Я отвечаю Патриции, отвечаю низким голосом, что я доволен. Мой «мерседес» ездит. Возит меня из пункта А в пункт Б. И это для меня самое важное. Кроме того, в машине есть такая замечательная кнопочка: нажимаешь — и машина послушно снимает с себя верх. Мужчинам это очень нравится. И в пункте А, и по дороге, и в пункте Б. Патриция смеется, когда я говорю ей это. Смеется и что-то отвечает прекрасным, возбуждающим меня голосом. Высокого регистра. А я думаю, кто его знает… Может, и прав был в чем-то этот Бенедикт Джоунс из Шотландии…

Сердечный привет,

ЯЛ, Франкфурт-на-Майне

Варшава, вечер

Януш,

сегодня в одной из газет я прочитала, что мода быть не замужем вызвана тем, что наконец женщины могут делать со своей жизнью все, что захотят (на эту тему высказывалась популярная журналистка — дама, вечно незамужняя). Они богаты, независимы, образованны и в связи с этим не спешат замуж. А поскольку никто за их спиной не шипит: «Старая дева», дети в их биографиях появляются только после тридцати. Или сорока. Здорово? Пустой холодильник или наоборот, потому что они так хотят, поздние возвращения домой или подъем на рассвете, туфли, брошенные посредине комнаты, или ночные сорочки, уложенные в шкафу по оттенкам. Наверное, они спят обнаженными. Да здравствует свобода по собственному выбору, а не вынужденное одиночество! Разумеется, бывает и так, однако то, что позволено и достается без борьбы, быстро нам надоедает. Одиночек ждет та же судьба. Как долго можно тянуть? Прекрасно, что благодаря медицине стало возможно материнство в «зрелом» возрасте, но может ли быть что-то прекраснее, чем мама, которая остается для своего ребенка подругой? Не может. Я знаю это по собственному опыту, благодаря тому, что моя мама родила меня, когда ей было двадцать три года. На протяжении всей жизни она остается самой любимой моей подругой. Другом в горе и радости. И это не случайно. Но, возвращаясь к статусу незамужней женщины, признаюсь, что я, будь мне двадцать с небольшим, тоже не спешила бы под венец. И дело не в идеологии, а в том, что в наше время мир открыт для молодых людей. Вот где собака зарыта. Независимость, которую, к счастью, обрели многие женщины, в том числе и я, привела к нежеланию идти на компромиссы в любви. Можно спокойно ждать, выбирать, надеясь на то, что рано или поздно появится тот, кто будет соответствовать нашим ожиданиям, и мы скажем ему: да. К тому же ближайшее окружение не давит на нас, и мы засыпаем без страха, что кто-то на работе или приеме покажет на нас пальцем. Смотри — она одинока, с ним не встречайся — он одинокий. Этого нет. Не так много и тех, кто в состоянии убедить женщину изменить свое семейное положение. Потому что у него, кандидата в мужья, такой же диплом, а может, и хуже, зарабатывает он меньше, предпочитает японским суши мамину готовку, у него слишком традиционное отношение к сексу, его не увлекает футбол, да и вообще он кажется совершенно ненужным. К тому же совершенно не гармонирует с белоснежным диваном из алькантары. Ты думаешь, что я шучу, и наверняка сразу же припомнишь не меньше десяти причин, из-за которых мужчины не хотят жениться, и они тоже будут убедительными. И будешь прав. Я охотно их выслушаю, вернее, прочитаю. Хотя мы оба знаем из собственного опыта, что любовь, а не модные тенденции решает, как долго нам оставаться одинокими.

С уважением, М.

P. S. Ты слышал китайскую поговорку «Красоту женщины на тридцать процентов определяет природа и на семьдесят — украшения, которые на ней надеты»?

Она сама их купила?

В поезде Франкфурт — на — Майне — Амстердам, четверг

Малгожата,

такое сейчас прекрасное (а кое-кто, наверное, скажет, что жестокое и полное насилия) время, что можно получить мейл в поезде, прочесть его под стук вагонных колес (поезд до Амстердама, на котором я еду, на отдельных участках развивает скорость свыше 300 км/час; в рекламных целях скорость показывают на световом табло) и ответить на него. При этом можно попивать вино, принесенное проводницей. Я внимательно прочел твой мейл и, пользуясь тем, что я не за рулем, пью вино. До этого я успел позвонить одной женщине по имени Мария. Возникла такая необходимость (но об этом позже). Я решил, что отправлю ответ сразу, как только пересеку границу Германии и Голландии. Наверняка я не замечу точно момента пересечения. Этот момент можно определить лишь по языку реклам за окнами поезда, например рекламы женского белья. И белье будет то же, и девушки на рекламах точно такие же, только язык этих реклам будет другим. Глобализация смела границы значительно раньше, чем это сделало шенгенское соглашение. Однако стоило жить, чтобы дождаться этого соглашения. И времена теперь прекрасные еще и потому, что не надо — и даже если захочешь, не получится — замечать в разных частях Европы нечто столь несущественное, как границы.

