Грозный взгляд заморозил дрожащую Фудзино на месте.
– Поэтому… если бы существовали боги, я смогла бы убить и их.
Шики сорвалась с места. Даже в атаке она двигалась стремительно, но необычайно грациозно. Мгновенно оказавшись перед Фудзино, она швырнула ее наземь и уселась ей на грудь.
Надвигающаяся смерть стиснула горло костлявой хваткой, но Фудзино все же выдавила:
– Ты… ты убьешь меня?..
Шики не ответила.
– …Но за что?! Я убивала только потому, что не могла вытерпеть этой боли!
Ответом был злой смешок.
– Это ложь. Тогда почему же ты улыбалась? Тогда – и даже сейчас, до сих пор. Почему тебя так распирает от счастья?
Фудзино нерешительно прикоснулась кончиками пальцев к губам.
Да. Уголок рта поднялся в страшной безумной усмешке.
Она не знала почему, она не могла понять сама… но она действительно улыбалась.
Ее первое убийство… отражение ее лица в луже крови на полу бара…
Второе убийство… отражение в луже крови на причале… было ли оно таким же?..
Ее подхватывало и несло бурным потоком чувств, которые Фудзино не могла узнать – всякий раз, когда она убивала людей. Что же это было? Раздражающее, невыносимое… текучее и изменяющееся. Превращающееся в извращенное удовольствие… или даже восторг?.. Да, она ничего не чувствовала, даже когда ее насиловали… и единственным способом разбудить заледенелые нервы оказалось жестокое убийство?..
Шики кивнула:
– Поняла? Ты все же наслаждалась этим. Тебе нравится причинять боль другим. Но учти, так и твоя мука никогда не уйдет.
Конечно, если бы не жгучая боль, Фудзино не пришло бы в голову убить человека. Но рана продолжала мучить ее… постойте, может быть, на самом деле этого ей и хотелось?
– Так вот… каков ответ?..
Фудзино не могла принять его, не хотела согласиться. Она не хотела даже думать об этом. Она не желала признать, что не отличается от Шики. Нет, они совершенно разные…
– Я говорила, мы – одного поля ягоды.
Нож в руке Шики двинулся… и пошел вниз.
И тогда Фудзино закричала.
Закричала из последних сил, разрывая легкие, надрывая горло.
– И-и-и-изло-о-о-ом!..
Парковка содрогнулась. Перед внутренним взором Фудзино встала картина: бесконечно длинный мост, повисший над бушующим океаном. Игнорируя вспыхнувшую в голове ослепительную боль, она утвердила две точки опоры на каждом из концов моста…
…И скрутила.
Громовой перекатывающийся удар потряс мост. Металлические связки и стяжи застонали и заскрипели тысячью голосов. Полотно ушло из под ног, а потолок обрушился вниз, рассыпаясь на куски, прямо на застывшую и оцепеневшую Фудзино. Треснули и вылетели боковые панели, раскрыв громадные щели наружу, в бурю и шторм. Оседлавшую ее Шики сбросило первым же ударом и снесло куда-то в сторону, наружу, подхватив бурным шквалом. Если та не смогла уцепиться, ее ждал долгий полет и неизбежная гибель.
Фудзино дернулась, пытаясь вернуть контроль над собственным телом. Она задыхалась, ей не хватало воздуха, члены оцепенели, словно у перегоревшей игрушки, бесчувственной марионетки. Ей что-то нужно было сделать… ах, да, спасаться из-под обвала! С невероятным, рвущим усилием Фудзино встала. Волоча ноги, проковыляла через проход в торговый ряд, покинув парковку. Здесь разрушений было несколько меньше, но прямоугольный коридор превратился в ромбовидный.
Фудзино брела, как ей показалось, целую вечность… но упала всего в нескольких шагах от двери. Она не могла идти. Она не могла дышать. Ноги больше не двигались. Голова плыла, мысли застряли, словно в густой застывшей патоке. Единственное, что осталось с ней… да, эта сводящая с ума боль в животе. Девушка впервые отчетливо сознала, что умирает. Так больно. Невыносимо. Может быть, действительно лучше умереть, чем терпеть такую муку?
