Он открыл глаза, стиснул руки на коленях и гулко сглотнул. Его лицо выражало безмерное удивление – так мог бы выглядеть лишенный предрассудков человек, узревший призрака в старинном замке. Может, даму в кружевах и кринолинах, убитую ревнивым мужем, или стенающего злодея в цепях и с отрубленной головой… Словом, Бругш был изумлен, что само по себе являлось событием незаурядным; обычно его отличали меланхоличность и редкая уравновешенность.

– Это ломает всю концепцию… – пробормотал он, уставившись взглядом в пол. Позволил Рибейре проверить пульс, вздохнул глубоко и повторил: – Ломает все! Мы идиоты! Глупцы!

Секунду царила тишина, потом координатор Хайнс откашлялся и, на правах старшего, первым подал голос:

– Вы уверены, Пауль? Есть повод для такого заключения?

– Поводов сколько угодно. Целый мир! Да что там, целая вселенная!

Хайнс поморщился. Крайностей он не любил.

– Что вы наблюдали? Страна, эпоха, личность идента?

– Англия, координатор, Англия, середина девятнадцатого века. А личность… Имя Чарлза Бэббиджа вам что-нибудь говорит[21]?

– Ничья! – выкрикнул Поль Венсан. – Не Паскаль, не Лейбниц и не Тьюринг… А про Бэббиджа никто не вспомнил!

– Явное упущение, – поддержала Ингрид Сайкс.

Собравшиеся в камере загудели, но координатор повел рукой, и шум мгновенно стих.

– Итак, Чарлз Бэббидж, – молвил Хайнс. – Очень интересно, Пауль. Интересно, но ничего поразительного я здесь не вижу. Помнится мне, что Бэббидж сконструировал механический вычислитель в первой половине девятнадцатого века, но построить так и не смог. Витри, наведите справки! Я хочу знать точную дату и все, что касается…

– Простите, координатор, – произнес Бругш, вставая с кресла. Он построил свою машину. И это был не механический вычислитель.

– Не механический? – повторил в недоумении Клод Витри. – Но иных принципов тогда не знали!

По лицу Пауля Бругша скользнуло мечтательное выражение. Он улыбнулся.

– Не знали у нас. А у них Бэббидж, и х Бэббидж, собрал компьютер на вакуумных лампах примерно в тысяча восемьсот шестидесятом году. И его лаборатория освещалась электричеством!

– Но свеча Яблочкова[22]… – начал кто-то.

– Я знаю, знаю, – отозвался историк, потирая поясницу. – Но кажется, у них все случилось раньше. Поймите, коллеги, это не наша Земля! Это другая реальность, другая вселенная!

Так и сказал: другая реальность, другая вселенная! – вспомнилось Сергееву.

Он запрокинул голову, всматриваясь в серебристое небо, в силовой экран, отделявший мир Долин Маринера от марсианской пустыни. Там, в сотнях километров от поверхности планеты, висела станция, где когда-то они жили и трудились – Данке, Бругш, Венсан, Семашко… Многих уже нет, но их работа продолжается. Дважды в сутки тереянцы, верные помощники, грезят в хрустальных саркофагах, горят огни в контактной камере, скользит бесшумно нить фиксатора, записывая новое послание… И так – больше восьмидесяти лет! Тридцать тысяч дней, шестьдесят тысяч записей… Многие из них повторялись, но количество оригиналов тоже было изрядным – тысяч восемь по реестру ИНЭИ. Шумер и Египет, Древняя Индия, Китай, инки, ацтеки и майя, средневековая Европа, походы в Святую землю, нашествие монголов, битвы с арабами и турками, эпоха Возрождения, Новое время и технологическая эра – первая железная дорога, первый аэроплан, первый спутник, первый полет на Луну… Кроме того, более древние периоды, время динозавров, падение метеорита, что стер их с лица планеты, чудища плиоцена, наступление ледников, долгая дорога человечества, от первого примата до каменного века, исход из Африки и заселение континентов… Что-то похоже, а что-то было по-другому, совсем не так, как на Земле-1…

«Не так! В этом и смысл, – подумал Сергеев. – Это означает, что мы можем…»

– Милый, очнись! Скоро полдень, а с ним и гости!

Сергеев опустил глаза. Перед ним стояла Пилар – в шортах, рабочей блузе и шляпе с широкими полями. Руки перепачканы землей, к щеке прилип зеленый листик… Чуть заметные складочки у рта, чуть поблекшая кожа, но глаза такие же яркие, как прежде… «Хвала медицине, избавившей нас от проклятия старости, – подумал он. – Особенно женщин! Им так важно сберечь красоту… Время для женщины измеряют не годы, а морщины, но это уже в прошлом».

