д) установить государственный контроль над всеми областями торговли и промышленности с обеспечением представительства органов местного самоуправления и профессионально организованного труда;
е) гарантировать безусловное осуществление восьмичасового рабочего дня и оплаты труда на основании прожиточного минимума;
ж) временно регулировать земельные отношения на основе положений, принятых Всероссийским Учредительным Собранием.
Намечая в самых общих чертах платформу своей деятельности, Политический Центр был глубоко уверен, что его последовательно демократическая политика будет обеспечена солидарной поддержкой трудовых слоев деревни и города.
В планомерной политике организации труда и восстановления гражданского мира, гарантированных демократическими свободами, Политический Центр видит единственное спасение народного хозяйства страны, доведенной до банкротства преступной политикой правительства Колчака, правительства изменников родине и народу.
К труду и свободному самоуправлению зовет вас, граждане Сибири, Политический Центр.
Председатель Политического Центра, член Учредительного Собрания Флор Федорович, товарищ председателя Политического Центра И. Ахматов, товарищ председателя Политического Центра, тов. председателя Приморской Обл. Земск. Управы Б. Косьминский. Члены Политического Центра: М. Фельдман, Б. Коногов, член Учр. Собр. А. Иваницкий-Василенко, член Учр. Собр. Я. Ходукин, председатель Иркутской Губ. Земск. Управы Л. Гольдман».
Тяжело было читать, как имя Колчака обливалось грязью наряду с именами Семенова, Розанова и Калмыкова, и все мы, члены правительства адмирала, мы, стремившиеся спасти родину, объявлялись изменниками.
Народ праздновал завоевание свободы и мира.
Как предан был адмирал Колчак
Где же был в это время «враг народа» адмирал Колчак?
Так же как и правительство, он попал в ловушку. Его задержали в Нижнеудинске, лишили связи с внешним миром, не позволяли тронуться с места.
Очевидец, один, из офицеров конвоя Верховного Правителя, бежавший уже в Иркутске, рассказывал мне обстоятельства выдачи адмирала Политическому Центру.
Во время стоянки поезда адмирала в Нижнеудинске ему не давали связи с востоком совершенно, а с западом, со штабом фронта, оказалось возможным снестись лишь раза два-три. Силы народно-революционной армии в Нижнеудинске были настолько слабы, что конвой адмирала и председателя Совета министров, без всякого сомнения, легко справился бы с ними, но доступ в город был закрыт чехами.
Между тем в поезд приносились прокламации, с солдатами вели беседы подосланные агитаторы, и не столько их убеждения, сколько одностороннее освещение событий, уверения, что власть адмирала Колчака пала повсюду, вносили в среду конвоя разлагающие сомнения.
Когда адмирал, получив от Совета министров предложение отречься в пользу Деникина, а от союзников — принять охрану чехов, изъявил на это сомнение, он и председатель Совета министров предоставили солдатам свободу действий. Многие ушли. Солдаты были по преимуществу уроженцы Европейской России и Приуралья. Но многие, побывав в городе, вернулись обратно.
— С совдепом служить не хотим, — заявили они, — там всё то же, что было у красных.
Сходили в город и некоторые офицеры. Они интересовались, какая участь ожидает их.
— Каждый получит назначение по заслугам, — был ответ. После такого разъяснения желающих оставаться не оказалось.
К моменту принятия охраны чехов в поезде Верховного Правителя было достаточное количество вооружения; и адмирал, если бы ему предоставлено было продвигаться вперед, мог бы вполне положиться на свои силы. Но, согласившись на чешскую охрану, привыкший к благородству и верности данным обещаниям, адмирал отклонил предложение преданных офицеров припрятать пулеметы и согласился на полное разоружение.
Из своего поезда адмирал перешел в вагон второго класса под флагами: английским, американским, японским, французским и чешским.
Адмирал взял с собою из поезда всего восемьдесят человек. В коридорах его вагона часто грелись солдаты его конвоя. Всегда простой и доступный, адмирал любил их и был близок со своими конвойцами.
Поезд, в составе которого находился вагон Верховного Правителя, благополучно прибыл на ст. Иннокентьевскую, находящуюся у самого Иркутска.
