Судья смотрит на Стэнли, потом на нас с Гарри, и мы все согласно киваем.

Далее судья напоминает о презумпции невиновности, о весомости доказательств и задает каждому из предполагаемых присяжных еще по нескольку уже более конкретных вопросов. Только после этого наступает наша со Стэнли очередь.

Каждому из нас разрешено задавать кандидатам не более двух вопросов. Стэнли всякий раз пытается задать третий, но судья его прерывает. После того как вопросы заданы и ответы получены, судья спрашивает у нас со Стэнли, есть ли возражения. У меня их нет. У Стэнли одно. Присяжную номер девять нельзя включать в список, потому что у нее семилетний сын.

— Возражение отклоняется, — произносит судья, не дав Стэнли договорить.

— Но, ваша честь… — упорствует Стэнли, — я еще не закончил.

— Напротив, мистер Эдгартон.

Присяжные смеются, и Стэнли бросает на судью Лонга злобный взгляд. Прокурорам обычно не нравится, когда присяжные на процессе об убийстве хохочут.

— Ваша честь… — не унимается Стэнли.

— Мистер Эдгартон, ни один кандидат в присяжные — во всяком случае, в этом зале — не получит отвод на том основании, что у него или у нее есть дети.

— Но у нее семилетний сын!

— Возражение отклонено, мистер Эдгартон.

— Но, ваша честь…

Интуиция подсказывает мне, что последняя фраза Стэнли была лишней. Судья Леон Лонг надевает очки, берет папку с делом, подготовленную Стэнли, и изучает подпись. Судья Лонг делал так и раньше. Мы с Гарри знаем, что за этим последует.

— О, прошу прощения, — произносит с нескрываемой издевкой судья. — Я, кажется, перепутал ваше имя, сэр. Вы, видимо, не поняли, что я обращался к вам. Мистер Джей Стэнли Эд-гар-тон Третий! — громогласно возвещает судья. — Ваш протест отклонен.

Судя по предыдущим случаям, судья до конца процесса будет называть Стэнли исключительно мистером Джеем Стэнли Эдгартоном Третьим. Я с трудом сдерживаю смех. Гарри расплывается в улыбке Чеширского кота.

В конце концов Стэнли избавляется от присяжной под номером девять, воспользовавшись правом на один из возможных трех отводов без указания причины. Ее место занимает молодой строитель, у которого нет семилетнего сына. Но есть трехлетняя дочь.

То, как Стэнли беспокоился насчет присяжной номер девять, указывает, что мы с Гарри на правильном пути. Уже несколько недель назад мы договорились сделать все, чтобы среди присяжных было как можно больше родителей и чтобы мужчин было больше, чем женщин. Наши права на отвод мы используем, чтобы исключить трех из четырех бездетных присяжных. Оставили мы пожилую даму, никогда не выходившую замуж. Она тридцать восемь лет преподавала в частной школе для девочек английскую литературу.

Отобраны девять мужчин и пять женщин. Эти четырнадцать человек узнают страшные подробности гибели сына Бака, узнают о преступлениях Гектора Монтероса. Узнают и о преступлении Бака. Но им будет предоставлена видеозапись только его преступления.

Мы довольны составом присяжных. И объясняем это Баку Хаммонду, перед тем как охрана уведет его на обеденный перерыв, но его, похоже, это мало интересует.

Я вышла всего на десять минут — подышать свежим воздухом, больше не вытерпела. Но, вернувшись в зал суда, тут же поняла, что пропустила что-то интересное.

Перерыв продолжается. Гарри сидит на первом ряду, в окружении родных и близких Бака — жены, родителей, двух братьев. Они с надеждой смотрят на меня.

— С речью перед присяжными должна выступить ты, — говорит Гарри.

— Что?!

Гарри вскидывает брови. Он знает, что я отлично его расслышала.

— Я не готова, — объясняю я родственникам Бака. — Выступать должен Гарри.

— Они считают, что выступать лучше тебе. И я с ними согласен. — Гарри встал и ходит взад-вперед. — Ты нравишься судье Лонгу. А судья Лонг всегда нравится присяжным. В этом процессе мы должны использовать каждую мелочь.

Ко мне кидается мать Бака, маленькая седая женщина.