Лежа ничком, Фудзино закашлялась. На бетон шлепнулись липкие сгустки полусвернувшейся крови. Поле зрения сошлось в узкий колодец. Она не видела ничего, кроме клякс на сером фоне. Красная кровь… и видение, в тон ему, в тех же кровавых красках. Тот давний алый закат… солнце, садящееся в пылающий тревожными цветами сумрак… да, это выглядело, как надвигающийся мировой пожар…
–…Нет… я не… я не хочу умирать…
Вытянутая вперед рука слабо заскребла ногтями по бетону. Если не двигаются ноги, она будет ползти, цепляться из последних сил. Извиваясь, она продвинулась вперед всего на вершок. Но если она не сможет – за ней придет Смерть. Поэтому Фудзино продолжала ползти. Единственное, что в ней осталось – бесконечная боль.
Больно… больно… больно… – шептали ее запекшиеся губы. Боль, которой она так долго была лишена, наконец-то вернулась к ней… но теперь она возненавидела это ощущение всей душой.
Но… но оно в самом деле вернулось. Ей было больно… а это значит, она снова жила. Снова могла мечтать. Нет, как бы она ни страдала, она все равно не хотела умирать. Не хотела исчезнуть. Жить. Жить дальше, прокладывать свой собственный путь. Ведь она на самом деле еще ничего не успела, не оставила ничего после себя…
Так жалко и несчастно. Так пусто. Так печально.
Но она ничего не могла поделать. Мука затопляла ее черной тяжелой водой, и даже острое желание жить тонуло в ней, таяло, исчезало.
Больно… больно… больно… больно…
Так больно. Кашляя кровью, Фудзино все еще тянулась вперед – бессильно, оцепенело. Ее губы повторяли снова и снова – желание, самое сильное и страстное желание в ее короткой жизни.
Я все еще… хочу жить… Хочу… говорить еще… Остаться здесь… еще хоть немного…
Но у нее уже ничего не осталось. Только боль, повторяющаяся, замкнутая в кольцо. Воздаяние, наконец-то настигшее ее. Осознание истины, обрушившееся на Асагами Фудзино невыносимой тяжестью. Понимание свершенных ею непростительных грехов, настоящая цена пролитой ею человеческой крови. Отчетливо понимая, что не заслуживает никакого прощения, она уже не знала, имеет ли право хотя бы вспоминать? Вспоминать ту сочувственную, добрую улыбку. Если бы… если бы он вдруг оказался здесь? Облил бы ее презрением… или все же обнял бы, согрев всепрощающим святым теплом?
Ее тело сотрясали конвульсии. Кровь, струей текущая изо рта, говорила о том, что конец уже близок. Боль… она будет недолгой. Тусклый свет ламп начал гаснуть, и дело было не в отсутствии электричества. Теперь она могла видеть только те картины, что остались в памяти. Нет, даже они медленно уплывали куда-то во тьму. Не в силах вынести предсмертного одиночества, Фудзино заговорила. Громко, как ей казалось. Это было самое сокровенное желание, то, которое она упрямо прятала глубоко в груди. Детская мечта, всплывшая на границе холодной пустоты.
– Мне больно… Больно, семпай. Очень больно… и так хочется плакать… Можно?.. Мама, можно, я поплачу?..
Именно эти слова всегда сидели у нее в груди. Ей так хотелось сказать их. Если бы, если бы она осмелилась произнести их тогда, тем вечером три года назад…
Она плакала. Ей было так больно, так грустно, так одиноко – она уже ни за что не могла сдержать слез. Странно, но они немного притушили горящий внутри Фудзино огонь. Да, ведь тот мальчик говорил: боль – не то, что нужно запирать в себе. О ней нужно рассказать, рассказать тем, кто неравнодушен к тебе. Фудзино плакала, плакала не только от боли, но и от благодарности – за то, что встретила его. Но это еще не все. Совсем уж незаслуженным счастьем оказалась вторая встреча, совсем недавно. Она увидела его снова, прежде чем уйти…
– Тебе больно?
Как живое воплощение боли, над ней возникла Шики. Она стояла выпрямившись, нож в опущенной руке. Фудзино подняла глаза, ища взгляд убийцы.
– Боль – не такая штука, которую нужно терпеть в одиночку. Ей нужно поделиться.
Удивительно. Слова Шики… они были теми же самыми, что всплыли бесценным воспоминанием из памяти умирающей Фудзино.
Конечно. Конечно, Шики была права. Если бы Фудзино могла вернуться, начать все сначала… она никогда не вступила бы на дорогу, ведущую в темноту. Перед ней мелькнули картины нормальной, спокойной жизни – несбыточная мечта. Нет, для нее уже давно не было возврата. Она согрешила. Страшно согрешила. Убила столько людей. Убила их, потакая своим безумным, извращенным желаниям.
