – подумала Рут. Она сидела спиной к отцу на коробке с консервами. День выдался туманный, и Рокленд давно скрылся из глаз, а другие острова (обитаемые и необитаемые), мимо которых они проплывали так медленно и так громко, казались Рут маленькими, коричневыми и влажными, как какашки. Она гадала, сможет ли найти еще какую-то работу на Форт-Найлзе, хотя сама мысль о какой-то работе на Форт-Найлзе помимо ловли омаров была смешна. Ха-ха.
«Что же я буду делать? Куда мне девать время?» – думала Рут. Лодка качалась и подпрыгивала на волнах холодного Атлантического залива, и Рут чувствовала, как подкрадывается такое жуткое и знакомое чувство тоски и скуки. Насколько она понимала, заняться ей будет нечем, а она отлично представляла, что это значит. Нечего делать – это означало водить компанию с теми немногочисленными островитянами, которым тоже нечего делать. Рут отлично это понимала. Все лето ей предстояло общаться с миссис Поммерой и Сенатором Саймоном Адамсом. Она очень ярко себе это представляла. «Не так уж это ужасно», – уговаривала она себя. Миссис Поммерой и Сенатор Саймон были ее друзьями; она их очень любила. С ними можно было поговорить о многом. Уж они-то точно станут расспрашивать ее о выпускной церемонии. Не так уж будет скучно, правда.
И все же неприятное, тягучее чувство надвигающейся тоски не покидало Рут. У нее сосало под ложечкой, как будто ее укачало в лодке. В конце концов она подавила эту тоску, начав сочинять в уме письмо матери. Это письмо она напишет вечером, в своей спальне. Письмо будет начинаться так: «Дорогая мамочка. Как только я сошла на берег Форт-Найлза, я сразу же расслабилась, все напряжение как рукой сняло, и я наконец, за долгие месяцы, начала дышать полной грудью. Воздух здесь пахнет надеждой!»
Именно так она и напишет. Это решение Рут приняла, сидя на корме отцовской омаровой лодки ровно за два часа до того, как впереди завиднелся Форт-Найлз, и потом до конца плавания она мысленно сочиняла письмо – невероятно поэтичное. Это занятие ее прекрасно ободрило.
Тем летом Сенатору Саймону Адамсу исполнилось семьдесят три года, и он занимался осуществлением особого проекта. Проект был амбициозный и чудаческий. Сенатор собирался найти бивень слона, лежащий где-то в приливной зоне на берегу Поттер-Бича, считая, что там, возможно, лежат даже два бивня, хотя, как он заявлял, он был бы рад и одному.
Убежденность Сенатора Саймона в том, что за сто тридцать восемь лет такой прочный материал как слоновая кость нисколько не пострадал в морской воде, придала ему уверенности в поисках. Он знал, что бивни где-то лежат. Возможно, они были отделены от скелета и друг от друга, но они не могли разложиться. Они не могли раствориться. Либо они лежат под слоем песка далеко в море, либо их вынесло на берег. Сенатор Саймон полагал, что бивни вполне могло принести к острову Форт-Найлз. Такую редкость, такую диковинку как слоновые бивни вполне могло прибить течением прямо к берегу Поттер-Бича. Выбрасывало же туда несколько веков подряд всякий мусор. Почему бы и бивни не могли там оказаться?
Бивни, которые вознамерился найти Сенатор, некогда принадлежали слону, а этот слон был пассажиром на пароходе «Клэрис Монро», водоизмещением четыреста тонн. Этот пароход проходил поблизости от пролива Уорти в конце октября тысяча восемьсот тридцать восьмого года. Событие это для тех времен было знаменательное. Этот колесный пароход с деревянной обшивкой загорелся вскоре после полуночи во время внезапно налетевшей метели. Пожар на борту мог быть вызван всего-навсего тем, что перевернулся фонарь, и штормовой ветер разнес пламя по судну. Очень скоро вся палуба была охвачена огнем.
Капитан «Клэрис Монро» был пьяницей. Конечно, пожар не был его виной. Виноват он был в своих неправильных действиях. Он постыдно струсил. Не разбудив ни команду, ни пассажиров, он приказал одному из вахтенных матросов спустить на воду одну-единственную спасательную шлюпку, в которой он сам, его жена и вышеупомянутый матрос уплыли прочь от горящего парохода. Капитан бросил несчастную «Клэрис Монро», пассажиров и груз на произвол судьбы. Трое уцелевших людей заблудились в штормовом море. Они гребли целый день, потом устали грести, а потом еще целый день дрейфовали. Когда их подобрал торговый корабль, капитан умер от потери сил, его жена обморозила руки, ноги и уши, а молодой матрос напрочь лишился рассудка.
