Вернулось чувство беспокойства, более сильное, чем когда-либо, и теперь оно было связано с Сэйрой. Но еще сильнее было желание обладать ею, и Джонни принял решение. Он повернулся спиной к темноте, а когда позже оглянулся, темнота исчезла; рядом со стулом – ничего, кроме гладкой белой стены комнаты, в которой он лежал. Вскоре он начал понимать, где находится, – конечно же, в больничной палате. Темный проход почти не остался в памяти, хотя и не забылся окончательно. Но более важным, более насущным было другое: он – Джон Смит, у него есть девушка по имени Сэйра Брэкнелл, и он попал в страшную автомобильную катастрофу. Наверное, ему повезло, раз он жив, и хорошо бы еще не превратиться в калеку. Возможно, его привезли в городскую больницу Кливс-Милс, но скорее всего это «Ист-Мэн медикэл сентр». Он чувствовал, что пролежал здесь долго – может, он находился без сознания целую неделю или дней десять. Пора возвращаться к жизни.

Пора возвращаться к жизни. Именно об этом думал Джонни, когда все стало на свои места и он открыл глаза.

Было 17 мая 1975 года. Его соседа по палате, мистера Старрета, давно уже выписали с наказом проходить две мили ежедневно и следить за едой, чтоб уменьшить содержание холестерина. В другом конце палаты лежал старик, проводивший изнурительный пятнадцатый раунд схватки с чемпионом в тяжелом весе – раковой опухолью. Он спал, усыпленный морфием. Больше в палате никого не было. 3.15 пополудни. Экран телевизора светился зеленоватым светом.

– Вот и я, – просипел Джонни, ни к кому не обращаясь. Его поразила слабость собственного голоса. В палате не было календаря, и он не мог знать, что отсутствовал четыре с половиной года.

Минут через сорок вошла сестра. Приблизилась к старику, сменила капельницу, заглянула в туалет и вышла с голубым кувшином из пластика. Полила цветы старика. Возле его кровати было с полдюжины букетов и много открыток с пожеланиями выздоровления, стоявших раскрытыми на столике и на подоконнике. Джонни наблюдал, как она ухаживала за стариком, но не испытывал никакого желания еще раз подать голос.

Сестра отнесла кувшин на место и подошла к койке Джонни. Собирается перевернуть подушки, подумал он. На какое-то мгновение их взгляды встретились, но в ее глазах ничто не дрогнуло. Она не знает, что я проснулся. Мои глаза были открыты и раньше. Для нее это ничего не значит.

Она подложила руку ему под шею. Рука была прохладная и успокаивающая, и в этот миг Джонни узнал, что у нее трое детей и что младший ослеп на один глаз год назад, в День независимости. Несчастный случай во время фейерверка. Мальчика звали Марк.

Она приподняла голову Джонни, перевернула подушку и уложила его вновь. Сестра уже стала отворачиваться, одергивая нейлоновый халат, но затем, озадаченная, оглянулась. Очевидно, до нее дошло, что в глазах больного появилось нечто новое. Что-то такое, чего раньше не было.

Она задумчиво посмотрела на Джонни, уже снова почти отвернулась, когда он сказал:

– Привет, Мари.

Она застыла, внезапно зубы ее резко клацнули. Она прижала руку к груди, чуть ниже горла. Там висело маленькое золотое распятие.

– О Боже, – сказала она. – Вы не спите. Я и подумала, что вы сегодня иначе выглядите. А как вы узнали мое имя?

– Должно быть, слышал его. – Говорить было тяжело, ужасно тяжело. Пересохший язык едва ворочался.

Она кивнула.

– Вы уже давно приходите в себя. Я, пожалуй, спущусь в дежурку и позову доктора Брауна или доктора Вейзака. Они обрадуются, что вы проснулись… – Но на какое-то мгновение сестра задержалась, глядя на него с таким откровенным любопытством, что ему стало не по себе.

– Что, у меня третий глаз вырос? – спросил он.

Она нервно засмеялась:

– Нет… конечно, нет. Извините.

Его взгляд остановился на ближайшем подоконнике и придвинутом к нему столике. На подоконнике – большая фиалка и изображение Иисуса Христа – подобного рода картинки с Христом любила его мать, на них Христос выглядел так, будто готов сражаться за команду «Нью-йоркские янки» или участвовать в каком-нибудь легкоатлетическом соревновании. Но картинка была… пожелтевшей. Пожелтевшая, и уголки загибаются. Внезапно им овладел удушающий страх, будто на него накинули одеяло.

