– Пей, чего глядишь! – Красноглазый был настойчив.

– Выпить-то можно. Вот только… – Пошевелив пальцами, Кирилл выжидающе уставился на толстяка.

– Синюшек нет? – Папаша Дейк вдруг подмигнул. – А что есть? Может, ваша койфитская травка? Могу взять пару-тройку упаковок.

– Травкой не балуюсь. Это пойдет? – Кирилл стянул с пальца кольцо, немедленно исчезнувшее в огромной ладони красноглазого.

– Пойдет! Еще как пойдет! Хотя и не по той цене, что предложили бы тебе кидалы… – Он зашелестел бумажками. – Но ты ведь не станешь возражать, сынок? Не станешь, я вижу… вижу ясно, как дырку в заднице ойла.

Кирилл, не говоря ни слова, сгреб деньги и сунул в карман, где позванивали еще два кольца. Теперь он чувствовал себя уверенней.

– Горячего подать? – Толстяк двинул к нему бутылку, в которой плескалось еще на добрых четыре пальца.

– Горячего?

– Ну, есть запеченный урдур… птера… окорок трипидавра… Все свежее, как в раю у Махамота, не сомневайся! Я бы советовал птеру на вертеле.

– Давай! – Поморщившись, Кирилл пригубил из стакана и огляделся. Первое ошеломление уже прошло, первая сделка была заключена, и теперь он пытался сообразить, куда же отправил его проклятый вурдалак с алыми зрачками? К своим родичам, что ли? Но человеческую кровь здесь явно не потребляли; здесь хватало других напитков, хотя и с мерзким запахом. Впрочем, к запаху он уже притерпелся.

Несколько минут он изучал обширное помещение, тонувшее в полумраке, размышляя, в каком месте – на Земле, в стране кошмарных снов или в иной Галактике – находится этот притон. Его зал имел форму пятиугольника с серыми бетонными стенами; вдоль одной из них шла длинная оцинкованная стойка с кружками, стаканами и большим лотком, где поблескивало что-то яркое, металлическое. Позади нее шеренгой выстроились низкие глубокие шкафы с бутылями без наклеек – кажется, на темном стекле были выдавлены какие-то надписи, но разглядеть их никак не удавалось. Над шкафами мерцали потускневшие зеркала, подсвеченные двойной нитью голых электрических ламп. Иного освещения здесь не имелось, и Кирилл не мог заметить чего-либо напоминавшего окна или дверь. Видимо, тут обходились и без того, и без другого, зато в самой середине маячила некая конструкция вроде винтовой лестницы. Решив, что бар располагается в подвале, он сунул руку в карман и вытащил тоненькую пачку местной валюты.

Символы и знаки, усеивавшие эти синеватые купюры – синюшки, как назвал их красноглазый Дейк, – оставались для него загадкой. На долю секунды неясным отблеском что-то всплыло в памяти; казалось, еще мгновение, и он сумеет прочитать ровные строчки неведомых иероглифов, уловит тайный смысл геометрических фигур, красовавшихся в центре каждого банкнота… Но воспоминание промелькнуло и исчезло, заставив Кирилла улыбнуться в радостном предвкушении; романтик по натуре, он любил неразгаданные секреты.

Значит, синюшки… Интересно! В родных краях то же самое именовалось «зеленью» – конечно, по традиции; зеленой была лишь «толстовка», сторублевая купюра с роскошным портретом Льва Николаевича. «Ломоносовки», «гагаринки» и прочие послереформенные банкноты пестрели всеми цветами радуги, что, однако, веса им не прибавляло. Банкиры и солидные финансисты упоминали о них как о новых российских деньгах, но народ изобрел иной термин – «портретная галерея». Отдельные же ее шедевры назывались по-разному: одни отдавали предпочтение фамилиям великих людей, другие – именам-отчествам, а третьи и вовсе были с ними запанибрата, мусоля и пересчитывая «мишки», «юрки» да «левы» – кому что Бог послал.

Решив, что местная валюта глядится не хуже родной, Кирилл сунул ее в карман и, подняв голову, снова осмотрел пятиугольный залец с бетонными стенами. Нет, ни на какой из чикагских баров это заведение не походило! Никак не походило! Он мог поклясться в том потрохами загадочного шайкала, хоть не бывал в Чикаго и не знал, что там пьют и что едят. Во всяком случае, не запеченных урдуров, не птер на вертеле и не окорока трипидавров! Насколько он помнил, в Таиланде, Заире и Намибии таких зверей тоже не водилось, не говоря уж о вилюйской тайге, карельских лесах и ущельях Кавказа, где случалось ему бывать в разные времена и по разным поводам.

