Я вслушивался в ее телефонное сообщение из Берлина и чувствовал, что она очень счастлива. Я понял это по тону ее голоса, по словам, которые она употребляла, по каскадам смеха. И даже по шороху ее учащенного дыхания в трубке. Да ты и сама прекрасно знаешь, как это бывает, так ведь? Если рядом с тобой счастливый человек, ты это ощущаешь чуть ли не физически. И особенно точно все чувствуешь, если это твоя собственная дочь, сестра или мать. Счастлива после хорошо сделанной работы. У нее есть нужные данные, прекрасные графики и иллюстрации, есть подтвержденные результатами экспериментов выводы. Это ее первый такой проект. Она рассказывала о нем в докладе (впервые в ее жизни прочитанном по-английски, что само по себе — как я прекрасно помню из собственной биографии — определенный стресс) перед заполненным до отказа залом, детально описывала пептиды, которые будут в этой вакцине, обозначила рецепторы (рецепторы, как и пептиды, — белки, с той лишь разницей, что они значительно больше в плане количества аминокислот, из которых они состоят: у пептидов их до тысячи, а у рецепторов — до нескольких миллионов), которые примут эти пептиды, и какие реакции, когда состоится это соединение, произойдут в клетке, на поверхности которой находятся эти рецепторы. Когда я слушал об этой прекрасной химии (для меня она прекрасна!), то, ей-богу, хотелось немедленно заболеть гриппом.

Иоася рассказывала мне об этом с энтузиазмом, а моментами с эйфорией человека, который — возможно, не отдавая себе в этом отчета — сам находится в состоянии «необычной химии», в состоянии «химии счастья», которое передалось и мне.

Счастье…

Что такое счастье? Как, где и когда оно начинается? Почему оно не длится вечно и зачем вообще человеку для счастья нужно… счастье? Ответы на эти вопросы ученые ищут с очень давних времен. Nomen omen[28] и в знаменитой берлинской клинике Charite[29], из которой звонила мне дочка.

Доктор Тобиас Эш — всемирно известный нейробиолог, получивший образование в немецком Кобурге и американском Гарварде, специалист по «биохимическому механизму счастья», работающий в настоящее время в Charite, — сравнивает счастье с концертом небольшого камерного оркестра, человек в двенадцать. Каждый из «музыкантов» — химическое вещество (от гормонов до опиатов и вплоть до очень простой двухатомной окиси азота), издающее свой собственный «звук»: от утопленного в абсолютной тишине состояния нирваны через тихий шепот радости до громкой эйфории и шумного экстаза. Когда этот оркестр начинает играть свой концерт, индивидуальные звуки смешиваются друг с другом — и мы начинаем ощущать счастье. В жизни не бывает — и об этом прекрасно знает каждый дирижер — двух одинаковых концертов. Даже если партитура одна и та же, если оркестр состоит из тех же самых музыкантов, а концерт состоялся в том же самом концертном зале. Каждый концерт другой: иногда у нас от счастья на глазах выступают слезы, иногда нам хочется кричать от счастья, а иногда счастье лишает нас дара речи. Для того чтобы концерт счастья не превратился в примитивное пиликанье, в оркестре существует четко установленная иерархия. Первую скрипку, как утверждает доктор Эш, играют три вещества: серотонин, допамин и морфин. Все они хорошо известны, поэтому не стану надоедать тебе описанием этих молекул. Это никакая не ошибка: первую скрипку в концерте человеческого счастья играет знаменитый опиат (из той же группы, что и героин), успокаивающий боль и очень привязчивый — и из-за этого очень опасный — наркотик: морфин. До 1994 года считалось, что человеческий организм вырабатывает нечто похожее на морфин (его называли эндорфином), и только исследования Эша и нейробиолога Джорджа Стефано из Нью-Йорка с точностью доказали, что человеческий (счастливый!) мозг вырабатывает чистый морфин! Счастливые люди находятся под воздействием наркотика, они на морфине! Выработанный морфин (эндогенный, то есть внутренний) соединяется с очень конкретными рецепторами (рецепторы μ-3) нервных клеток (нейронов) и, проникая внутрь их, производит окись азота. Этот двухатомный газ поступает с кровью из мозга в остальные органы, приводя счастливого в потенциале человека в состояние удовлетворения: кровеносные сосуды расширяются, давление снижается, сердечный ритм и дыхание выравниваются. Допамин и серотонин тоже могут быть переработаны в окись азота, но его количество несравнимо меньше, чем то, что получается из морфина.

