Они оба смеются, а Ма остается серьезной.

— Можно мне немного пососать? — спрашиваю я.

— Как только уйдут гости, — отвечает Ма.

Бабушка спрашивает:

— Чего он хочет?

— Не обращай внимания.

— Я могу позвать медсестру.

Но Ма качает головой:

— Он хочет пососать молока.

Бабушка в изумлении смотрит на нее:

— Ты что, хочешь сказать, что он до сих пор?..

— У меня не было причин отнимать его от груди.

— Да, я понимаю, запертые в этой комнате, вы с ним… но даже если и так, пять лет…

— Ты ничего об этом не знаешь.

Бабушка недовольно поджимает губы:

— Я спрашиваю об этом не из праздного любопытства…

— Мам…

Отчим встает:

— Пойдем, им надо отдохнуть.

— Конечно, — отвечает бабушка. — До свидания, до завтра…

Ма снова читает мне «Дающее дерево» и «Лоракса» очень тихо, потому что у нее болят горло и голова. Я долго сосу ее грудь — это заменяет мне ужин, и Ма засыпает, не дождавшись, когда я закончу. Я люблю смотреть на ее лицо, когда она об этом не знает.

Я нахожу сложенную газету — ее, наверное, оставили посетители. На передней странице изображен разбитый на две части мост. Интересно, действительно ли он такой? На другой странице я вижу снимок, на котором изображены мы с Ма и полицейские в ту минуту, когда Ма несла меня в участок. Заголовок статьи гласит: «НАДЕЖДА ДЛЯ МАЛЬЧИКА-БОНСАЙ». Я с трудом разбираю слова:

«Персонал престижной камберлендской клиники зовет его Чудо-Джеком. Сестры и врачи полюбили этого маленького героя, который в субботу вечером храбро открыл для себя новый мир. Этот длинноволосый маленький принц является плодом насилия, которое неоднократно совершалось над его красивой молодой матерью чудовищем, заточившим ее в сарае в своем саду. Этот негодяй, пытавшийся скрыться бегством, был задержан полицейскими в два часа ночи в воскресенье. Джек говорит, что все хорошо, и восхищается пасхальными яйцами, но до сих пор спускается и поднимается по лестнице на четвереньках, как обезьянка. Он провел все пять лет своей жизни в ветхом, обложенном пробкой сарае, и специалисты до сих пор не могут решить, как сильно и в чем он отстает от других детей».

Ма просыпается и выхватывает у меня газету.

— Давай лучше я почитаю тебе книгу про кролика Петра.

— Но ведь здесь написано обо мне, о мальчике-бонсай.

— Что там еще за банзай? — Она снова смотрит в газету и, убирая волосы с лица, стонет.

— А что такое бонсай?

— Это такие крошечные деревца. Люди выращивают их в горшках и каждый день обрезают, чтобы они росли искривленными.

Я вспоминаю наш цветок. Мы никогда его не обрезали, позволяя ему расти, как он захочет, а он взял и умер.

— Но я ведь не дерево, а мальчик.

— Это — просто образное сравнение. — Ма комкает газету и бросает ее в мусорное ведро.

— Там написано «является», но ведь являются только привидения.

— Газетчики часто пишут неправильно.

Газетчики — это все равно что люди из «Алисы в Стране чудес», которые на самом деле оказались колодой карт.

— Там написано, что ты красивая.

Ма смеется. Но ведь она и вправду красивая. Теперь я видел уже много настоящих человеческих лиц, но у нее — самое красивое.

Я снова сморкаюсь — кожа вокруг носа стала красной и болит. Ма пьет свои обезболивающие таблетки, но головная боль у нее не проходит. Я не думал, что у нее будет болеть голова, когда мы окажемся снаружи. Я глажу в темноте ее волосы. Правда, в комнате номер семь не бывает полной тьмы, потому что серебряное лицо Бога светит в окно. Ма была права: оно совсем не круглое, а заостренное с обоих концов.

Ночью вокруг нас летают вампиры-микробы, надевшие маски, чтобы мы не смогли увидеть их лиц. Потом появляется пустой гроб, который превращается в гигантский унитаз, и смывает в себя весь мир.

— Тише, тише, это всего лишь сон, — успокаивает меня Ма.

Потом сумасшедший Эджит заталкивает какашки Раджи в пакет, чтобы отослать их нам, и все из-за того, что я оставил себе шесть игрушек. Кто-то ломает мне кости и втыкает в них кнопки. Я просыпаюсь в слезах, и Ма позволяет мне долго сосать ее правую грудь, молоко в которой на этот раз довольно жирное.

— Я оставил себе не пять, а шесть игрушек, — говорю я Ма.

— Что?

— Ну, из тех, что прислали сумасшедшие поклонники, я оставил себе шесть.

— Это не важно, — отвечает Ма.

— Нет, важно, я оставил шесть, а не отослал их больным детям.

— Но ведь их прислали тебе, их тебе подарили.

— Тогда почему ты разрешила мне взять только пять?