— Очень вас прошу, — говорит она со слезами на глазах. — Так будет лучше.

Часы на стене показывают почти половину второго. У меня на подготовку вступительной речи всего полчаса, а это дело — самое трудное из всех, в каких мне доводилось участвовать.

— Ну хорошо. Я скажу вступительную речь. Но мне нужно подготовиться.

Родственники Бака идут по проходу, а я сажусь за столик защиты. Гарри, дождавшись, когда все уйдут, наклоняется ко мне и легонько целует в шею.

— Отстань, Гарри, — говорю я. — Мне надо работать.

— Ну ладно, ладно, — смеется он. — Тебе повезло: я проголодался. Тебе принести чего-нибудь?

— Кофе.

— А поесть?

Я оборачиваюсь к нему и, увидев, какое у него лицо, не могу сдержать улыбку. Как можно не хотеть есть — этого Гарри понять не в состоянии.

— А, дошло, — говорит он и идет к выходу. — Ты хочешь есть не меньше моего. — Оглядывается на меня через плечо и хитро прищуривается. — Только львица лучше охотится на голодный желудок.

Требование нуллификации. В тот самый день, когда все произошло, я сразу поняла: защитник будет просить присяжных не признавать действующий закон и оправдать Бака Хаммонда, даже если факты, доказывающие его вину, неопровержимы. И тогда же пожалела беднягу адвоката, который окажется в столь затруднительном положении. И пожалела бы куда сильнее, знай я, кто окажется этим адвокатом.

Разумеется, мы не декларируем эту позицию. Официально мы строим защиту на том, что наш клиент находился в момент совершения преступления в состоянии аффекта. И предоставим свидетельства экспертов. Возможно, присяжные согласятся с тем, что Бак действительно на короткий период времени потерял способность здраво оценивать ситуацию и поэтому преступил закон.

Но обычно присяжные не любят, когда защита строится на признании временной невменяемости. Слишком уж это удобная отговорка. И самое важное, Баку Хаммонду эта идея тоже не по душе. Он говорит, что не будет нам в этом содействовать. И сообщит присяжным, что знал, на что идет. А еще — что, будь у него такая возможность, завтра бы сделал то же самое. На что я могу возразить, что это только подтверждает его болезненное состояние.

Впрочем, не сейчас. Сейчас передо мной стоит задача обрисовать ситуацию в общих чертах, сообщить присяжным леденящие душу факты, которые они должны иметь в виду, выслушивая свидетелей обвинения. Моя задача — чтобы каждый из них, анализируя показания, представил себя на месте Бака Хаммонда. Моя задача — помочь им прийти к выводу: любой из них, окажись он на месте Бака Хаммонда, тоже спустил бы курок.

В завершение вступительной речи Стэнли показал видеозапись. Присяжные молча следили за тем, как вертолет садится в аэропорту Чатема. Они, застыв, смотрели, как спускается Гектор Монтерос в наручниках, в сопровождении охранников. И все они, затаив дыхание, наблюдали за Баком Хаммондом, выступившим из тени. Ни один из них не дрогнул, когда Бак достал ружье и прицелился. Но они все вздрогнули, когда пуля угодила Монтеросу в висок.

Стэнли, дай ему волю, прокручивал бы эту запись еще и еще. Но на предварительном разбирательстве судья разрешил только два просмотра. Стэнли показал запись в первый день и наверняка завершит ее демонстрацией свое заключительное слово.

Стэнли садится, я встаю и откатываю столик с телевизором от скамьи присяжных. Встаю лицом к присяжным.

— Семилетний Билли Хаммонд всю свою короткую жизнь прожил на берегу океана, — тихо говорю я. — Он обожал рыбалку.

Четырнадцать пар глаз смотрят на меня. И эти глаза напоминают мне о том, почему я когда-то решила стать юристом, почему считаю, что нет призвания благороднее. Даже сейчас, усталая и измученная, я стою и испытываю благоговейный трепет перед этим фрагментом пазла, который зовется системой уголовного права. Сколько бы ни было в этой системе недостатков, это жюри — настоящий клад. Эти четырнадцать добросовестных граждан изо всех сил будут стараться принять верное решение.