— Наверное, я заснула — сказала она. — Сейчас самое тяжелое время!

Внезапно появились огни автозаправочной станции, освещенной словно вокзал. Ряд бензоколонок. Длинное строение отгораживало стоянку, где множество машин ожидало конца ночи. Вероника сбросила газ, затормозила, чтобы свернуть в свободный проезд…,,Триумф» вильнул задом, завихлял от бортика к бортику. Дюваль выпрямился: он уже понял, что ничего не вышло. Машина поехала медленнее, казалось, она шла по волнистому железу, клевала задом и передом, все больше и больше кренилась, и, наконец, сильно ткнулась в цоколь первого ряда колонок. Мотор замер. Наступила тишина. Послышался чей–то бег. Возник склоненный человек. Он был взбешен.

— В чем дело?! Вы что, заснули что ли?!

Это был блондин с пятном машинного масла на щеке. На голове его красовалась матерчатая фуражка с длинным козырьком. Мужчина возмущенно открыл дверцу и помог Веронике выйти. Дюваль не мог унять дрожь в пальцах. Он услышал голос Вероники, но не разобрал о чем она говорит. Он возвращался издалека… Замерз. Проиграл. Мир вокруг него постепенно обретал реальные черты. Было два часа ночи. Какой–то служащий вышел из строения, пытаясь застегнуть куртку, при этом руки его громадными тенями метались по асфальту.

— Пойди–ка, взгляни, — крикнул человек в фуражке, — есть над чем поломать голову.

Дюваль выставил наружу сначала одну ногу, затем другую. Ноги ощущались с трудом. Рабочие уселись на корточках позади машины. Вероника склонилась над ними.

— Колесо накрылось, — сказал один.

— Такого никогда не бывает, — сказал другой. — Ну, может одна гайка ослабнуть…, но не пять же. — Нет, это сделано нарочно!

— Мой муж на дороге заменял колесо, — сказала Вероника. Оба механика медленно распрямились. Дюваль понял, что все его объяснения никому не нужны.

— Но я же все их укрепил, — пытался настаивать Дюваль.

— Должно быть, недостаточно, — сказал старший, тот, что вышел из дома.

Он вытер руки о штаны и покачал головой.

— Вам повезло!… Ведь когда гайка не привинчена до конца, это видно сразу!

— У меня не было лампы.

— А лампа и не нужна. Вы что, никогда не меняли колеса?

— Нет, менял несколько раз.

— Так как же тогда, — это же самоубийство, честное слово.

Вероника оглядела Дюваля. Он искал слова. Свет на колонке был ослепительным, как на ринге.

— Мы спешили, — сказал Рауль.

— Спешили разбиться!

— Машина моей жены, я ее плохо знаю.

— Что вы рассказываете, колесо везде колесо… А! Так, так, вот на что нужно взглянуть.

— Можно ли его восстановить? — спросила Вероника. Оба механика повернулись к ней.

— Все будет зависесть от состояния барабана, — сказал молодой.

— У нас здесь мало инструмента для ремонта… Но попробуем.

В их голосах послышалось сочувствие: ведь ей пришлось ехать с таким психом. Итак, их было трое против Рауля. Рауль отчаянно искал ответ, движения, слова, которые вернули бы ему их расположение. Его застали врасплох. Он ничего подобного не предвидел. Он еще окончательно не пришел в себя, сознание еще было затуманено. Рауль резко повернулся на каблуках и зашагал к дому. Он услышал, как один из рабочих сказал Веронике:

— Похоже, он не в своей тарелке, ваш муж.

Рауль вошел в дом. Он был один среди витрин, заполненных мешочками с конфетами и разноцветными пакетами. Дюваль увидел стул и сел. Догадалась ли обо всем Вероника? А если так, то стоит ли отрицать? Она была все время с рабочими: разговаривала с ними, когда они сгрудились у больного колеса, сопровождала их, когда, поставив машину на домкрат, все отошли в сторону. Должно быть, она еще раз хотела убедиться, что колесо не могло отвалиться само, если ему не помочь оплошностью, неведением или чем–нибудь еще. Окончательный ответ могла дать только она, и, благодаря своей сообразительности, она наверняка знала его.

А вот и Вероника. Дювалю совсем не хотелось сцены. Он молча следил за ее приближением: вот она уже за стеклянной дверью, ищет его глазами. Он встал. Стоя удобнее защищаться.

