Сердце Кэт сжалось и заныло. Граф явно сказал правду, но какую! Слова истины должны врачевать душевные раны, правда же, открытая Саппертоном, ранила, словно острый клинок. Кэт вспомнилось, с какой нежностью всегда смотрел на нее сэр Уильям, — раньше ей даже казалось, что он в нее немножко влюблен. Теперь же его явное к ней расположение получило иное объяснение: она была его родной дочерью, рожденной любимой им женщиной. Как светились его голубые глаза, когда он говорил о покойной Марианне! Похоже, он пронес любовь к ней через всю жизнь. Почему, ну почему Кэт этого не замечала?! Сколько раз за последние пять лет от обиды на Джаспера она мысленно желала, чтобы ее отцом был не он, а баронет! И вот чем все обернулось…

Только сейчас Кэт вспомнила о Джаспере. Бедный, как он страдает! Ей захотелось броситься к нему и сказать, что она прощает ему все обиды, но, когда она попыталась встать, колени подогнулись, и она вновь упала в кресло. В этот момент дверь открылась, и озабоченный Джаспер заглянул в комнату сам. Увидев Кэт одну, он нахмурился, а у нее из глаз хлынули слезы.

— Папа, папа! — крикнула она сквозь рыдания. Джаспер подошел к ней, и его черты исказила такая мука, что сердце Кэт чуть не разорвалось от боли и сострадания. Она открыла ему объятия, он рухнул на колени и спрятал лицо у нее на груди.

— Значит, все эти годы ты наказывал меня за мамин грех? — проговорила она, захлебываясь слезами, и его плечи тоже затряслись от рыданий. — Ах, Джаспер, Джаспер! Почему ты не сказал мне правды, почему позволил этой ужасной тайне встать между нами? Поверь, я бы не стала тебя меньше любить! Ты был и останешься моим отцом, несмотря ни на что!

Джаспер поднял на нее залитое слезами лицо.

— Ты не представляешь, какая обида все эти годы жгла мое сердце! — глухо заговорил он. — Смерть отняла у меня жену, а дочь оказалась чужой. У меня больше нет детей, я один на белом свете! Знаешь, каково это — потерять женщину, которую боготворил, и узнать, что она любила другого? Ее измена отравила все, даже любовь к тебе, Кэт! Каждый раз, глядя на тебя, я думал о том человеке, Уильяме, с которым согрешила Марианна. Я ненавидел ее и — господи, прости меня, грешного! — начал ненавидеть тебя. О, дорогая, я так любил тебя до того страшного дня и люблю до сих пор! Ты — единственное, что у меня еще осталось!

Он зарылся лицом в ее колени, дав волю горю, которое столько лет терзало его упрямое гордое сердце. Кэт начала гладить отца по взлохмаченным седым волосам, чувствуя, как от его слез намокает платье. Когда он наконец успокоился, она сказала:

— Папа, поднимайся, не то Мэгги придется сушить мое платье.

Джаспер улыбнулся сквозь слезы и встал.

— Знаешь, я просто старый дурак! — сказал он и тряхнул головой, словно хотел окончательно прогнать тяжелые мысли. — Пожалуйста, не зови меня больше Джаспером. Подумать страшно, что я мог докатиться до такой низости!

Он протянул ей руку, помог подняться на ноги и обнял, как бывало в детстве.

Оседлав лошадей, отец и дочь отправились на прогулку, чтобы проститься с родными холмами. Они проскакали по древней, проложенной еще римлянами, дороге среди пшеничных полей, за которыми поднимался древний Куинингский лес, и несколько раз пересекли извилистую речку Черинг по приземистым каменным мостикам. Распущенные рыжие волосы Кэт развевались на по-летнему теплом ветру, она скакала позади отца, ощущая, что ее мятущаяся душа постепенно обретает прежнее спокойствие. Глядя в широкую спину сквайра, девушка с горечью думала, что, откройся он ей раньше, они не потеряли бы пяти лет жизни, проведенных во взаимном отчуждении и тревоге, и смогли бы сохранить имение. Но в ее душе больше не было отчаяния.

Словно почувствовав ее взгляд, Джаспер натянул поводья, чтобы дать дочери возможность его догнать. Поравнявшись с ним, Кэт тоже придержала лошадь, и дальше они поехали шагом. Девушка с удивлением и радостью посматривала на отца — он просто на глазах помолодел.

