— Я признаю, что не проявил бдительность, партийную принци­пиальность, не сигнализируя вовремя в вышестоящие инстанции о недопустимом, в ряде случаев, поведении товарища Куприянова... Ку­приянов единолично решат важные хозяйственные вопросы республики, ни с кем не советуясь и не считаясь ни с чьим мнением. Теперь я понимаю: вести борьбу с недостатками в нашей республике — это зна­чит вести борьбу с Куприяновым...

15 марта 1950 года Куприянова арестовали и этапировали в Москву. Почти год продолжалось следствие, 17 января 1951 года Во­енная коллегия Верховного суда приговорила его к двадцати пяти го­дам исправительно-трудовых работ с конфискацией всего имущества.

Посадили практически всех руководителей республики, кроме Андропова. Принято считать, что его спас Куусинен.

По моим данным, из «ленинградского дела» его вытащил Ку­усинен, — считает Игорь Синицын, бывший помощник Андропова. — И он же подталкивал его наверх, потому что видел его перспективность и ценил отсутствие

у Юрия Владимировича этакого первичного хамства, характерного для многих тогдашних руководителей.

Если Куусинен и в самом деле проявил такое благородство, то, вероятно, впервые в жизни. Другие случаи, когда бы он за кого-то вступился, неизвестны.

Осужденных «ленинградцев» держали во Владимирской особой тюрьме. Геннадий Куприянов оставил тюремные дневники, читать кото­рые страшно:

«Приводят в карцер. За что? Пел песни, не вышел на оправку по графику, оскорблял старшину, ночью читал книгу. Банда с криком и гиканьем содрала одежду. Оставили босиком и в нижнем белье. Свя­зали, кляпом заткнули рот и били лежачего сапогами, потом, как ба­рана связанного, лежа на полу, остригли, и когда стригли, то тот, который держал, стучал моей головой о пол и приговаривал:

— Видать птицу по полету. Ну, у нас не забалуешь». Куприя­нову не повезло дважды. Он вел себя в лагере

непокорно, и лагерное начальство сделало все, чтобы продержать его за решеткой как можно дольше.

В мае 1954 года Хрущев выступал в Ленинграде на областном активе и рассказывал о «ленинградском деле». Он среди прочего вспомнил, что, когда встал вопрос о реабилитации несправедливо осужденных по этому делу, вспомнили и Куприянова. Хрущев обратился к Генеральному прокурору СССР Роману Андреевичу Руденко:

— Прошу пересмотреть дело Куприянова. Через несколько дней Ру­денко ответил:

— В этом деле надо думать.

— Что же тут думать, — удивился Никита Сергеевич, — мне хорошо известно, что он арестован по «ленинградскому делу».

— Верно, — ответил Руденко, — но он в лагере снюхался с преступниками, с белогвардейцами. Он разговаривает там языком бан­дитов, белогвардейцев.

Каких «белогвардейцев» обнаружил в лагерях генеральный про­курор через четверть века после окончания Гражданской войны? Но для Хрущева те события были еще живы, поэтому Никита Сергеевич больше вопросов задавать не стал.

— Если он быстро пошел на сговор с белогвардейцами, — го­ворил Хрущев, — нашел общий язык с классовым врагом, то у него ну­тро гнилое. А разве других Куприяновых нет? Есть. И у вас они есть. Поэтому, товарищи, будьте осторожны.

И Куприянов остался в лагере еще на два года.

Освободили его только 23 марта 1956 года, реабилитировали 31 июля 1957 года. Бывший первый секретарь жил в городе Пушкине Ленинградской области, его назначили директором Пушкинских дворцов и парков. Куприянов написал воспоминания, в которых обвинял Андро­пова «в карьеризме, клевете и шкурничестве». И многие петроза­водские историки считают, что во время чистки перепуганный Юрий Владимирович топил товарищей по партии, чтобы уцелеть самому.

Предшественник Андропова на посту председателя КГБ Владимир Ефимович Семичастный рассказывал журналисту Николаю Добрюхе: «Был еще вопрос по Андропову, по поводу его «работы» в Карелии, когда «ленинградское дело» началось и ленинградцев в Карелии всех аре­стовали, и Куприянов, бывший первый секретарь Карельского обкома партии (которому десять дали, и он их отсидел), дал показания и письма по повод) юго, что обращался и к Хрущеву, и к Брежневу, и в КПК, что это дело рук Андропова. Куприянов написал две тетради — целое досье на Андропова, которое потом попало в распоряжение Брежнева».