– Сестра! – позвал он. – Сестра!

Она обернулась уже в дверях.

– А где мои открытки с пожеланиями выздоровления? – Ему вдруг стало трудно дышать. – У соседа вон есть… неужели никто не присылал мне открыток?

Она улыбнулась, но улыбка была деланной. Как у человека, который что-то скрывает. Внезапно Джонни захотелось, чтобы она подошла к койке. Тогда он протянет руку и дотронется до нее. А если дотронется, то узнает все, что она скрывает.

– Я позову доктора, – проговорила сестра и вы–шла, прежде чем он успел что-то сказать. Он испуганно и растерянно взглянул на фиалку, на выцветшую картинку с Иисусом. И вскоре снова погрузился в сон.

– Он не спал, – сказала Мари Мишо. – И говорил связно.

– Хорошо, – ответил доктор Браун. – Я вам верю. Если раз проснулся, проснется опять. Скорее всего. Зависит от…

Джонни застонал. Открыл глаза. Незрячие, наполовину закатившиеся. Но вот он вроде бы увидел Мари, и затем его взгляд сфокусировался. Он слегка улыбнулся. Но лицо оставалось угасшим, будто проснулись лишь глаза, а все остальное в нем спало. Ей вдруг показалось, что он смотрит не на нее, а в нее.

– Думаю, с ним все будет в порядке, – сказал Джонни. – Как только они очистят поврежденную роговую оболочку, глаз станет как новый. Должен стать.

Мари от неожиданности открыла рот. Браун посмотрел на нее вопросительно:

– О чем он?

– Он говорит о моем сыне, – прошептала она. – О Марке.

– Нет, – сказал Браун. – Он разговаривает во сне, вот и все. Не делайте из мухи слона, сестра.

– Да. Хорошо. Но ведь он сейчас не спит, правда?

– Мари? – позвал Джонни. Он попробовал улыбнуться. – Я, кажется, вздремнул?

– Да, – сказал Браун. – Вы разговаривали во сне. Заставили Мари побегать. Вы что-нибудь видели во сне?

– Н-нет… что-то не помню. Что я говорил? Кто вы?

– Меня зовут доктор Джеймс Браун. Как негритян–ского певца. Только я невропатолог. Вы сказали: «Думаю, с ним будет все в порядке, как только они очистят поврежденную роговую оболочку». Кажется, так, сестра?

– Моему сыну собираются делать такую операцию, – сказала Мари. – Моему мальчику. Марку.

– Я ничего не помню, – сказал Джонни. – Должно быть, я спал. – Он посмотрел на Брауна. Глаза его стали ясные и испуганные. – Я не могу поднять руки. Я парализован?

– Нет. Попробуйте пошевелить пальцами.

Джонни попробовал. Пальцы двигались. Он улыбнулся.

– Прекрасно, – сказал Браун. – Скажите ваше имя.

– Джон Смит.

– А ваше второе имя?

– У меня его нет.

– Вот и чудесно. Да и кому оно нужно? Сестра, спуститесь в дежурную и узнайте, кто завтра работает в отделении неврологии. Я бы хотел провести ряд обследований мистера Смита.

– Хорошо, доктор.

– И позвоните-ка Сэму Вейзаку. Он дома или играет в гольф.

– Хорошо, доктор.

– И, пожалуйста, никаких репортеров… Бога ради! – Браун улыбался, но был серьезен.

– Нет, конечно, нет. – Она ушла, слегка поскрипывая белыми туфельками.С ее мальчиком будет все в порядке, подумал Джонни. Нужно обязательно ей сказать.

– Доктор Браун, – сказал он, – где мои открытки с пожеланиями выздоровления? Неужели никто не присылал?

– Еще несколько вопросов, – сказал мягко доктор Браун. – Вы помните имя матери?

– Конечно, помню – Вера.

– А ее девичья фамилия?

– Нейсон.

– Имя вашего отца?

– Герберт. А почему вы сказали ей насчет репортеров?

– Ваш почтовый адрес?

– РФД 1, Паунал, – быстро сказал Джонни и остановился. По его лицу скользнула улыбка, растерянная и какая-то смешная, – то есть… сейчас я, конечно, живу в Кливс-Милс, Норт, Главная улица, 110. Какого черта я назвал вам адрес родителей? Я не живу там с восемнадцати лет.