– Биргит и Карл-Эрик не верят в самоубийство.

– Я знаю. По логике вещей, я тоже не должен верить, но, признаюсь честно… не могу сказать, что думаю по этому поводу. Я прожил с Алекс пятнадцать лет, но так и не узнал ее.

Его голос оставался сдержанным, даже холодным, но по изменению тона Эрика поняла, что Хенрик предпочел бы и дальше обсуждать погоду. Первое впечатление о нем оказалось более чем ошибочно. Горе Хенрика было безмерно, хотя и не так откровенно, как в случае Биргит и Карла-Эрика Карлгрен. И он оплакивал не только смерть Алекс, но вместе с ней – раз и навсегда упущенную возможность заслужить ее любовь, стать ей ближе. Последнее Эрика, как никто другой, понимала из собственного опыта.

– Чего же она боялась?

– Этот вопрос я задавал себе тысячу раз, но ответ на него не знаю. А когда пытался поговорить на эту тему с Алекс, каждый раз словно оказывался перед закрытой дверью. У нее словно была какая-то тайна, которой она не хотела ни с кем делиться. Странно звучит, правда? Но, поскольку я не знаю, что у Алекс было на душе, я не могу судить и о том, на что она была способна. Я имею в виду в том числе и самоубийство.

– Какие отношения у нее были с родителями и сестрой?

– Ну… как бы вам это объяснить… – Хенрик надолго задумался, прежде чем ответить. – Напряженные. Они как будто вечно виляли хвостами друг перед другом. Младшая сестра была единственной, кто хотя бы время от времени говорил, что думает. Юлия… Но и она была еще та штучка. У меня возникало чувство, что идет какой-то внутренний диалог за тем, что они говорят вслух. Даже не знаю, как точнее выразиться. Они как будто использовали какой-то шифрованный язык и забыли дать мне код.

– Что вы имели в виду под «той еще штучкой»?

– Вы, конечно, знаете, что Юлия – очень поздний ребенок. Биргит родила ее далеко за сорок, причем к своему большому удивлению. И вот малышка стала чем-то вроде кукушкиного птенца в чужом гнезде. А ведь быть сестрой Алекс совсем не просто. Юлия не отличалась красотой – ни в детстве, ни позже… Как выглядела Алекс, вы знаете. Поэтому все внимание Биргит и Карла-Эрика было сфокусировано на старшей, а про младшую они нередко словно забывали. Юлия приспособилась к этому, научившись уходить в себя. Но мне она нравилась. Я-то понимал, что за неказистой внешностью есть кое-что… Надеюсь, найдется кто-нибудь, кроме меня, кто это оценит.

– Как она восприняла смерть Алекс? Как они вообще ладили друг с другом?

– Об этом лучше спросить Биргит и Карла-Эрика. Я не видел Юлию вот уже больше полугода. Она училась на педагога в Умео и очень неохотно приезжала домой. Даже на Рождество ее не было с родителями. Что касается отношения к Алекс, то Юлия боготворила старшую сестру. Алекс училась в пансионе, когда Юлия родилась, поэтому в детстве они виделись не так часто. Но позже, когда мы наведывались к Кальгренам, Юлия ходила за ней по пятам, как комнатная собачка. Алекс как будто не было до этого дела. Изредка она раздражалась, могла даже шикнуть на сестру. Но чаще просто ее игнорировала.

Эрика почувствовала, что беседа подходит к концу. В паузах между репликами она будто проваливалась в гробовую тишину огромного дома и чувствовала одиночество Хенрика Вийкнера особенно остро.

Эрика поднялась и протянула Хенрику ладонь, которую он взял обеими руками, задержал на несколько секунд и только потом отпустил.

– Мне хотелось бы посмотреть галерею, – сказала она.

– Хорошая идея. Это – детище Алекс, которым она очень гордилась. Она создала эту галерею с нуля, вместе с подругой, с которой училась в Париже, Франсин Бижу… правда, теперь она Сандберг. Мы общаемся, хотя и несколько реже с тех пор, как у нее появился ребенок. Сейчас Франсин, конечно, в галерее; я предупрежу ее… расскажу, кто вы, и она, конечно, тоже расскажет вам об Алекс.

Хенрик придержал дверь, и Эрика, бросив последнее «спасибо» в спину бывшего супруга Алекс, пошла к машине.

