Остались лишь они, мужчина и женщина, чьи судьбы, по каким-то непонятным причинам, пересеклись.

Мег была охвачена трепетным ожиданием. Внутри все ныло: и от вчерашних страстных ласк, и от нового приступа желания.

Мохаммед подошел ближе. Искушающие мускусные запахи пота и пряностей дразнили ее ноздри, напоминая о наслаждении, разделенном несколько часов назад, об удовольствиях, предстоящих при свете дня.

— Спасибо за комплимент, — выдохнула она. — Ты тоже очень красив.

Луч света упал на его левую щеку, тусклый румянец залил ее. В темных глазах сверкнуло недоверие.

— Спасибо, — буркнул он и провел по ее лицу мокрой губкой, согретой теплом его тела.

Меган словно молнией ударило.

А может, всему виной прикосновение его плоти, упершейся ей в живот? Она тоже была влажной. Под его напряженным взглядом у нее перехватило дыхание. Меган зажмурилась и сосредоточилась на грубом и одновременно нежном прикосновении губки.

Когда-то молодой сквайр, живший поблизости от их дома, приобрел породистого жеребца-производителя. Вскоре выяснилось, что жеребец бесплоден, и хозяин велел выхолостить прекрасное животное.

Однажды Меган, гуляя на лугу, наблюдала, как мучается мерин, пытаясь последовать зову природы. Сделать то, для чего был предназначен изначально. То, что теперь было ему недоступно из-за чьей-то злой воли.

А может, не так уж недоступно? Может, мог получить разрядку, точно так же, как и Мохаммед? Может, мерин сумел подарить кобыле наслаждение, как подарил его ей Мохаммед?

Мохаммед бережно вымыл ее правую грудь, растирая и массируя, пока набухший сосок не закололо от желания.

— А наложницы… мужчины сосут их груди?

Наверное, она нечто вроде морального урода, если так жаждет, чтобы мужчина сосал ее, как грудные дети сосут материнское молоко.

Он чуть приподнял брови, взгляд черных глаз приковал ее к месту.

— Да.

— Что еще… — она не могла заставить себя употребить слово «евнух», особенно потому, что его член толкался ей в живот, а глаза прожигали насквозь душу, — мужчины делают с наложницами?

— У всех женщин гарема есть phalli; они ублажают друг друга сами или заставляют делать это евнухов.

— Что такое phalli?

— Искусственный фаллос. Сердце Меган затрепыхалось.

— Ложись на постель.

Для того чтобы он смог вымыть интимные части ее тела, целовать клитор. Но что, если ему не понравится ее… вид… ее вкус?

— Тебе не обязательно это делать, — поспешно заверила она.

— Ты не хочешь?

— Я…

Он сказал, что обтирание важно для него не менее чем для нее.

Она подумала о той боли, которую ему пришлось вынести в гареме, наблюдая, как другие купаются в наслаждениях, коих он был лишен. И хотя Меган далеко не

Красивая юная наложница, все же может подарить ему удовольствие.

— Конечно, хочу.

Меган отступала, пока ноги не уперлись в матрац. И она как подкошенная рухнула на кровать. Тупая боль прошла через нижнюю часть тела и померкла при соприкосновении с холодными одеялами. Ему будет так же холодно и жестко стоять на полу голыми коленями.

Протянув руку, она схватила подушку и уронила на пол. Одновременно темные узкие ступни встали на это же место. Подушка упала сверху.

Она подняла глаза… и замерла. Меган инстинктивно выбросила вперед руку и сомкнула пальцы вокруг теплой пульсирующей плоти.

Мохаммед громко втянул в себя воздух, но не отстранился.

Прошлой ночью затянутый во французский конверт жезл казался на ощупь резиновым, но сегодня…

— Настоящий атлас, — пробормотала Меган, завороженная тяжестью, длиной и чисто мужской красотой фаллоса. И нежно провела пальцем по набухшему кончику, пурпурно-красному в тусклом свете. Палец увлажнила скользкая прозрачная жидкость, внутри бился крошечный пульс.

Она подняла удивленные глаза. Он напряженно смотрел на нее.

Меган сказала первое, что пришло в голову:

— В жизни не думала, что мужчина может быть таким мягким и одновременно твердым.