Все три «первые скрипки» — допамин, серотонин и морфин — возникли из базисного сырья, существовавшего в живых организмах в самом начале эволюции, а именно из биогенных, или, иначе говоря, белковых, аминокислот. Причем только из двух (из существующих двадцати): из триптофана и тирозина, а также из возникающего путем декарбоксилации тирозина простого вещества, называемого тирамином.

Не важно, как они называются, важно, что как раз из этих трех самых простых молекул возникают два основных гормона стресса — адреналин и норадреналин. Эш и Стефано делают из этого один вывод, пока еще не нашедший признания в научном мире: сначала был стресс, а счастье — как противовес стресса — возникло позднее. Счастье было нужно человеку, чтобы он мог справиться со стрессом. Это довольно революционный тезис, ибо еще совсем недавно (до 2004 года) считалось, что счастье призвано уравновешивать печаль, грусть, а не стресс. Если бы не было счастья, человеческий род не имел бы шансов выжить. Человечество погибло бы в результате длительного, ничем не уравновешенного стресса. В пользу этого тезиса говорит тот факт, что присутствие допамина, серотонина и морфина отмечается не только у всех приматов, но и у волков, гиен, крыс, мышей и хомячков. Допамин, в свою очередь, был обнаружен в таких примитивных формах жизни, как, например, кораллы Renilla.

То есть мы уже более или менее знаем, зачем человеку для счастья нужно счастье. И что без «ширяния» эндогенным морфином мы никогда бы не испытали минуты счастья. Доктор Роберт Сапольски, невролог из знаменитого Стэндфордского университета, согласен с «руководящей ролью» морфина, но и себе, и другим задает вопрос: зачем счастью нужны дополнительные «скрипки» — допамин и серотонин?

Этот очень интересный (по крайней мере для меня) вопрос я пока оставлю без ответа. Уже очень-очень поздно, и какое-то вещество в моем организме пытается сделать все, чтобы я потерял радость писания к тебе, принял душ и лег спать. Кроме того, утром я должен в меру бодрым вернуться к своему компьютеру в бюро и на этот раз профессионально заняться химией. Причем это не обязательно будет химия счастья.

С твоего позволения, я еще обращусь к музыкально-химической теории счастья в очередном нашем разговоре.

Спокойной ночи,

ЯЛ, Франкфурт-на-Майне

Вроцлав, день

Януш,

я тебе не говорила, что хорошо знала химию и однажды даже победила в олимпиаде. Однако счастье я предпочитаю изучать через улыбки, взгляды и слова, которые произносят другие люди. Мое воображение не поражают химические субстанции, которые, как ты пишешь, за него отвечают, все это не производит на меня впечатления. Я хочу слышать: я счастлив, я счастлива. И это не обязательно должно быть связано со мной. Ты пишешь, что счастье длится лишь мгновение, но это же прекрасно, потому что именно мимолетность делает его столь ценным. Так сказать, эксклюзивным. Вчера я посмотрела документальный фильм о Роме Лигоцкой[30], в котором она на вопрос, что такое счастье, ответила: «Счастье — перестать бояться, изжить в себе страх». Если бы кто-то, например ты, спросил меня, что такое счастье, то я без колебаний ответила бы быть собой. Возможность жить в обществе в соответствии со своими духовными и сердечными порывами. Упоительное ощущение счастья возникает внезапно и очень похоже на радость. Видишь красивое облако на небе, собаку, которая как безумная бегает по газону, чувствуешь запах голубцов, которые разогревает мама (я счастлива, потому что у меня есть мама), слышишь слова врача: «Все в порядке». Какие же все это банальные мгновения счастья!