Лекс не нашелся, что ответить. Встрял Барракуда. Этого, похоже, вопросы субординации не волновали вовсе:

– Волнует, не волнует, а я бы девочку потискал. Как у тебя с женским полом, капитан?

– Как? Бабы – потребность организма. Есть – хорошо, нет – тоже неплохо.

Барракуда приоткрыл редкозубый рот и уставился на Лекса, как на диковину. Крякнул Глыба. Танкер пер по дороге, в кабине трясло, и ревел двигатель, набирая обороты.

– М-да, капитан… – Глыба поскреб подбородок. – Вот что значит военный человек. Никакой семьи, кроме Омеги, никаких интересов, кроме Омеги. Хорошо я на тебя не похож, а то бы со своим танкером спал. Или вон с Барракудой. У братишки твоего, Артура, что ли, ну, ефрейтором еще был, семья же. Говорили, ушел он из наемников, ферму держит…

– Держит, – Лекс вспомнил отчаяние на лице побратима, – дочка у него…

– И мобилизовали?

– Лично мобилизовал. В наших рядах Артур больше пользы принесет семье. Его дочь должна взрослеть в обновленном мире.

По рациям переговаривались водители танкеров и грузовиков, перекликались взводные. Лекс представил, как тянется к Москве цепь техники, как разбегается в панике мелкая шушера. Нет, он не мечтал о новом мире, это были только слова. Он хотел жить так, чтобы больше не погибали друзья. А новый мир, справедливый мир закона, Лекс представить себе не мог. Когда он думал об этом, перед внутренним взором вставали казармы Цитадели Омега.

С высоты полета авиетки, если бы нашлись желающие посмотреть, продвижение войск Омеги выглядело бы величественно.

Вероятно, сперва несуществующий наблюдатель удивился бы: из всех гарнизонов, разбросанных от Донной пустыни до Кавказа, от Кавказа до Москвы, уезжали грузовики и танкеры. Это началось по команде, на рассвете. По пыльным дорогам Пустоши, поднимая клубы пыли, ползли сотни единиц боевой техники: на север, на восток и на запад, навстречу друг другу и вперед, к Москве. Разрозненные колонны должны были объединиться позже и создать несколько фронтов, чтобы нанести решающий удар. В полдень, повинуясь сигналу, полученному из Цитадели Омега, войска остановились на привал в заранее намеченных местах.

Если бы наблюдатель все же был, он присвистнул бы удивленно: над всей Пустошью поднялись дымки́ полевых кухонь.

И еще наблюдатель отметил бы: кетчеры, шайки наркоманов, мелкие кочевья мутантов разбегались и прятались кто куда, испуганные внезапно начавшейся кампанией.

Но наблюдателя не было. И для большинства жителей Пустоши масштаб событий оставался неясен.

Когда солнце взобралось в зенит, обе роты – капитана Лекса и капитана Тойво – подъехали к деревне. Это было селение на берегу небольшого озера, местные выращивали кукурузу и ловили рыбу, пока оно не пересыхало. Жили здесь небогато, спокойно: гарнизон находился недалеко, и жители могли не бояться кетчеров. Мужчин, способных держать в руках оружие, уже мобилизовали, остались женщины, подростки, старики и калеки. Лекс готовился к тяжелому разговору, к слезам и крикам, но ворота распахнулись, и навстречу высыпали улыбающиеся, довольные люди.

Техника остановилась. Лекс вылез на броню танкера и услышал: девушки пели. Они приветствовали героев, идущих в бой.

Деревня выросла, как и многие селения Пустоши, на месте древних развалин и свалки. Поэтому стены ее были сооружены из листов жести, автомобильных дверей, покрышек, а по верху шла колючая проволока. Снаружи к стене лепились сараи – кузовы грузовиков и остатки самоходов. За кособокими, но крепкими воротами располагались жилые дома (были и каменные), склады. Кукурузное поле также обнесли стеной, и по четырем его углам высились дозорные башни – ржавые, в пятнах облупившейся краски.

И над всем этим тянулась, лилась протяжная песня – с однообразной мелодией, почти без смысла. К танкеру Лекса приблизилась древняя старуха – обычно люди Пустоши не доживают до такого возраста. Она, наверное, уже прабабка, и правнуки взрослые… Старуху Лекс смутно помнил: вроде бы она приходилась старосте мамой.