В Черемхове поезд встретила толпа человек в двести-триста, причем большинство было не вооружено, но настроение толпы было явно враждебным.
Никому из вагона не разрешено было выходить. О чем говорили чехи с толпой, неизвестно, но только поезд благополучно двинулся дальше.
По прибытии на Иннокентьевскую чехи не скрывали, что поезд дальше не пойдет. Один офицер в штатском пробрался в город. Когда он возвращался обратно, поезд был уже окружен «серыми», как иногда называли эсеров. Никого не пропускали. Офицер, одетый под проводника, прошел в поезд и обратился к чехам с вопросом, когда тронутся дальше.
— Дальше не повезем. Раз ушли из вагона, так лучше не возвращайтесь.
Об этом сообщено было генералу Занкевичу, генерал-квартирмейстеру при Верховном Главнокомандующем. Генерал переговорил с адмиралом и, собрав вещи, вышел с ними из вагона, объяснив свой уход намерением снестись с генералом Жаненом.
Адмирал не раз в дороге говорил, что у него есть предчувствие предательства, но это предчувствие не могло все же подавить в нем веру в человеческое благородство. Предательство, казалось ему, было бы слишком низким.
Когда помощник чешского коменданта вошел в вагон и заявил, что адмирал выдается иркутским властям, Верховный Правитель схватился руками за голову, и у него вырвался вопрос:
— Значит, союзники меня предают?
Но сейчас же он овладел собою.
Адмирала и Пепеляева повезли в тюрьму в первую очередь. Через Ангару их вели пешком. На городской стороне ожидали автомобили. Остальных отправили в тюрьму на следующий день. Отправили всех, даже женщин.
На вокзале не было ни толпы, ни войск.
Решение выдать не было вынуждено неожиданно создавшейся обстановкой; оно было, очевидно, принято заранее.
Японцы, находившиеся на вокзале, проявили большое любопытство к происшедшему, но не принимали в нем никакого участия.
Насколько слабы были силы народно-революционной армии на вокзале, показывает, между прочим, и то, что нескольким офицерам удалось выбежать из вагона, пробраться в соседние поезда и скрыться.
Минуты сомнения
Политический Центр торжествовал. Ему передано золото, он будет судить Верховного Правителя, население довольно.
Когда я читал «манифест», грязную, бездоказательную ругань, сердце забилось было нервно и злобно, но лишь на момент.
Можно ли сердиться, имея дело с таким врагом? Бутафория, скрывающая убожество и рубище. «Манифест» — и стиль подпольных, дурного тона, воззваний, напоминающих лай из подворотни.
Но подкралось все-таки сомнение. Народ ликует. Может быть, и вправду мы творили только зло, может быть, мы действительно были не правы, когда заставляли народ вести борьбу, быть может, с нашей стороны было преступно вести борьбу в Иркутске, не сдать власти Политическому Центру?
В самом деле, мы не могли ликвидировать Семенова, Калмыкова, Розанова. При нас происходили жестокие расправы с восстававшими крестьянами, сжигались деревни, производились расстрелы без суда. Ведь все это правда. Мы допустили хозяйничанье в стране чехов, которые не жалели русского добра. Может быть, мы действительно изменили народу и изменили родине?
Вот пришел Политический Центр, близкий рабочим и крестьянам, и все беззакония сразу прекратятся, иностранцы уйдут, прекратится ужасное кровопролитие.
Зачем же мы так упорно сидели, почему не сдали власти, искусственно затягивали борьбу и даже радовались (зачем это скрывать?) появлению семеновцев и японцев.
А армия? Ведь она еще существует. А офицерство, которое так много выстрадало, из которого только ничтожная часть далека от народа, а громадное большинство вышло из него же, среди которого так называемых «царских генералов» десятки, а революционных офицеров сотни. Что с ними было бы? Какое право имели мы, министры только по названию, а в действительности только техники, помогавшие армии по гражданской части — какое право имели мы игнорировать Каппеля, Пепеляева, Войцеховского, этих народных вождей, не хотевших сдаваться?
