Что касается жены, следует верить на слово. А все остальное соответствует данным из личного дела. Осужден по редко встречающейся статье «воинское мародерство». Конвоируя в штаб бригады двоих взятых в плен высоких офицерских чинов, произвел самоличную частичную конфискацию личных вещей фашистов. Поснимал с обоих наручные часы, фотоаппараты и наградные железные кресты. На допросе чины не преминули выразить протест. И не вернулся больше в свой конный разведвзвод лихой казак Семен Ведищев.

И, наконец, новоиспеченный назначенец Иван Маштаков. На фронте с 1941 года. Был сержантом. В боях под Москвой получил осколочное ранение. Окончил курсы младших лейтенантов. В должности командира стрелкового взвода воевал на Дону. Там его дивизия попала в окружение. Вышел к своим с другой частью. И попал под действие приказа 227…

Тимчук терзался сомнениями.

Объявив о новых назначениях, Колычев не сделал никаких распоряжений в адрес ординарца. Тимчук ломал голову: как понимать? Оставляет его новый ротный или замену подыскивает, но пока не нашел. К чему готовиться?

Нового ротного Тимчук знал и не опасался. Будучи взводным, Колычев не обходил его вниманием. Сопровождая Павла по вызову к Ульянцеву, Тимчук, пользуясь добрым расположением, бывало, делился с ним доверительными соображениями. Это вселяло некоторую обнадеженность. Но все же.

Вернувшись с задания, Тимчук, как бы не замечая присутствия Колычева, который, лежа на койке, мысленно готовился к разговору с взводными, занялся уборкой и приборкой помещения. Поскоблил и ополоснул котелки. Вооружившись щеткой и кружкой с водой, тщательней и старательней, чем обычно, выметал пол, предварительно сбрызгивая его набранной в рот водой, как это делают домовитые хозяйки в крестьянских избах, избегая поднимать пыль.

«Еще бы и ножом поскоблил!» – отвлекаясь краем глаза на действия ординарца, усмехнулся Павел, вспоминая, как его бабка, опустившись на колени, сначала скоблила смоченное место кухонным ножом, а затем смахивала веником соскоблины в совочек. Но Павел заблуждался, приняв необычное усердие Тимчука за показное рвение. В действительности повышенное тщание, с которым налегал на пол ординарец, имело другой подтекст.

Тимчук томился, затягивал время, сторожа внимание Колычева. Павел подмечал искоса бросаемые в его сторону заинтересованные взгляды ординарца.

Наконец, сочтя момент подходящим, Тимчук решился:

– Гражданин командир роты. Разрешите обратиться!

– Обращайтесь.

– Ну а мне-то что делать? Во взвод возвращаться или при вас оставаться?

«Вот оно что!» – пронялся догадкой Павел, с сочувствием глядя на застывшего в напряженной позе ординарца.

Понять беспокойство Тимчука несложно. Должность ординарца командира роты – одна из самых завидных и выгодных в батальоне. Ординарцы, за редким исключением, в атаки не ходят, во время наступательных боев остаются в командирских блиндажах на охране имущества и документов. Привилегия, которая позволяет не испытывать судьбу лишний раз пулей, уйти из батальона по истечении срока отбытия.

Да и относительно вольная, не в общем строю, жизнь, возможность харчиться из командирского довольствия для штрафников тоже не последнее дело.

Колычев не припоминал, чтобы Ульянцев выражал недовольство своим ординарцем, и о замене Тимчука не помышлял.

– Тебя как зовут по имени, Тимчук? – веселея от сознания допущенной оплошности, мелкой, нечаянной, но доставившей ординарцу душевные страдания, спросил Павел.

– Адам я, – заволновался Тимчук, догадавшись по тону вопроса, какое принято ротным решение. – И спасибочки вам большое, гражданин командир роты. Я все для вас сделаю, не пожалеете…

«А вот это уже ни к чему!» – досадливо поморщился Павел, заслышав в голосе ординарца заискивающие, угодливые нотки.

– Ты вот что, Адам. Сооруди-ка мне старшинские погоны, да поживей, пока взводные не пришли.

– Это мы мигом, гражданин ротный! – метнулся к выходу Тимчук. И уже от порога: – А почему старшинские?