Бабка шаркала, руки ее, держащие буханку хлеба на полотенце, мелко дрожали. Следом за матриархом выступали две юницы, чистые и красивые, нарядившиеся в просторные линялые платья. Груди девушек соблазнительно колыхались под тонкой материей. Старуха попробовала поклониться и чуть не уронила хлеб. Девушки поддержали ее под локти.

– Сынки, – дребезжащим слезливым голосом завела она, – приехали, родимые! Хлеб-соль вам, солдатики! Заходите, отдохните с дорожки!

Рядом с Лексом возник Глыба, от лейтенанта несло по́том – танкер нагрелся на солнце.

– Вот те на, – протянул Лекс, – сейчас еще девок предложит…

– Заходите, сынки, – с маразматической настойчивостью повторила бабка, – не обижайте слабых женщин…

Лекс обернулся к своей роте: народ выбрался из грузовиков и танкеров поглазеть на представление. По плану привал должен был продлиться не более двух часов, но рядовые представления не имели о такой единице времени, а объяснять им Лекс не стал, объявил только, что остановка «ненадолго».

– Рота! – рявкнул он. – Привал!

Отпускать солдат в деревню капитан не рискнул: рядовых потом оттуда не выгонишь. Поэтому приглашение бабки приняли только сам Лекс, второй ротный, лейтенант Глыба, другие офицеры и примкнувший к ним Барракуда. Кусаку выволокли на воздух и положили в тени танкера. Глыба клялся, что больше рядовому ни капли самогона не даст.

Под навесом на площади накрыли столы – разнокалиберные, стащенные изо всех домов. Тут были и рыба, и традиционные вяленые ящерицы, и лепешки из кукурузной муки, и даже пиво. Лекс украдкой показал Барракуде кулак.

Собрались все жители, оставшиеся в деревне: в основном бабы и дети, несколько стариков, крепкий мужик с изуродованной правой кистью – ее будто прожевали, но откусить не смогли, и теперь пальцы не сгибались. Подростки глазели на омеговцев, открыв рты, и отчаянно завидовали их кожаным черным костюмам с нашивками, коротким стрижкам, чисто выбритым лицам. Для этих детей Пустоши офицеры были высшими существами.

Расселись кто где, позволив женщинам виться вокруг, подливать воды и пива, подкладывать еду. Молодая темноволосая соседка с тоской посмотрела на Лекса и глубоко вздохнула. Глыба болтал без умолку, заливисто хохотал, блистал умом и красноречием. Старуха дремала.

Из-за забора доносились команды сержантов, уханье рядовых – воспользовавшись возможностью, они купались в озере. Еще всю рыбу распугают. Лекс и сам с удовольствием окунулся бы. Веселье сошло на нет, женщины загрустили. Вскоре Лекс понял, что́ их так расстроило: аппетит гостей. Трудный год ждет Пустошь… Законы гостеприимства и абстрактное понятие долга перед «защитниками» меркнут перед наступающим голодомором. Нет, лучше не думать, нельзя думать так! Омега вернется с победой, и этим людям воздастся.

Избавиться от мыслей помог калека, спросил у капитана, каков план военных действий, правда ли теперь беззаконию на Пустоши пришел конец и будет счастье всем и каждому по заслугам да по потребностям. Лекс отделывался общими фразами, ссылаясь на тайну. Барракуда облизывался попеременно на девушек и пиво, но ни того, ни другого ему не перепало.

Время привала истекало.

Еще до начала операции Лексу вручили в гарнизоне старинный хронометр, и молодой капитан то и дело доставал его из кармана брюк. Ему нравилось тихое тиканье и размеренное движение стрелок, символизирующее собой упорядоченность жизни. Древние все пользовались такими приборами, согласовывали свои действия, чтобы договариваться на неточное «после полудня». В два часа дня – и точка. И понятно, и удобно.

Кто-то коснулся Лекса под столом. Он повернул голову – та самая брюнетка, что недавно вздыхала, заглянула ему в глаза. Девушка немного косила и, казалось, смотрела сквозь Лекса.

– Офицер, – шепнула она, – а пойдемте, я вам свою хату покажу. Я там одна-одинешенька, а хата справная. Как вы прямо.