Подготовка этого естественного переворота происходила быстро. Во вторник 6 января вышел в Иркутске № 1 газеты «Рабочий и Крестьянин», орган штаба рабочей дружины. Со следующего дня уже стала выходить «Сибирская Правда».

В передовой статье, подписанной Шнейдером, характерным языком большевиков, языком уличной митинговой демагогии, поется отходная побежденным реакционерам и возвещается близость мировой пролетарской борьбы:

«...Под ураганным огнем красных зашатались, затрещали, смялись и рухнули фронты насильников, кольцом опоясывавшие Россию бедняков и пролетариев. Под напором идущей с запада лавины советских войск распался наскоро сшитый из спекулянтов, мародеров и разбойников фронт верховного авантюриста Колчака. На три тысячи верст Сибирь очищена от кровавого разгула черных адмиральских полчищ...

...В кровавой схватке труда и капитала, пролетариата и буржуазии куется новый мир — мир социализма.

...В Германии, Австрии, Англии, Франции, Америке встают, поднимаются, строятся мощные ряды бойцов за пролетарскую революцию...

...В сплошной гул переходят отзвуки русской революции, выше и выше вздымаются знамена мировой пролетарской борьбы».

В конце газеты помещено воззвание коммунистов: «Прокладывать дорогу к заветной цели — всемирному солнцу, коммунизму», — и приглашение записываться в партию. Там же был помещен адрес клуба коммунистической партии — здание бывшего губернского управления государственной охраны. Адрес этот наводит на грустные размышления по поводу «надежности» государственной охраны, организованной Яковлевым. Но, может быть, это только случайное совпадение. Начиная с 6 января в Иркутске стали устраиваться митинги. Наибольшим успехом повсюду пользовались ораторы-большевики.

Это было печальное предзнаменование для новой власти. Они высмеивали притязательность эсеров, которые осмеливались выступить против Колчака только после того, как фронт пал. Резолюции требовали скорейшего перехода власти в руки советов. Характерно, что на митинге в театре «Глобус» 10 января вынесено требование не только о скорейшей передаче власти советам, но еще и требование от Политического Центра более полной и правдивой информации (газета «Сибирская Правда», № 3, 14 января). Новую власть уже обвиняли в стремлении скрывать от народа истину и даже извращать ее. Бедный Политический Центр! Его обвиняют в том, в чем он сам обвинял только что свергнутое правительство.

Согласно манифесту, вся полнота власти после переворота должна была быть передана «Совету народного управления» более широкого состава. В Совет народного управления вошли все 8 членов Политического Центра, кроме того, 6 представителей земских самоуправлений, 3 представителя кооперации, 3 — профессиональных рабочих союзов и 3 — союза трудового крестьянства; всего двадцать три человека. Этот Совет народного управления, полнота власти которого выражалась в праве законодательства и праве организации исполнительной власти и контроля над ее действиями, впервые должен был собраться 12 января.

По удостоверению иркутских газет, члены Совета, в состав которого вошли, между прочим, Головков, Патушинский, Алексеевский, Быховский, Сидоров, собирались очень вяло. Уже 12-го на первом заседании Совета так же ясно, как при возобновлении работ Государственного Экономического Совещания в Иркутске, чувствовалось, что ораторов встретили холод равнодушия и убеждение в их бессилии.

Газета «Дело», полуофициоз Политического Центра, в передовой 14 января печальным тоном говорит следующее: «Если новая власть после переворота не в состоянии поддержать свой авторитет, не в состоянии заставить тем или иным путем подчиниться установленному новой властью порядку, то дни такой власти сочтены». В той же передовой заключаются намеки на действия сил, не считавшихся с новой властью и быстро ее вытеснявших.