– На что ты смотришь, Алекс? – спросила Пилар, смахивая со щеки листок. – Что-то не в порядке?

– Все в порядке. Ты такая же, как прежде.

– Правда? – Она лукаво прищурилась.

– Правда. Я вспоминал, дорогая… Мне вспомнился тот день и слова Пикколо: чего тебе не хватает для счастья?.. Должно быть, он прочитал мои мысли.

– Это несложно, когда мысли написаны на лице, – промолвила Пилар. – Ты смотрел на меня с такой жадностью… Словно на шарик мороженого!

– Ты не похожа на шарик, – сказал Сергеев, оглядывая ее стройную фигурку. Подумал и добавил: – Тут что-то говорилось о гостях… Я не ослышался?

– Нет.

Сергеев с неодобрением хмыкнул:

– Какие еще гости? У меня свободный день, и я тружусь над мемуарами. Это очень серьезная работа, очень ответственная. Блуждаешь мыслью в прошлом, вспоминаешь, мучаешься и думаешь: сказать ли правду или приукрасить. Ведь для потомков пишу! Прерваться можно лишь на обед, и то нежелательно.

– Прервешься, – распорядилась Пилар. – Я же тебе говорила, что сегодня к нам придет один достойный человек. С Земли прилетел, чтобы с тобой повидаться! Нельзя ему отказывать.

– Так, – сказал Сергеев, – теперь я вспомнил. Это журналист, наглец, что завалил моего референта просьбами о встрече. Упорный, однако!

– Он не наглец, а внук моей подруги, – возразила Пилар. – Или правнук, не помню точно… Очень милый юноша, очень любезный. Он книгу пишет – про Хайнса, про тебя и про историю контакта.

– Как его зовут?

– Мохан Дхамендра Санджай Мадхури… кажется, так…

– Прямо скажем, не простое имечко, не выговоришь сразу! Он индус? Откуда у тебя подруга с внуком индусом? Что-то я такой не помню!

– Ты свое вспоминай, приукрашивай и мемуары пиши, а с моими подругами я сама разберусь, – сказала Пилар. – А что до имени… Можешь звать его Майклом или Михаилом, он не обидится.

– Заговор, определенно заговор, – проворчал Сергеев. – Ну-ка, признайся, на какой козе он к тебе подъехал? Чем обольстил?

Руки Пилар задвигались, начали ткать прихотливый узор, потом заплясали мышцы лица; она откинула головку, темные волосы рассыпались, шляпа свалилась, но Сергеев успел ее поймать. Несмотря на годы, прожитые с Пилар, и тесный контакт с тереянцами, он не смог обучиться их языку жестов и знаков. Пилар утверждала, что это женское умение, требующее врожденной гибкости и мимических талантов, и что осваивать его необходимо с детских лет. Она не пыталась учить сыновей и мальчишек-внуков, возложив надежды на Лизу и Инессу. Должно быть, не зря – они обе трудились сейчас переводчицами на станции.

Танец рук и лица завершился.

– Все ясно, – сказал Сергеев. – Этот милый юноша тоже умеет плясать и разговаривать знаками. Древнее индийское искусство… на этом вы и сошлись… Я прав?

Пилар хихикнула:

– Не совсем. Я сказала, что он на Марсе в первый раз и, конечно, захочет пройтись по Авалону. Здесь у нас масса интересного! Ну не мне же с ним гулять… В общем, я вызвала Лизу.

Сергеев покивал головой.

– В самом деле, отчего не вызвать?.. Инесса у нас дама семейная, а Лизавета – нет. Но красотой ее бог не обидел, и я точно знаю, сколько у нее поклонников на станции. Зачем ей этот индус Михаил?

– У девушки лишних поклонников не бывает, – отрезала Пилар и направилась в дом.

Индиец Мохан-Михаил в самом деле оказался милым юношей – лет этак тридцати пяти. Он был поразительно красив: матово-смуглое лицо, правильные черты потомка ариев, твердый подбородок, черные колдовские глаза и брови, какие у русских называют соболиными. «Пропала Елизавета», – подумал Сергеев, усаживая гостя за стол в саду. Впрочем, Лиза тоже была хороша, а нравом уродилась в бабку. Нрав же у супруги Сергеева был обманчив – за внешней мягкостью скрывался твердый, как кремень, характер.