— Плохие новости. Приготовься, — негромко произнес брат, его голос звучал тревожно и сочувственно.

Пальцы Данте с силой сжали мобильный телефон.

— К чему? — резко спросил он.

Сердце у него забилось как сумасшедшее, словно предчувствуя, что подтвердились его самые страшные опасения.

— Мне жаль, Данте. Боюсь, у меня есть доказательства, что жена изменяет тебе. — Гвидо умолк, но Данте был слишком потрясен, чтобы как-то прореагировать на его слова. — Сейчас я в твоем доме. Она наверху. Мертвецки пьяная и… должен сказать тебе, что на ней ничего нет. Есть конкретное доказательство, что она принимала любовника…

Брат монотонно бубнил что-то, но Данте уже не слышал его, замкнувшись в мире потрясения и ужаса, который медленно, но верно перерастал в необузданный гнев, пока его итальянская кровь не забурлила от слепой бешеной ярости.

Значит, это правда! Все четыре года супружеской жизни он защищал жену, доказывая брату, что она вышла замуж не ради его банковского счета. Он уверял, что она действительно любит его, несмотря на свою холодную сдержанность. Кажется, он ошибался. Ее красота и скромность ввели его в заблуждение.

Скромность? У него вырвался циничный смешок. Возможно, это тоже притворство. Всякий раз, когда они занимались любовью, от сдержанности Миранды не оставалось следа. Пламя ударило в низ его живота, когда он мрачно признался себе, что никогда не испытывал такого удовольствия. В постели она была великолепна.

Он резко втянул в себя воздух, его обожгла мысль, что до встречи с ним у нее, вероятно, уже был большой опыт в искусстве любви.

— Где Карло? — отрывисто спросил он, моля Бога, чтобы его сын спокойно гулял с няней в каком-нибудь английском парке.

— Здесь, в доме, — ответил Гвидо, повергнув Данте в ужас. — Заходится в плаче. Я не могу успокоить его.

Тошнота всколыхнула желудок Данте, и он выразил свои чувства потоком грязных итальянских ругательств. Бессильный гнев затуманивал ему рассудок, и смутные дикие планы мести беспорядочно возникали в его обычно ясном и трезвом уме. Ужаснувшись тому, что происходит с ним, Данте усилием воли освободился от красной пелены, застилавшей ему глаза и требовавшей безжалостно отомстить за поруганное мужское достоинство, и попытался сохранить остатки здравого смысла.

Дыхание давалось ему с трудом, но все же он нашел в себе силы заговорить сдавленным от ярости голосом.

— Я в такси недалеко от дома. Приеду минут через десять.

— Десять… Что?! — ахнул Гвидо. — Н-но… не может быть! Ты же должен был прилететь в Гэтвик через два часа!

— Мне удалось попасть на более ранний рейс. Святые небеса! — вскричал Данте по-итальянски, потеряв самообладание. — Какое, черт подери, это имеет значение?

Гвидо, казалось, был испуган, но Данте был слишком озабочен, чтобы обратить внимание на волнение брата. Кипя от бессильной ярости, он отключил телефон и приказал шоферу, чтобы тот гнал как черт.

Ее шатало. Трясло. Повернуть голову было больно, и она попыталась оттолкнуть напавшего на нее человека, но руки не слушались ее.

Она застонала. Кто-то засунул ее голову в котелок и поставил на огонь. Она распухает, и рассудок покидает ее. Но, по крайней мере, больше не слышно этих ужасных криков. Как будто это плакал ребенок…

— Миранда! Миранда!

Чьи-то пальцы грубо вцепились в ее руку. Резкий голос пробился сквозь хаос, царивший у нее в голове. Должно быть, она больна. Вот оно что. Грипп.

— П-помоги м-мне, — пробормотала она, едва ворочая распухшим, заплетающимся языком.

И почувствовала, что ее поднимают. Со страхом поняла, что беспомощна, руки и ноги парализованы. Резким движением кто-то опустил ее на холодный кафель — в душевой?

— Открой глаза! — прорычал полный ярости голос.

Миранда не смогла. Они склеились. О Господи!

Что с ней происходит? Она ощутила спазм в желудке. Внезапно ее вырвало.

