Курс на северо-запад, на Горький, на Москву.

Русанов внимательным взглядом проводил уплывшую назад волжскую петлю вокруг Жигулей и с интересом стал рассматривать летящую навстречу самолету землю. Здесь он был первый раз…

Показался Ульяновск, давший миру великого Ленина, и Волга стала уплывать вправо. Под самолетом все больше разгоралось осеннее разноцветье лесов, от которых на душе стало теплее. Видно, где-то в душе, в ее глубинах осталась на всю жизнь память детства, память о лесе, в котором он рос. Сейчас, рассматривая желто-бело-оранжевые березовые рощи, зеленые дубовые перелески, багряные брызги ольховников, он наслаждался, отдыхал от степного однообразия. Наверное, как он в лесах, так и украинец или казак видят степи и красоту, которая недоступна ему. Ближе к Горькому лесов становилось все больше. Золото лиственной осени начало вытеснять зелень сосен и елей. Наконец, справа и слева, косо перечеркнув землю, к самолету устремились две реки! Впереди показался дымящий заводами город.

«Два ручейка, — подумал Русанов, — зародившись не так далеко друг от друга, описав сотни километров замысловатых зигзагов меж лесистых косогоров, окаймив и напоив своими водами Русь изначальную, превратившись в Оку и Волгу, встретились здесь друг с другом, объединились воедино, породив новую силу».

Аэродром оказался рядом с Москвой. Новая дивизия. Новые начальники. До предела насыщенные хлопотами дни по устройству полка. Русанова не покидала надежда увидеть семью. Надежда все время была рядом с тревогой: «А вдруг улетим?» Все же Русанов не улетел. Три часа езды попутной машиной, около часа пешком по сосновым боркам, просветленным березовым перелескам, мимо озера, в котором он купался мальчишкой. И вот они — один и второй мосты через Клязьму. С моста на улицу вправо. Дом. Дом детства…

Дверь закрыта. Ключ на знакомом месте. Но радость встречи опять отодвинулась. День нахмурился. «Куда пойти?… Лучше за женой. А потом к матери и сыну. Иначе их можно напутать неожиданностью».

Показав вахтеру документы, попросил, чтобы вызвали жену.

— Вы только сразу ничего ей не говорите. Скажите: «Какой-то военный вас просит выйти…»

Древний дед, шаркая валенками, пошел выполнять просьбу. С каждой новой минутой все тревожнее стучало сердце и росло нетерпение. Он не помнил, чтобы так волновался перед боем или в былые годы, когда еще ухаживал за Лизой. Но ничего не мог с собой поделать. Отошел в сторону от проходной и присел на скамейку. И как-то просмотрел, когда Лиза выпорхнула из дверей. Выбежала и остановилась, еще его не видя. Он встал и осипшим от волнения голосом позвал:

— Лиза!

Русанов увидел на лице жены вначале испуг неожиданности, потом растерянность, изумление, наконец, радость и шагнул к ней. Она вихрем бросилась к нему и с разбегу ткнулась головой в грудь.

— Лиза!… Ли-за!…

Слов больше не было. Он обнял вздрагивающие плечи и стал целовать прикрытую косынкой голову.

— Лиза!… Ну, хватит бодаться… Посмотри на меня.

Ее руки с силой сжали его чуть выше пояса, а потом появились сумасшедшие от радости, полные слез глаза.

— Здравствуй, Ли-за!

— Здравствуй, му-уж!

Она быстро положила руки ему на плечи, поднялась на носки и чмокнула его в щеку…

Они сейчас были только двое. Никого не видели и ничего не слышали, кроме своих глаз и слов. Им было хорошо. Вахтер, вопросительно наблюдавший их встречу, наконец понял, что происходит у него перед глазами; удовлетворенно хмыкнув, повернулся к ним спиной, чтобы невзначай не нарушить их радость…

Двор детского сада был полон снующей в разных направлениях ребятни. В воздухе стоял перебой голосов, как над потревоженной галочьей стаей. Но дети в этой толчее и гвалте уверенно занимались своими делами. Русанов никак не мог в этом муравейнике найти сына. Лиза весело смеялась над его беспомощностью и не хотела показывать мальчишку. И, только почувствовав, что затянувшийся поиск заставил нервничать мужа, решила прекратить игру. Погладила его по спине и примирительно сказала:

— Не сердись. Сейчас найдем. Вон смотри: карапуз в зеленом пальтишке, красной шапочке и красных ботинках. Только ты не торопись к нему. Вдруг не узнает. Еще испугается. — Постучала рукой по штакетнику. Дети, как по команде, повернулись на стук. В глазах вопрос: «За кем?»