– Делай что сказано! И без лишних вопросов…

Павел как раз расправлял на себе гимнастерку с прикрепленными к ней старшинскими погонами, когда на пороге появился первым из взводных – Сахно. Тимчук при его появлении незаметно растворился за спиной.

Сахно сдержанно поздоровался. Колычеву при этом показалось, к собственному неудовольствию, что, обменявшись приветствиями, оба испытали одинаковое уязвляющее чувство, сродни ревнивой зависти: Сахно, когда выказал деланое безразличие, лишь скользнув пустым взглядом по старшинским знакам различия, и Павел, задетый сделанным не в пользу себя сравнением с форсистым, обновленным обмундированием взводного.

Почти первозданная, новенькая офицерская гимнастерка, голенища наваксенных пушечным маслом хромовых сапог спущены особым напуском – гармошкой, до середины голеней.

«И когда только успевает, где и чем набраться!» – раздражаясь, подумал Павел, страдая еще и оттого, что Сахно наверняка знал, какое удовольствие доставит ротному своим внешним видом, и сейчас, не сомневаясь в произведенном эффекте, с ухмылочным торжеством наблюдал за его душевными коликами.

Сам Колычев притязательностью в одежде не отличался и комплексов по этому поводу за собой не замечал. Приноровленный к жизни укладом детского дома и военного училища, привык обходиться малым. Чем наделяли, тем и пользоваться, то и хорошо. Получил солдатские кирзачи с заштопанной заношенной гимнастеркой – значит, другого нет или не положено. И в других выход за рамки положенного не одобрял. Но и уступать, проигрывать Сахно, быть чем-то хуже не хотелось.

«Не иначе как с ворьем снюхался!» – ворохнулось в душе нехорошее предчувствие, но уже входили в комнату Грохотов с Маштаковым, и Колычев поспешил им навстречу. А там и Ведищев по приступкам спускался.

Выждав, пока взводные рассядутся: Сахно с Ведищевым за столиком, Маштаков с Грохотовым на койке, Павел призвал всех к вниманию, обратился к Маштакову:

– Маштаков! Примешь второй взвод. Вопросы есть?

– Есть принять второй взвод, – буднично, не поднимаясь с койки, отозвался Маштаков. Он услышал то, что и ожидал услышать.

– С сегодняшнего дня конец вольнице во взводах. Дисциплина и еще раз дисциплина. Никаких скидок и поблажек. Уголовники сменили тактику. Днем тише воды ниже травы, а по ночам кто-то по окрестностям шастает, мародерствует. Откуда во взводах шмотье разное по рукам ходит?

– Что значит откуда? Всем известно – с убитых поснимали. Ну и что? Оборванцами, что ли, лучше ходить? – принял вызов Сахно, правильно расценив, в чей огород камешек пущен.

– Как это называется, Сахно, знаешь? Или, может, Ведищева попросить, чтобы он тебе популярней объяснил? Повторяю для особо непонятливых: приказ комбата – железная дисциплина. Начинать с себя. Каков командир, таковы и солдаты. Со дня на день ожидается прибытие пополнения. И это будут в основном трусы и пораженцы, кто побросал оружие в сорок первом и осел на оккупированных территориях, стал пособником фашистов. Из лагерей разрешено брать политических и всякую антисоветскую контру, кто осужден по пятьдесят восьмой статье сроком до десяти лет. А также матерых уголовников из числа бандитов и убийц. Наша с вами задача в короткие сроки создать из этого суррогата боеспособное подразделение, готовое выполнить любой приказ командования…

И дальше Павел, невольно подражая Балтусу и его же словами, изложил основные положения из разговора с комбатом.

– В чем ты, ротный, прав, так это в том, что людей надо знать. Но разложить всех по полочкам, как ты хочешь, не получится. Да и не надо. Всех можно поделить на две части: тех, кто и без наших понуканий грудью на пулеметы пойдет, и тех, на кого никакие воспитательные меры не подействуют. Мертвому припарки. Все равно за наши спины и по щелям будут прятаться, – возразил Сахно.

– В семье не без урода, – признал Павел. – Но от нас и требуется сделать так, чтобы первых было двести человек, а вторых – не больше десятка на взвод. И грош нам цена, если мы этого не добьемся!