– Ральф, – крикнул Билл. – Слава Богу! У Каролины… ну, я думаю, что-то вроде приступа. Я только что позвонил в 911, просил их прислать «скорую».

Ральф вдруг понял, что, несмотря ни на что, он все-таки сможет пробежать остаток лестницы.

Она лежала на полу, на пороге между кухней и комнатой, волосы закрывали ее лицо. Ральфу подумалось, что в этом есть что-то особенно страшное: это смотрелось неряшливо, а Каролина ни за что в жизни не позволила бы себе выглядеть неряшливо. Он сел перед ней на колени и убрал волосы с ее глаз и лба. Кожа под его пальцами была холодной, как его ноги в мокрых кедах.

– Я хотел перенести ее на диван, но она слишком тяжелая, – нервно проговорил Билл. Он снял панаму и снова принялся вертеть ее в руках. – А у меня спина, ты же знаешь.

– Я знаю, Билл, все в порядке. – Ральф осторожно просунул руки под спину Каролины и поднял ее с пола. Она не показалась ему тяжелой. Наоборот. Она была легкой – почти такой же, как одуванчик, на который вот-вот подуют, и белые пушинки разлетятся во все стороны. – Слава Богу, что ты был дома.

– Меня почти не было. – Билл пошел следом за Ральфом в комнату. Он так и терзал свою панаму. Ральфу он чем-то напомнил Дорранса Марстеллара с его книжкой стихов. На твоем месте я бы его не трогал, сказал старый Дорранс. Я не вижу твоих рук. – Я уже собрался уходить, когда услышал какой-то грохот наверху… наверное, это она упала…

Билл посмотрел в окно, за которым бушевала гроза. Его лицо было одновременно безумным и каким-то неприятным… алчным, что ли… а глаза, казалось, искали что-то, чего там не было. Потом в глазах Билла опять появилось осмысленное выражение.

– Дверь, – сказал он. – Похоже, она там открыта! Дождь все зальет! Я сейчас вернусь, Ральф.

Он вышел чуть ли не бегом. Но Ральф этого не заметил: сегодняшний день был похож на какой-то нелепый кошмар. И хуже всего было это кошмарное тиканье – сейчас его не заглушал даже гром.

Он положил Каролину на диван и сел перед ней на корточки. Ее дыхание было прерывистым и каким-то уж слишком быстрым, а запах изо рта – просто ужасным. Но Ральф не отвернулся.

– Держись, дорогая. – Он поднял ее руку – она была почти такой же холодной, как и ее лоб – и нежно поцеловал. – Главное, держись. Все в порядке, все хорошо.

Но он сам понимал, что все плохо. Это тиканье означало, что все далеко не в порядке. Теперь тикало уже не в стенах (честно сказать, там никогда и не тикало, в стенах), теперь тикало только в его жене. В Каролине. В его милой, единственной Каролине. Она уходила от него… и что ему делать без нее?!

– Только держись, – повторил он. – Держись, слышишь? – Он снова поцеловал ее руку и прижал к своей щеке. И заплакал только тогда, когда услышал вой сирен «скорой помощи».

Каролина пришла в себя в карете «скорой помощи», по дороге в больницу (дождь закончился, снова выглянуло солнце, и мокрые улицы блестели), и поначалу она разговаривала так невнятно, что Ральф уже уверился в том, что у нее инфаркт. Потом она окончательно пришла в себя и заговорила гораздо яснее, но тут случился второй приступ, и Ральфу вместе с санитаром, который принимал вызов, пришлось ее держать.

Ральф ждал в комнате для посетителей на третьем этаже. Но к нему вышел совсем не доктор Литчфилд, а какой-то Джамаль, невролог. Доктор Джамаль говорил тихим, «успокоительным» голосом. Он сказал, что Каролине сейчас уже лучше, но на ночь ее оставят в больнице, просто чтобы удостовериться, что с ней все в порядке, а утром она уже сможет вернуться домой. Врачи собирались использовать новые препараты – дорогие, конечно, но говорят, что они творят чудеса.

