Этот ответ был сообщен союзникам 21 декабря, и в тот же день к вечеру член японской военной миссии майор Мике устно сообщил, что оговорки правительства принимаются с резервированием некоторых поправок на случай сомнений в понимании текста ответной ноты.

Как будто блестящий успех. Но за полтора года мы видели много бесплодных дипломатических успехов и ничего не жалевших, но и ничего не дававших нот и посланий, а потому и не удивились, когда и на этот раз все успехи свелись, в конце концов, к потере времени.

Менее удачно шли переговоры с земцами.

Выяснение позиции земцев

Червен-Водали заявил им, что он не уполномочен на какие-либо соглашения, но что ему предоставлено выяснить стремления и расчеты земской группы для определения возможности найти с ней общий язык.

Ему предложен был следующий план.

Совет министров или добивается отречения Верховного Правителя, или, за отсутствием связи с ним, принимает на себя всю полноту власти и затем передает ее одному лицу, а именно Червен-Водали, который и заключает соглашение с земцами. При этом выяснилось, что земцы намерены распространить свою власть и за Байкал.

Что касается тех условий, о которых говорилось в Совете министров, то они как будто не отвергались, но никаких гарантий их выполнения, особенно главного из этих условий — поддержания большевистского фронта, — не указывалось. Даже наиболее склонный к соглашению с земцами Червен-Водали после этого разговора усомнился в способности земцев создать сколько-нибудь прочную власть, и когда на другой день пришли известия, что в Черемхове выпущены все красноармейцы и восстанавливается вся картина советских порядков, а в Глазкове, под Иркутском, уже не революционные войска, а революционные рабочие задают тон и что все митинги проходят под большевистскими лозунгами — стремление к соглашению сразу пало.

В заседании Совета министров 27 декабря по поводу переговоров с земцами было высказано много кислых слов; была осознана, между прочим, тактическая ошибка: переговоры, хотя бы предварительные, раз они начаты были председательствующим в Совете министров, связывали последний и воспринимались в городе как предрешение Советом передать власть. Тем не менее, Совет министров высказался в пользу продолжения переговоров, считая, что, как бы ни была сомнительна возможность соглашения, попытки добиться его, раз они уже имели место, не должны быть отброшены.

Между тем Третьяков из Читы сообщил о своем отрицательном отношении к попытке найти компромиссы и осведомил, что определенный взгляд на такого рода соглашательство существует и у атамана Семенова.

Ожидание войск последнего и в то же время переговоры с земцами, существование главнокомандующего, не связанного решениями Совета министров, и попытки последнего определить ход событий — это были противоречия, порожденные хаосом безвременья.

Червен-Водали, не привыкший к политическим уверткам, человек искренний и честный, не счел возможным при таких условиях вести дальнейшие переговоры и, несмотря на положительные результаты голосования, отказался вести дальнейшую беседу.

В зале здания Русско-Азиатского банка, где помещался в Иркутске Совет министров, ожидали Алексеевский, Ходукин и др. В это время в кабинете главноуправляющего майор Мике сообщал о согласии союзников с условиями нейтрализации железнодорожной полосы.

Первым сказано было: «нет», вторые прислали — «да». Но это «да» прозвучало фальшиво и глухо: судьба уже решила участь Омского Правительства, она принесла ему свое «нет» в потоках крови и ропоте обид, отчаяния и злобы.

Не успели земцы выйти из здания Совета министров, как в окружающих его кварталах раздались звуки револьверных выстрелов. Это был ответ революции на отказ от переговоров.

Первое выступление в городе

Револьверные выстрелы были условным сигналом к выступлению. Первыми восстали части отряда особого назначения, состоявшего при управляющем губернией Яковлеве, о роли которого в описываемом движении я скажу особо.