Он попытался снова разгневаться, разозлиться, ожесточиться, чтобы казаться невинным, может быть для того, чтобы бросить ей в лицо всю правду, как выплескивают серную кислоту… Дверь бесшумно распахнулась. Вероника предстала перед Раулем во всем белом, возникнув из ночи, словно призрак. Бессонные лампы странным образом высветили ее лицо. Она остановилась в нескольких шагах от Рауля, словно обремененная смертельной ношей.

— Ты сделал это нарочно, — прошипела она.

Дюваль ничего не ответил. Когда–то в школе он бывал в таком же положении: отказываясь отвечать, опирался на правую ногу, с поникшей головой. Все думали, что он притворщик и упрямец, а он искренне не мог найти слов, чтобы все объяснить. За это молчание его всегда били: мать, учитель, унтер–офицер, полиция, а теперь вот его жена, которая сейчас настаивала на том, чтобы он во всем сознался.

— Отвечай! Скажи хоть что–нибудь!

— Все в порядке. Не нужно кричать. Да. Это я. Я сделал это нарочно.

— Но зачем?

— Чтобы проверить.

— Что проверить? Что?

— Можем ли мы продолжать жить вместе.

Вероника пыталась осознать услышанное. Сжала губы. Сощурила глаза. Сразу подурнела.

— Что это значит?

— А то, что с меня хватит.

— И ты хотел меня угробить?

— Нет, не специально тебя. Это было как пари… Да, вот именно, пари…

— Ты форменный псих.

— Возможно. Мне уже это говорили.

Вероника умолкла. Ее упорядоченный мирок распадался на части. Дюваль переменил ногу, сделал шаг. Она вдруг отпрянула от него, да так быстро, что задела витрину.

— Не дотрагивайся до меня!

Закричала она сипло. В ее голосе была готовность позвать на помощь. Она потерла ушибленную руку, не спуская с него глаз.

— Я не хотел тебе плохого, — сказал Рауль.

— Нет, ты хотел убить меня.

Она по–прежнему верила в преднамеренное убийство и никак не хотела сообразить, что он–то был в большей опасности.

— Это тебе даром не пройдет.

У тех, других, в детстве была точно такая же реакция, те же слова, угрозы, готовность к наказанию…

— Ты думаешь донести на меня? — спросил он. — Но кто тебе поверит? Я же был рядом, на месте смертника, и даже не пристегнулся.

Она была так потрясена, возмущена, вне себя, что слезы выступили у нее на глазах.

— Я больше с тобой не останусь! — воскликнула Вероника.

— Ты свободна!

— Я встречусь со своим адвокатом и тебе это дорого обойдется.

Он бы здорово удивился, если бы эта баба не заговорила о деньгах. Рауль глядел на нее сверху вниз, разбирая по деталям: белый костюм сработан известным портным, плетеный золотой браслет, дорогая дамская сумка. Она была дальше от него, чем дикарь с Амазонки.

— Я согласен, — сказал он, — разводимся! Так лучше. Положение прояснялось. Вероника немного угомонилась.

Она знала с чего начинать при разводе. Она посмотрела в окно: рабочие трудились над «Триумфом». Сказала тихо:

— Это правда? Ты решил?

— Да.

Она еще помялась. Рауль с нетерпением ждал. Он ни о чем больше не жалел. Будущее прояснилось. Он готов на все уступки, лишь бы все это побыстрей кончилось.

— Если это необходимо, я оплачу твое содержание, — сказал Рауль.

— Содержание? Из каких средств? И добавила:

— А в ожидании развода, кто меня приютит? Рауль удивился.

— Приютит?

— О! Не строй из себя дурака. Кто заверит меня, что ты не начнешь все снова?

— Я? Чего ты боишься?

Она ничего не поняла и ничего не поймёт, уверенная, что он мелкий злодей и преступник. Рауль не удержался от презрительного смеха.

— Я вижу, — сказал он, — ты не доверяешь мне.

— Есть отчего!

— Итак, что ты хочешь?

— Я хочу…, чтобы ты подписал одну бумагу.

— Я не против, объясни — какую?

— Бумагу, в которой ты напишешь, что попытался убить меня.

— Нет. Никогда. Не: рассчитывай на это. Она отступила к двери.