По словам Семичастного, Андропов в этой истории выглядел не лучшим образом, хотя, разумеется, не он был организатором репрес­сий в республике.

Александр Николаевич Шелепин рассказывал, что в бытность председателем КГБ он видел форменный донос на Куприянова, подпи­санный Андроповым. Уже в брежневские времена Шелепин прямо сказал об этом Андропову и предупредил, что поставил об этом в из­вестность Брежнева.

Зачем ты это сделал? — обреченно произнес Андропов. Но он напрасно испугался. Эта история не помешала Брежневу сделать Андропова председателем КГБ. Леонид Ильич, как и многие властите­ли, любил держать на ключевых постах людей, в чем-то замешанных. Они служили рьяно и преданно.

Генерал-лейтенант Вадим Кирпиченко, который всю жизнь про­служил в разведке, писал, что Андропов был незлопамятный человек. Однажды, уже председательствуя в КГБ, поинтересовался, как работа­ет сотрудник, который в тот момент, когда было сфабриковано «ле­нинградское дело занимался Андроповым и чуть не довел его до ареста. Юрий Владимирович не только не пытался наказать этого че­ловека, но даже не отправил его на пенсию.,.

Незлопамятность и широта души — качества пеоложительные. Но зачем же держать в аппарате госбезопасности следователя, который фабриковал такие гнусные дела? Если этот случай подлинный, то вы­ходит, что Юрий Владимирович Андропов в душе не осуждал палачей и фальсификаторов следственных дел?

Министром госбезопасности Карело-Финской республики с 1943 года был полковник Андрей Михайлович Кузнецов. В сентябре 1950 гола его сменил полковник Николай Павлович Гусев, ставший впослед­ствии генералом. Ни того ни другого в хрущевские времена к ответу за соучастие в «ленинградском деле» не привлекли.

Нового хозяина в Петрозаводск прислали из аппарата ЦК — Александра Андреевича Кондакова. Высшего образования он не имел, начинал слесарем-электриком, затем его сделали секретарем партор­ганизации завода № 12 в Кипешме Ивановской области, и он пошел по партийной пинии. В конце войны он стал первым секретарем Костром­ского обкома, а 4 декабря 1946 года его освободили решением полит­бюро: «в связи с отсутствием необходимой общеобразовательной под­готовки и имеющимися недостатками в работе».

Первоначальное постановление секретариата ЦК от 22 ноября 1946 года было составлено в нейтральном стиле — «утвердить тов. Кондакова А.А. слушателем Высшей партийной школы при ЦК ВКП(б), освободив его от работы первого секретаря Костромского обкома ВКП(б)». В таком виде постановление было отправлено на голосование членам политбюро. Сталин отдыхал на юге. Ему формулировка не по­нравилась.

Он приказал своему помощнику Поскребышеву позвонить члену политбюро и секретарю ЦК Андрею Александровичу Жданову и объяснить ему, что надо проявить партийную принципиальность и изменить фор­мулировку на более реальную. Проштрафившемуся Кондакову пришлось два года в Высшей партшколе зубрить историю партии, диалектический и исторический материализм, внешнюю политику СССР, партийное строительство, основы советской экономики. После ВПШ он недолго проработал инспектором ЦК, пока в январе 1950 года не получил на­значение в Петрозаводск.

После отстранения Куприянова Андропов становится очень ак­тивным на заседаниях бюро ЦК, 20 апреля 1950 года на бюро в соот­ветствии с поступившими из Москвы указаниями принимается решение об усилении режима в пограничных районах. Приказано расширять по­граничную зону, запретную для въезда, усилить охрану заключенных, «исключив возможность побегов и общения заключенных с мирным насе­лением».

Отдельным пунктом записали:

«Просить министра путей сообщения СССР т. Бещева прекратить прямое пассажирское сообщение Петрозаводск — Ленинград через по­граничные Суоярвский, Сортавальский и Куркийокский районы как яв­ляющееся серьезным препятствием в поддержании должного погранично­го режима в этих районах.