Без большого труда восставшие захватили телеграфную и телефонную станцию и, сосредоточившись на площади Сперанского, у собора, намеревались двинуться в центр города. Яковлев помог в эту ночь избежать общего выступления. Он поддержал пущенный слух о приближении войск Семенова и задержал, таким образом, на стороне правительства часть войск, уже готовых было присоединиться к восставшим.

Весь вечер и всю ночь раздавалась ружейная пальба. К утру она затихла. Восставшие ушли в Знаменское предместье, и на другой день, 28 декабря, снова восстановилось спокойствие. Как оказалось, в этот день силы восставших были настолько слабы, что энергичное наступление могло бы рассеять отошедшие из города части и освободить предместье, где находилась экспедиция заготовления государственных бумаг и около двух миллиардов денег (четвертый и пятый выпуски американского займа и запас сибирских). Но наступление предпринято не было, на этот раз не по вине союзного командования, а, по-видимому, вследствие недостаточной решительности действий и отсутствия активного плана.

Губернатор из каторжников

28 декабря Яковлев подал в отставку, заявив, что он более ничего для правительства сделать не может.

Несколько слов об этой замечательной фигуре губернатора из каторжников.

Безусловно даровитый губернатор, социалист по убеждениям, Яковлев всегда сочувствовал оппозиции и покровительствовал ей.

Яковлев — человек тонкий и лукавый. На каторгу он попал за участие в экспроприации, в тюрьме он сочинил кантату с верноподданническими мотивами, в губернаторы попал при Павле Михайлове, а доверием пользовался и у Пепеляева.

Правительство всегда относилось к Яковлеву с сомнением, но дорожило им не только как способным человеком, но и как представителем левых течений, сближение с которыми всегда являлось предметом вожделений омской власти ввиду невозможности строить новое государство одними только закоренелыми чиновниками и старорежимными генералами. Яковлев же не раз обнаруживал преданность и умел «пускать слезу» по поводу того недоверия, которое проявляло порой начальство.

Я убежден, хотя и не могу этого доказать иначе, как косвенными уликами, что Яковлев принимал участие в подготовке переворота. Но он не мог сочувствовать передаче власти большевикам, которые никогда не простили бы ему службы Омскому Правительству. Его симпатия была, очевидно, на стороне Политического Центра. Как убеждения, так и интересы должны были толкать его в сторону демократии. Как умный человек, он не мог не предвидеть, что рано или поздно создавшийся режим потерпит фиаско, и он подготовлял себе опору: и при формировании милиции и отряда особого назначения, и мелкими услугами оппозиции, и общим духом управления для обеспечения себе положения в царстве умеренной, но прочной демократии. Но ход событий привел к мосту, переброшенному от Омского Правительства прямо к большевикам. Поэтому Яковлев 28 декабря счел за благо уйти.

Отставка его была принята, и в тот же день он скрылся. До последнего момента его появления где-либо и, во всяком случае, активного участия на стороне повстанцев обнаружено не было.

Правительство в осаде

Итак, воскресенье 28 декабря проходило в настроении, окрашенном бодростью и надеждой. А между тем до момента полного крушения власти оставалась только неделя.

В Знаменском предместье подымался воодушевленный рабочий люд. На вокзале, несмотря на все ноты, ничего не изменилось: железной дорогой, железнодорожным телеграфом, углем из Черемхова пользовались все, кроме правительства.

Иркутск оставался совершенно отрезанным. Были сведения только о том, что вся территория от Красноярска до Иркутска охвачена восстаниями и что с востока идет помощь.

Но когда она придет? Надежна ли она?

Вечером город погружался во тьму. Электричества не давали за прекращением подвоза угля. «Модерн» превратился в негостеприимный каземат. Невыносимый холод, освещение свечами, повсюду в коридорах солдаты, пулеметы, ресторан — убежище офицерской организации, скатерти со столов сняты, все пропитано запахом табака и кожи и окутано клубами дыма. Два самых больших номера — раньше приемная министра финансов Гойера — превратились в арестантскую; число арестантов дошло уже до шестидесяти.