— Теперь мы начнем новую жизнь, Кэт! — громко, с воодушевлением, как в былые времена, воскликнул он. — Сейчас самое время исполнить мою давнюю мечту — уехать в колонии, за океан. Немного труда и везения, и мы с тобой заработаем себе там новое состояние!

Охваченная нежностью к отцу, Кэт улыбнулась:

— С удовольствием, папа! Я обожаю путешествия!

— Ты никогда мне об этом не говорила, девочка моя. — Сквайр с удивлением посмотрел на нее, а потом печально покачал головой. — Впрочем, нет, кажется, говорила, только очень давно… Господи, какой же я болван! Простишь ли ты меня когда-нибудь, дорогая?

Чтобы отец не увидел ее слез, Кэт взмахнула поводьями и помчалась вперед.

— Догоняй! — крикнула она через плечо. — Ну-ка, кто первый поднимется на Борамский холм?

Оглядев массивную деревянную вывеску над входом в гостиницу «Лебедь и гусь», которая, казалось, ежесекундно грозила рухнуть на головы прохожих, Джеймс заметил:

— Милостивый боже, если это чудовищное произведение деревенского маляра так жалобно скрипит на легком бризе, то как оно выдержит сильный восточный ветер?

Вышедший следом за ним Эшвелл натянул перчатки и тоже посмотрел на вывеску. Она изображала пару водоплавающих птиц, давших название гостинице, шеи которых были почему-то странно переплетены между собой.

— Зато у местных обитателей есть на что держать пари! — резюмировал он.

Начищенная воском элегантная коляска Эшвелла, запряженная парой черных жеребцов, уже дожидалась хозяина у крыльца. Застоявшиеся кони фыркали и переминались с ноги на ногу, с нетерпением дожидаясь возможности показать свою силу и резвость.

— Ваши кони просто звери, милорд! — с восхищенной улыбкой крикнул юный помощник конюха, державший их под уздцы.

Эшвелл улыбнулся в ответ и с гордостью оглядел своих лошадей — пара и впрямь была хороша. Подумать только, неумеха Джеймс едва не угробил таких красавцев! Это еще один достойный сожаления результат злосчастного маскарада…

Мысли Эшвелла вновь обратились к Кэт. Он придумал, как исправить свою ошибку, хотя план этот был достаточно рискованным. Впрочем, выбора у него не было — он знал, что Кэт слишком упряма и горда, и не видел иного способа, чтобы ее вернуть.

Господи, другой такой строптивицы нет на всем белом свете! И все же он любит ее без памяти.

Взобравшись в коляску, Эшвелл взял в руки вожжи и уже собрался тронуться в путь, когда его внимание привлек непонятный шум, доносившийся из гостиницы.

— Не отпускай лошадей! — крикнул он мальчику, Все трое повернулись к дверям — через мгновение оттуда толпой повалили крестьяне, должно быть, выпивавшие в таверне при гостинице.

Возбужденно переговариваясь и недружелюбно поглядывая на господ, они медленно, с вызывающим видом, двигались мимо коляски. Некоторые, осмелев, пробовали пальцами колеса, другие хлопали по крупам лошадей. Испуганные оглушенные шумом, кони прядали ушами, приседали и пятились назад.

— Спокойно, милые, не бойтесь! — ласково приговаривал виконт.

Когда толпа прошла и пьяные крики стали удаляться, к нему подбежал Джеймс.

— Какой ужас! — воскликнул он. — Один мужлан нагло толкнул меня в плечо, я просто не знал, что делать!

В дверях появился приземистый, пузатый владелец гостиницы.

— Прошу прощения, господа! — суетливо вытирая фартуком руки, воскликнул он. — Надеюсь, вам не причинили вреда? Никто не осмелится сказать, что я, Джон Биверстоун, не забочусь о своих постояльцах!

— Что здесь происходит, почему эти люди так обозлены? — нахмурившись, спросил Джеймс.

— Должно быть, вы еще не слышали, что граф Саппертон закрыл свою мельницу, — ответил Биверстоун. — Именно из-за этого бедняги и дошли до точки кипения. Они боятся, что зимой их семьи помрут с голоду.

— Не может быть, чтобы граф решился на такое злодейство!

— Да он готов за лишний грош уморить пол-Стичфилда! — воскликнул толстяк и с горечью добавил: — Еще бы, ведь он знатный вельможа, где ему думать о жалких людишках, которые мрут как мухи от голода и болезней! Эх, что и говорить… Ладно, господа, раз вам не нужна моя помощь, я, пожалуй, вернусь к работе. Счастливого вам пути, милорд!