— Ро-ман!… Ро-ман!

Сын услышал. Бросил дела, побежал к калитке. Русанову хотелось броситься навстречу, но он усилием воли сдержался. И сразу понял, что жена была права. Роман взглянул на него, как на чужого дядю, и побежал к матери.

— Здравствуй, Рома! Как твои дела?

— Холошо. Сегодня не длался.

Лиза взяла сына на руки.

— Рома, посмотри, кто со мной рядом стоит. Это наш папа! Разве ты его не узнал?

Детские глазенки внимательно рассматривали Русанова. И он почувствовал смущение.

— Папа без пилотки, и он на флонте.

Русанов снял пилотку.

— Роман! Я только сегодня приехал, чтобы с тобой повидаться. Иди ко мне, как мужчины давай обнимемся.

Русанов протянул руки. Сын, его сын, их сын, был у него на руках.

— Роман, — вмешалась Лиза, — обними, обними папу!

Русанов посмотрел на жену. Лицо ее светилось улыбкой. И тут он услышал тишину. За заборчиком дети, видимо, уже давно не бегали и не шумели, а смотрели на них. Которые посмелее, подошли вплотную к штакетнику и внимательно разглядывали военного — отца Романа. Лица не по-детски были серьезны. И сразу безоблачная радость встречи испарилась.

— Лиза!

Русанов показал глазами на детей. Просто уходить теперь было нельзя, надо было что-то сказать им, что-то сделать. Поставил сына на землю, не выпуская малюсенькой ладошки из своей, подошел к заборчику:

— Здравствуйте, дети!

В ответ нестройное и многоголосое:

— Здравствуйте.

— Как только ваши папы разобьют фашистов или отпуск получат, так сразу тоже к вам приедут. Вот мне дали отпуск на три дня, я и приехал к Роману. Ну, растите большие. До свидания!

Взял сына вновь на руки, круто повернулся к детским глазам спиной. Сзади было тихо.

— Лиза, пойдем!

И, не оглядываясь, зашагал. В глазах жгло, как от луковицы.

— Не надо, Афанасий. Успокойся. Немножко нескладно получилось, но греха тут нашего перед детьми нет… Дети всегда, наверное, завидуют тому ребенку, за которым раньше пришли.

— Верно, конечно. Но эта встреча мне запомнится… Летчикам расскажу.

С запада небо стало затягивать тяжелыми облаками, передняя кромка которых, как линия фронта, сразу разделила голубой простор на две непохожие половины. Наступающее ребро облаков заслонило от Русанова, Лизы и Романа солнечный свет. Горевшие в лучах окна домов потухли, остыли и теперь смотрели на улицу, на прохожих своими темными глазницами. Короткий осенний день быстро уступал место ночи. В окнах нигде не было видно огонька. Светомаскировка делала их похожими на близорукий взгляд человека, полностью погрузившегося в свои нелегкие думы. За невидящими стеклами зрачков жили напряжение, тревога и настороженная тишина.

Смена освещения, быстрый сумрак передались им сменой настроения: Роман перестал задавать вопросы и молча обнял отца за шею, а Лиза взяла мужа под руку и теперь, как солдат в строю, шла с ним в ногу.

Дом. Из окна во дворе, сбоку, вдоль косяка, тоненькой золотой ниточкой пробивался свет. Мама была дома. И сердце Русанова вновь учащенно забилось. Сдерживая себя, он громко топал сапогами на крыльце, чтобы мать услышала и приготовилась к встрече. Афанасий был уверен, что мама по его чемоданчику все поняла, но теперь хотел избавить ее от лишнего волнения… Из темных сеней потянул на себя дверь. В глаза ударил яркий свет, а в лицо тепло и запах дома. Мать сидела с уголка у накрытого к ужину стола и виновато-радостно улыбалась вошедшим.

— Матушка, родная, здравствуй! — почему-то по-отцовски вырвалось у Афанасия, и он пошел к столу.

— Здравствуй, сынок. Ты уж извини, встать не могу. Ноги от радости не держат.