Ее осыпали ругательствами — грубыми, безжалостными словами, которых она не понимала. Мозг отказывался воспринимать их.

— А-а-а-х! — вырвалось у нее, когда сильная струя ледяной воды ударила ей в лицо, безжалостно хлеща по беспомощному телу. Задыхаясь, она приоткрыла глаза. — Данте! — увидев его, Миранда почувствовала невероятное облегчение и всхлипнула. Теперь все будет хорошо. Она увидела склонившееся над ней лицо, искаженное и угрожающее, и испуганно вцепилась в край ванны. — Б-больна… — едва слышно пробормотала она.

— Если бы! Ты пьяна, шлюха! — с отвращением рявкнул он.

И вышел.

Оцепенев от его реакции, Миранда скорчилась в углу, не в состоянии осмыслить этот кошмар. У нее жар, и это была галлюцинация. Если она закроет глаза, возможно, проснувшись, почувствует себя лучше…

Стиснув зубы, Данте вышел, чтобы тщательно осмотреть спальню. Смятые в беспорядке простыни. Две бутылки шампанского, два бокала. Одежда Миранды, в беспорядке разбросанная по комнате. Он проглотил ком в горле. На полу мужские трусы. Не его.

Это последнее доказательство. Гвидо протянул ему стакан бренди, и Данте почувствовал, что рука у него дрожит.

— Я ведь давно пытался предупредить тебя, — тихо сказал Гвидо.

— Знаю.

Собственный голос поразил Данте. Это был шепот. Потрясение, испытанное им от измены Миранды, лишило его силы, гордости и уверенности в себе. Подействовало на него, как нож, приставленный к горлу; заставило задыхаться от унижения.

Одним глотком осушив стакан, Данте вернулся к сыну. Когда он приехал, ребенок безутешно плакал.

Сначала он, конечно, пошел к нему. Данте понадобилось несколько минут, чтобы успокоить Карло. И только когда измученный мальчик, наконец, уснул, Данте отправился посмотреть, в каком состоянии Миранда, потому что она больше ничего не значила для него. Ничего.

Он готов был убить ее за то, что она оставила их ребенка одного, а сама принимала любовника в соседней спальне. Такого, решил он, больше никогда не будет.

Данте упаковал вещи. В каком-то оцепенении, он принял предложение Гвидо присматривать за своей женой, пока она не придет в себя. Страдая от мучительной боли, он подхватил на руки спящего сына, и навсегда ушел из жизни Миранды.

— Наконец-то!

Она пыталась дышать спокойно. Несмотря на то, что у нее тряслись руки, ей удалось вставить ключ в замок и отключить сигнализацию.

Каждый вздох причинял ей боль. Как долго ей удастся цепляться за видимость нормальной жизни? Ее постоянно преследует одна и та же мысль, превратившаяся в навязчивую идею и вызывающая желание кричать от беспомощности и отчаяния.

Несмотря на все усилия найти сына — или своего подонка-мужа, который похитил его, — ее поиски оказались бесплодными. У нее возникло желание ударить что-нибудь ногой. Или выплакаться в какой-нибудь темной комнате. Но сначала ей нужно сделать кое-что важное.

Втащив в дом чемодан с яростью, свидетельствовавшей о том, что она находится на грани нервического припадка, Миранда сдернула с плеча ремень дорожной сумки и решительно направилась к телефону. Ноги у нее были, как ватные. Удивительно, что она не падает от усталости.

— Хватит тянуть волынку. Я звоню в полицию! — раздраженно сказала Миранда сестре и схватила трубку, собираясь набрать номер.

— Не надо — испугалась Лиззи и, заметив удивленный взгляд Миранды, сбивчиво пояснила. — Я хочу сказать… ну, мы же не хотим, чтобы все узнали об этом, не так ли? Подумай, какой вред мы причиним, если обвиним Данте в похищении. Доброе имя — это все для семьи Северини!

— Какое мне дело до всех них? — вскипела Миранда.

Она не могла поверить, что сестра не хочет призвать семейство Северини к ответу. Ни у одного члена этой аристократической семьи нет ни капли чести, лишь один эгоизм.