Этот факт наших прекрасных времен радует меня в тысячу раз больше, чем отсутствие границ в глобальной электронной деревне, в Интернете. Наверное, это из-за моего пожилого возраста и из-за травмы памяти. Потому что сидит в ней гвоздем одно воспоминание и никак его не вытащить. Я никогда не забуду середину ночи на границе ГДР и ФРГ летом 1987 года. Никогда не забуду расстегнутого мундира и красного от выпивки лица (как литератор, я должен был бы употребить вместо слова «лицо» слово «морда», но не получается у меня, я никогда не ставлю крест на человеке после единственной встречи) пограничника из ГДР, который на чужом тогда для меня языке кричал на меня, на мою беременную жену и нашу спящую на заднем сиденье машины четырехлетнюю дочку Иоасю. По мнению пограничника, мы выходили из выбранного для контроля автомобиля «слишком медленно». И к тому же Иоася начала плакать, как это водится у детей, которых грубо будят. У меня сжимались кулаки, но я выдавил из себя лишь одетое в салонную вежливость выражение протеста по-английски (и никаких там «fuck уоu», боже сохрани), за что «в наказание» мы просидели больше пяти часов на границе. Я тогда не смог ответить моей дочке на простой вопрос: «Папа, а почему мы не едем дальше?» То есть я смог бы, но мне пришлось бы начать с Ялты. Четырехлетнему ребенку о Ялте?! Я соврал, что «мы ждем, пока не станет светло». Оказалось, что соврал я некоторым образом очень ловко. Когда начало светать, пограничник подошел к моей машине и, ничего не говоря, демонстративно бросил на капот три наших паспорта. Может, потому сегодня, когда можно уже не замечать границ, при каждом ее пересечении я чувствую торжественное биение сердца. А того пограничника из ГДР я никогда не забуду. Интересно, что он чувствует сегодня, когда сам пересекает границу? Наверное, все-таки он понимал, что служит неправому делу?

Ладно. Хватит пока о границах. Как-то ностальгически расклеился я за границей Германии и Голландии. Вернемся к одиночкам из твоего письма… Знаю одну. Совсем недавно разговаривал с ней. Мы познакомились в Слупске, когда я был преподавателем, а она — студенткой. Не моей. Она обучалась на другом потоке. Ей двадцать пять лет, она образованна, имеет степень магистра, как и ты. Она привлекательна, умна, трудолюбива, начитанна, хорошо знает английский, говорит по-немецки, учит испанский, а вечерами, после работы, посещает компьютерные курсы. Я, если можно так сказать, «перевел» фразу из твоего письма, цитату журналистки (об одиночках), следующим образом: «Они богаты, независимы и образованны, и поэтому им нет нужды спешить под венец». К Марии — так зовут мою одиночку — подходит только один эпитет. Она образованна. Остальное — не о ней. У меня все больше складывается впечатление, что многие журналистки подвержены какой-то опасной оптической аберрации и смотрят на мир через варшавские розовые очки. Мария очень даже образованна. И в этом варшавская журналистка не ошибается. Во всем остальном она замыкается в кругу специфической «варшавской» тусовки (это может быть и Познань, и Вроцлав, и Краков, это лишь мысленная аббревиатура) и, замороченная этой реальностью, начинает нести бред. Мария — учительница. Ее работа требует от нее мыслительной деятельности. Так же как и твоя работа, и работа той журналистки. Кроме того, она бедна и очень зависима. От матери, которая вынуждена посылать ей деньги, чтобы та могла заплатить за съемную комнатку в панельном доме; от директора школы, который стращает ее непродлением контракта, потому что «вполне возможно, что пани X выйдет из отпуска»; от какого-то банка, в котором она брала кредит, чтобы купить себе ноутбук. Но в то же время Мария очень независимая одиночка, она знает себе цену. Впрочем, она с превеликим удовольствием стала бы «зависимой» от мужчины, даже от такого, который «кухню мамы предпочитает японским суши». Суши она не ест, потому что они для нее пока слишком дороги. Одна порция суши — это одна книга, даже в дорогом МПиК, а кухне «его мамы» можно научиться очень быстро. Достаточно нескольких телефонных звонков и нескольких визитов. Он мог бы даже быть футбольным болельщиком, а она ходила бы с ним на все матчи. Ей не нужен «безупречно белый диван из алькантары». Она даже не знает, что такое алькантара (признаюсь тебе, что я также не знаю и что мне даже не хочется искать это слово в Интернете). Если бы она выиграла в каком-нибудь SMS-конкурсе диван из алькантары, она немедленно продала бы его на Allegro[57]. Я предпочел бы простой диван из ИКЕИ. Скинулись бы на него вместе. На нем (на диване) тоже может быть приятно и уютно. Это лучше подходит к ее стилю жизни. Кроме того, благодаря этому она стала бы еще более независимой. Она могла бы сэкономленными деньгами оплатить курс Excel. А если ты знаком с программой Excel, ты можешь рассчитывать на более приличную работу. Чем больше ты знаешь и чем больше умеешь делать, тем более ты независим. А он? Он может вообще не иметь диплома. Она встречала в жизни таких дипломированных дубов, что про диплом не стоит и спрашивать. Некоторые из этих дубов говорят, что они «с Варшавы». Так что и о их близости к столице она тоже не спросит. Это для нее не важно. А еще она не спросит, сколько он зарабатывает, потому что не представляет, что можно зарабатывать меньше, чем она. И тем более, как пишешь ты (или журналистка это пишет?), «значительно меньше». Она получает тысячу злотых без вычета всех налогов, так что найти кого-либо зарабатывающего меньше очень трудно. Но он мог бы зарабатывать столько же, сколько и она. Он мог бы быть, например, как и она, учителем. Быть учителем — это вовсе не катастрофа (представляете, до чего мы докатились, что я вынужден писать такие вещи!). Учитель — это хотя бы что-то. Учитель ей, в общем-то, «соответствует», хотя зарабатывает меньше, чем кассирша в супермаркете. Даже варшавские учителя. Скинулись бы оба в один прекрасный день с тринадцатой зарплаты на диван из ИКЕИ, а потом как кинулись бы в безумной распущенности на этот самый диван и начали бы совместную жизнь. И научила бы она его на этом диване «нетрадиционному отношению к сексу» (цитирую тебя). Мужчин этому можно научить. Этого от них не следует дожидаться.