Когда она выходила из машины, небеса разверзлись. Галерея располагалась на Чальмерсгатан, параллельно Авенюн, но после получасового кружения по переулкам Эрика решила припарковаться на Хеден. Совсем недалеко, хотя под проливным дождем и какая-нибудь пара метров растянется на целую милю. Помимо прочего, парковка стоила двенадцать крон в час, и настроение Эрики сразу упало. Зонтик она с собой, конечно, не взяла, поэтому вьющиеся волосы быстро стали похожи на неудавшийся домашний перманент.

Эрика перебежала Авенюн под самым носом трамвая, прогрохотавшего в сторону Мёльдаля. Потом пробежала мимо «Валанда», памятного шумными пирушками времен студенческой юности, и повернула налево, на Чальмерсгатан.

Галерея «Абстракт» была по левую сторону, о чем недвусмысленно объявляла огромная витрина. Эрика нажала звонок и вошла в салон, оказавшийся несколько больше того, что можно было ожидать, глядя с улицы. Стены, пол и потолок были выкрашены белым, благодаря чему полотна на стенах сразу бросались в глаза.

Женщина, которую Эрика увидела в дальнем конце зала, определенно была француженкой. Жестикулируя с истинно парижской грацией, она обсуждала с посетителем какую-то картину.

– Я скоро объявлюсь, была рада увидеться, – закончила она с неподражаемым акцентом.

Эрика заложила руки за спину и прошлась по залу, разглядывая вывешенные полотна. Как того можно было ожидать из названия галереи, все они были в абстракционистском стиле: кубы, круги, решетки и другие странные фигуры… Эрика склонила голову набок и сощурила глаза. Что такого хотели сказать этим художники и почему это ускользало от ее понимания? Во всяком случае, она ничего здесь не видела, кроме немудреных фигур, какие изобразил бы любой пятилетний малыш. Но искусство надо уважать, даже если оно остается за гранью твоего понимания.

Эрика остановилась перед огромным красно-желтым полотном, когда услышала за спиной стук каблуков, цокающих по полу в шахматную клетку.

– Здорово, не правда ли?

– Да, да… очень интересно. Хотя, честно говоря, в живописи я понимаю не так много. Мне нравятся «Подсолнухи» Ван Гога… дальше, признаюсь, я не продвинулась.

Франсин улыбнулась:

– Вы, наверное, Эрика. Анри только что звонил и предупредил, что вы скоро подъедете.

Она протянула изящную руку, которую Эрика пожала, еще не успев понять, что сказала ей Франсин.

Миниатюрная дама буквально источала ту элегантность, на которую каждая француженка, похоже, имеет патент с рождения. Эрика, при своих ста семидесяти пяти сантиметрах без каблуков, чувствовала себя рядом с ней неуклюжей великаншей. Франсин была в облегающем черном костюме. Волосы цвета воронова крыла были зачесаны назад и собраны на затылке. При этом она не производила впечатления женщины, которая любит рядиться в черное; Эрике было бы легче представить ее в ярко-желтом или кричаще-красном. Похоже, Франсин носила траур. Неброский, идеально лежащий макияж не мог скрыть красноты под глазами. Эрика невольно озадачилась тем, не потекла ли ее косметика, и понадеялась на лучшее.

– Думаю, нам лучше уединиться и поговорить за чашкой кофе. Сегодня на редкость спокойный день. Прошу сюда…

Франсин провела гостью в тесную комнатку позади галереи, заставленную холодильниками, микроволновками, кофеварками и тому подобной техникой. Столик был маленький, рассчитанный не больше чем на два стула, на один из которых опустилась Эрика. Хозяйка галереи тут же поставила перед ней дымящуюся чашку. Желудок протестовал после кофе, выпитого у Хенрика, но Эрика знала по опыту многочисленных интервью, из которых брала материал для своих книг, что по какой-то непостижимой причине человека легче разговорить за чашкой кофе, чем без нее.

– Если я правильно поняла Анри, – начала Франсин, – родители Алекс попросили вас написать что-то вроде некролога.

– Все верно, – подтвердила Эрика. – Последние двадцать пять лет мы с Алекс не встречались, и мне хотелось бы знать о ней больше, прежде чем браться за эту тему.