Сон, сказал он себе, я сплю, и все это мне снится. Забавное сновидение, и только! Но если оно начнет переходить в кошмар…

Впрочем, Харана молчал, и никакие мрачные предчувствия Кирилла не томили – верный признак того, что он находится в безопасности. В относительной безопасности, ибо Харана не утруждался предупреждениями насчет синяков и ссадин и начинал бить тревогу лишь по самым серьезным поводам. Как тогда, на берегу Вилюя…

Кирилл облокотился о стойку и замер, вслушиваясь в неясный гул, вопли, хохот, вбирая незнакомые запахи, наплывавшие со всех сторон – из кухни, где скрылся папаша Дейк, от полок со спиртным, от столов, где веселились посетители. Бывает, обоняние и слух говорят не меньше глаз – так случилось в сибирской тайге, когда под ногой бандита хрустнул сучок, когда тяжелый смрад потного тела ударил в ноздри и в висках забились, зазвенели тревожные колокола. В тот раз Кирилл отделался шрамом на руке, а беглый зек, что охотился за ним, остался лежать в лесу, среди огромных сосен с бурыми стволами; глаза его закатились, череп был разбит ударом приклада, кровавая каша все текла и текла из жуткой трещины на затылке, пачкая мох… Грязный, обросший, изголодавшийся, он походил на дикого зверя, на смертельно опасного волка-человекоубийцу и все же оставался разумным существом – таким же, как сам Кирилл, как парни из его команды, как офицеры, возглавлявшие ту облаву…

Нет, не таким, сказал он себе, все же не таким. Разум еще не делает человека человеком, необходимо что-то еще, неощутимое, но столь же важное… Способность к любви, к состраданию?.. Чувство юмора?.. Стремление к цели?.. Возможно, душа? А есть ли душа у этих красноглазых? Люди они или звери, натянувшие людскую личину, как тот беглец, убитый им в вилюйской тайге?

Сзади послышались шаги, и мысль оборвалась. Похоже, он наконец-то привлек внимание – к стойке шествовали человекоподобные аборигены, но в багровых их зрачках не было ни намека на любовь или хотя бы на здоровый юмор. Что же касается цели, то в ней не приходилось сомневаться: красноглазым был нужен он, Кирилл. Было их трое: длинноволосый парень с крысиной физиономией, щедро накрашенная девица и голый по пояс гигант с двухлитровой кружкой, которую он бережно придерживал у подбородка. Парень и девица болтали и хихикали, искоса поглядывая на чужака; голый детина то и дело прикладывался к кружке, сосал нечто бурое, пенистое, с острым запахом дрожжей. Вроде бы пиво, подумал Кирилл.

Компания устроилась рядом с ним, на расстоянии вытянутой руки. Теперь Кирилл заметил, что девица недурна на вид, особенно если стереть со щек серые спиральные разводы и пригладить брови – каждая их волосинка, намазанная серебристой краской, торчала словно крохотная игла. На крысомордого он не обратил внимания, но от голыша, мрачного, с мощными мышцами, бугрившимися на плечах, веяло опасностью. Вокруг сосков у этого типа были наколоты синие точки, а меж ключиц – треугольник с выпученным багровым глазом – точно такой же попался Кириллу на одной из его купюр. Он незаметно примерился к бутылке, где еще плескалось немного спиртного, соображая, что в случае неприятностей увесистая емкость может оказаться весьма полезной.

Затем, покосившись на соседей, Кирилл прислушался. Великан угрюмо молчал, посасывая свое пиво; парень и девица болтали, поминая шайкала во всех анатомических подробностях, а заодно и задницу ойла, шворц, ксенявых койфитов и прочие загадочные вещи. Слова эти по большей части оставались Кириллу непонятными, но тянуло от них оскорбительным душком. Он нахмурился, отхлебнул из стакана и невольно стиснул кулаки.

– Твоя птера, приятель! – Папаша Дейк возник на фоне шкафов и тусклых зеркал, держа на ладони большой пятиугольный поднос, над которым вился парок. Опустив его на стойку, он скосил багровый глаз в сторону крысомордого и шепнул: – Видишь того тощего подлота? Джеки-кидала с подельщиками… не из самых крупных храпарников, но лучше с ними не связываться, сынок. Обдерут, да еще кровь пустят…