Политический Центр и Совет народного управления искали тона, который сделал бы их «не хуже» большевиков. Первый, подражая народным комиссарам, объявил в своем манифесте «врагами народа» атаманов Семенова и Калмыкова, генерала Розанова и адмирала Колчака. Второй немедленно после ареста адмирала восстановил смертную казнь. Член Совета Гольдберг, всегда увлекавшийся собственным красноречием, произнес вдохновенную речь в защиту смертной казни, указывая на необходимость для демократии проявлять в некоторые моменты твердость и ссылаясь на развал Временного Российского Правительства, явившийся последствием его излишней гуманности. Вероятно, оратор забыл, что правительство Львова и Керенского должно было расправиться с большевиками и что он, таким образом, едва ли сознательно высказал смелое сожаление, что Ленин и Троцкий не были расстреляны после событий в Петрограде в 1917 г. Оратор не подумал также о том, что своей речью он оправдывал террор слева и справа. О речи Гольдберга тем, кого он представлял, придется, верно, вспомнить не раз. Немного, всего трое из всего Совета, в числе их Патушинский и Косьминский, не изменили своей вере, не увлеклись демагогией и голосовали против смертной казни. Эсеровское большинство выявило свое политическое вырождение в большевизм.

Несмотря на все эти похвальные с большевистской точки зрения действия, Политический Центр и Совет народного управления должны были в двадцатых числах января сложить с себя власть и передать ее совдепу.

Каков, в самом деле, смысл существования власти, принципиально отличающейся от советской только тем, что народу совсем непонятно, а именно различием структуры органов управления. Вместо советов — земства, вместо центрального исполнительного комитета — сибирское народное собрание. Раз становиться на почву демагогии, то лучше отвергать всякое участие в управлении буржуазии. Это народу гораздо понятнее. Только наивные политики могли рассчитывать, что эсеры способны конкурировать с большевиками.

Эсеры — способные заговорщики. Они незаменимы в подполье. Их стихия — подготовка переворота: нелегальные собрания, конспиративные квартиры, агитация, прокламации, тайные типографии. Но никакой способности к организационной работе, никакой цельности плана, нежизнеспособность программы. Взять, например, земельный закон Учредительного Собрания и намерение применять его в сибирских условиях или предположение передачи полноты местной власти земствам, которые в Сибири еще не научились стоять на ногах. При всем этом эсеры отличаются исключительной способностью к словоизвержениям и, самое главное, такой же отчужденностью от народа, какой отличаются бюрократия и генералитет.

Эсеры, как кроты, взрывают почву, подготовляя ее для революционной вспашки, но снять и пожинать им не суждено.

На какие силы эсеры могли рассчитывать? На собственную армию? Но это все равно что строить дом на ледяном фундаменте перед началом весны. На земство? Но опыт революции 1917 года показал, что крестьянство вовсе не дорожит земствами и принципами демократической избирательной системы. Все земства исчезли с лица земли после Октябрьской революции бесследно и безболезненно: их никто не защищал.

Остается думать, что эсеры, составлявшие большинство в Политическом Центре, рассчитывали на чужую силу, на чехов. Последние ненавидели Колчака, Семенова, ожидали от них постоянных препятствий отъезду их на восток, симпатизировали, помимо того, демократическим идеалам эсеров и, несомненно, могли оказать большую помощь восстанию, даже не участвуя в нем активно, а лишь препятствуя правительству и его войскам защищаться, как это они делали в Иркутске.

Расчет на чехов как будто противоречит программе Политического Центра, провозгласившего в манифесте, что он не будет «допускать вмешательство иностранцев во внутреннюю жизнь страны». Но в политике лгут даже те, кто объявляет правдивость и искренность основным своим обязательством. Большевики вели тайную дипломатию, несмотря на то что поставили своей целью упразднить ее, в Версале тайная дипломатия оказалась возможной в стадии подготовки, у эсеров тайный расчет и явная дружба с чехами позволяли последним вмешиваться во внутреннюю жизнь Сибири без опасения вызвать протесты. Однако расчет на чехов явился результатом плохого учета действовавших сил. Политический Центр забыл о том, что составляло главную заботу правительства: об остатках армии, которые не могли сдаться большевикам и не могли простить предательства тыла. В том или другом виде эти силы должны были собраться и слиться для самозащиты.