— Разве ты не видела… и не касалась мужа?

— Англичане куда больше заботятся о скромности, чем о чувствительности.

— Я обрезан.

— Ты великолепен! — искренне ахнула она и покраснела от смущения.

Его достоинство дрогнуло в кольце ее пальцев.

Она порадовала его своим комплиментом. Такая простая вещь, обычная похвала, а ведь он уже дал ей так много! Как легко принести в жертву гордость, если это вернет ему отнятую радость!

Поняв, какую возможность он ей предоставил, Меган потянулась к губке. Мохаммед знал, что она собирается делать. То, что гаремные наложницы не соизволили сделать для тех мужчин, которые дарили им наслаждение.

Он отдал ей губку. Меган старательно обтерла его, особенно то место под пенисом, где кожа была гладкой, если не считать грубых шрамов.

Мохаммед окаменел, попытался сопротивляться, но она стояла на своем, вымыв корень, который оказался темнее безволосой кожи на чреслах, стебель, едва помещавшийся в пальцах, бархатистый цветок, плакавший прозрачными слезами. И поцеловала… самый кончик.

Он схватил ее голову, сжав ладонями так, что единственными звуками остались удары ее сердца, раздававшиеся в унисон с пульсом, ударявшим ей в губы. Она попробовала его на вкус. Скользкая соль покрыла ее язык. Она открыли рот… гладкая плоть, трущаяся о гладкую плоть, рот, открывшийся шире…

Неожиданно жар, объявший ее, исчез, и жесткая рука схватилась за ее косу, оттягивая голову. Слышалось, лишь натруженное дыхание. Лицо Мохаммеда осунулось; черные глаза наполнились… чем?

Меган вздрогнула от непонятного страха:

— Я… я сделала тебе больно?

— Мужчина может получить разрядку во рту женщины так же, как и в ее лоне, — процедил он.

Но Меган не оскорбилась на резкость. Он желал освобождения. Желал так сильно, что боялся не сдержаться.

— Я с радостью дам тебе все, что пожелаешь, — спокойно заверила она.

Его рот дернулся.

— А что, если я скажу, что некоторые наложницы требуют от евнухов вонзаться в их задние отверстия? Тебе и это понравится?

Значение этих простых, но ужасных слов наконец дошло до нее. Отчетливая картина стояла перед глазами и никак не меркла, сменяясь лишь изображением искусственного фаллоса. Она и представить не могла, что такое возможно!

Собирая огурцы в маленьком огороде, она не думала о том, что их форма поразительно похожа… или думала?

— Знаете… — Меган с трудом глотнула. — Если это доставляет наслаждение женщине или мужчине, значит, тут нет ничего постыдного. Пусть стыдятся те, кто осуждает потребности и порывы других.

— Ты не права, есть и постыдные акты. Иногда требования некоторых мужчин просто неестественны.

Его достоинство продолжало пульсировать в ее пальцах. Уголки его губ нервно подергивались.

— Какие? — осторожно поинтересовалась она. — О каких актах ты толкуешь? Когда мужчина касается женщины… целует ее лоно? Когда женщина дотрагивается до мужчины… целует его достоинство? По-твоему, это неестественно?

— Нет. Тут нет ничего постыдного. Но в чем этот человек нуждался? Чего требовал? Что именовал неестественным?

— Я сделаю все, как ты захочешь, Мохаммед, если только ты не причинишь мне этим боли.

— Я ни за что на свете не сделал бы тебе больно. — Что-то блеснуло в глубине его черных глаз. — Я никогда не обижал женщин.

Меган поверила ему.

— Однажды я видела юношу и девушку.

Слова сорвались с ее губ прежде, чем она успела опомниться. Он не шевелился, только его жезл по-прежнему подрагивал, словно отсчитывая проходящие секунды. Приглушенные звуки просачивались в окно: они исходили из другого мира, который так настойчиво отвергал евнуха и вдову.

— В деревне, как и в твоем гареме, не всегда есть место уединению, — мягко продолжала она, припоминая. — Они лежали в поле. Это было весной. Повсюду зеленела трава. Я смотрела на них с вершины утеса.

— Что они делали? — хрипло выдавил он.

— Девушка сидела верхом на юноше, а он ласкал ее груди. Она скакала на нем, как на коне.