Лишившись капитана, горящий пароход «Клэрис Монро» налетел на скалы у острова Форт-Найлз и разбился. Никто из девяноста семи пассажиров не выжил. На берег Поттер-Бича вынесло много трупов и деревянных обломков парохода. Мужчины с острова Форт-Найлз вытащили трупы из воды, обернули брезентом и уложили в ледник. Некоторых утопленников опознали родственники, прибывшие на Форт-Найлз на пароме, и увезли тела своих братьев, жен и детей. Тех бедолаг, которых никто не опознал, похоронили на форт-найлзском кладбище под небольшими гранитными плитами, на которых было высечено одно единственное слово: «УТОНУЛ».
Но утонули не только люди. Пароход «Клэрис Монро» вез из Нью-Брунсвика в Бостон маленький цирк: шесть белых цирковых лошадей, несколько дрессированных обезьян, одного верблюда, дрессированного медведя, группу дрессированных собак, клетку с тропическими птицами и африканского слона. Когда горящий корабль развалился на части, цирковые лошади поплыли к берегу по штормовому морю. Три из них потонули, а остальные выбрались на берег острова Форт-Найлз. К утру море утихло, и все жители острова увидели, как три великолепные белые кобылы пытаются взобраться вверх по заснеженным валунам.
Больше никто из животных не выжил. Обезумевший молодой матрос с парохода «Клэрис Монро», которого нашли в шлюпке вместе с мертвым капитаном и его полуобмороженной женой, упорно заявлял, что своими глазами видел, как слон спрыгнул с горящей палубы и уверенно поплыл по бурному морю. Матрос видел, как слон, издав последний мощный трубный звук, исчез под волнами.
Как уже упоминалось выше, этот матрос на момент спасения был не в своем уме, но некоторые все же в эту историю поверили. Сенатор Саймон Адамс ни разу не усомнился в ее правдивости. Рассказ о катастрофе он услыхал в раннем детстве и был им совершенно зачарован. Вот эти самые бивни того самого циркового слона Сенатор и собрался разыскать теперь, сто тридцать восемь лет спустя, весной тысяча девятьсот семьдесят шестого года.
Он мечтал хотя бы один бивень выставить для обозрения в форт-найлзском музее естествознания. В тысяча девятьсот семьдесят шестом году никакого форт-найлзского музея естествознания не существовало, но Сенатор над этим работал. Он много лет собирал разные предметы и образцы для музея и хранил их в подполе. Идея целиком принадлежала ему. Никто его не поддерживал в его начинаниях, так что он был единственным куратором. Он считал, что слоновый бивень станет самым впечатляющим экземпляром в его коллекции.
Ясное дело, сам заниматься поисками бивней Сенатор никак не мог. Он был крепким стариком, но все же целыми днями копаться в прибрежном иле ему было не по силам. Даже будь он помоложе, ему все равно не хватило бы храбрости войти хотя бы по колено в заиленную воду у берега Поттер-Бича. Он ужасно боялся воды. И он обзавелся помощником – Вебстером Поммероем.
Тем летом Вебстеру Поммерою было двадцать три года, и делать ему было все равно нечего. Каждый день Сенатор и Вебстер отправлялись на Поттер-Бич, и там Вебстер искал слоновые бивни. Дело это было как раз для него, потому что больше он ничего делать не умел. Парень он был вялый, робкий, да к тому же страдал морской болезнью, что не позволяло ему стать ловцом омаров или рулевым, но это еще куда ни шло. С Вебстером Поммероем что-то было не так. Это все видели. Что-то стряслось с Вебстером в тот день, когда он увидел мертвое тело отца – безглазое и распухшее – на форт-найлзской пристани. В этот момент Вебстер словно бы сломался, разлетелся на куски. Он перестал расти, перестал развиваться, почти перестал разговаривать. Он стал дерганым, нервным – в общем, местная трагедия. В двадцать три года он был худеньким и маленьким, как четырнадцатилетний мальчуган. Словно навсегда застрял в детстве, в том мгновении, когда увидел мертвого отца.