– Не надо терять надежду, мистер Робертс, – сказал доктор.

– Да, – отозвался Ральф. – Конечно, не надо. А это чему-то поможет?

Доктор Джамаль улыбнулся. Он говорил тихим, приятным голосом, который казался еще приятнее из-за его легкого индийского акцента. И хотя он не сказал Ральфу всей правды, не сказал, что Каролина умрет, он все-таки был к этому ближе, чем кто бы то ни было за весь этот долгий год, на протяжении которого его жена так отчаянно боролась за жизнь. Новые лекарства, сказал Джамаль, скорее всего предотвратят возможные рецидивы приступов, но болезнь уже дошла до той стадии, когда любые прогнозы стоит принимать на веру с очень большой поправкой. К несчастью, несмотря на все усилия врачей, опухоль продолжала расти.

– Скоро могут возникнуть проблемы с двигательно-опорным аппаратом, – сказал доктор Джамаль своим тихим спокойным голосом. – И боюсь, что со зрением тоже.

– Могу я провести эту ночь с ней? – тихо спросил Ральф. – Ей так будет спокойнее спать. – Он помолчал, а потом добавил: – И мне тоже.

– Конечно, – просиял доктор Джамаль. – Это замечательная идея.

– Да, – сказал Ральф. – Мне тоже так кажется.

И он сидел рядом со своей спящей женой, и слушал тиканье, которое было совсем не в стенах, и думал: Когда-нибудь скоро – может быть, этой осенью, а может, зимой – я вернусь в эту комнату вместе с ней. Это было не предположение, скорее – пророчество. Он наклонился и положил голову на простыню, которая прикрывала грудь жены. Он не хотел снова плакать, но все-таки заплакал.

Это тиканье… Такое громкое и такое ровное.

Мне бы очень хотелось добраться до этой штуки, что издает эти звуки, подумал он. Я бы расколотил ее на куски, я бы топтал ее ногами, пока она не разлетелась бы на сотни мелких кусочков. Бог свидетель, я бы именно так и сделал.

Он уснул в кресле почти сразу после полуночи, а когда проснулся на следующее утро, воздух был прохладнее, чем накануне, и Каролина уже проснулась, в полном порядке, с ясными глазами. Казалось, что она вообще здорова. Ральф отвез ее домой и вновь приступил к своей тяжкой работе: делать последние месяцы ее жизни максимально приятными. И он еще долго не вспоминал про Эда Дипно; даже когда на лице Элен стали появляться синяки, он все равно еще долго не вспоминал про Эда.

Когда лето сменилось осенью, а осень – зимой, последней зимой Каролины, Ральф уже не мог думать ни о чем другом, кроме этих часов смерти, которые тикали все громче и громче, пусть даже и замедлили ход.

Но тогда у него еще не было проблем со сном.

Проблемы начались позже.

Примерно через месяц после смерти жены Ральф Робертс впервые в жизни узнал, что такое бессонница.

Поначалу эта проблема не казалась такой уж серьезной, но со временем становилось все хуже и хуже. Где-то спустя полгода после первых приступов бессонницы Ральф дошел до предела. К концу лета девяноста третьего он начал всерьез задумываться о том, каково это будет: провести весь остаток жизни в сумеречном состоянии полусна-полубодрствования. Конечно, до этого не дойдет, убеждал он себя, ни за что не дойдет.

Но был ли он в этом уверен? На самом деле, нет. И вот это его угнетало больше всего. Тем более что все книги по проблемам нарушения сна, которые Майк Хэнлон сумел найти для него в Публичной библиотеке Дерри, вовсе не помогали. Они все почему-то противоречили друг другу. В одних бессонницу называли симптомом какого-то более серьезного заболевания, в других писали, что это вполне самостоятельная болезнь, а в одной из них Ральф вычитал даже, что бессонница – это не более чем миф. Но проблема была еще глубже; насколько Ральф уразумел из книг, никто точно не знал, что такое сон, каковы его механизмы и что происходит с человеком, когда он спит.