Фредрик Рен с трудом удержался, чтобы не закатить глаза. Вечно эти старикашки ноют по поводу того, что телевидение раньше было лучше. Но посади их перед серией с таким Хагге, или как его там, они уснут в течение десяти секунд. Снотворное, блин, а не программы. Но он лишь улыбнулся Эрлингу, словно был с ним полностью согласен. С этим мужиком надо поддерживать хорошие отношения.

– Только мы, разумеется, не хотим, чтобы кто-нибудь пострадал, – продолжил Эрлинг с озабоченной морщиной на лбу.

Будучи руководителем компании, он с успехом пользовался этой морщиной, и в результате долгих тренировок она получалась почти естественной.

– Конечно же нет, – вторил ему продюсер, тоже попытавшийся изобразить на лице озабоченность и заинтересованность. – Мы тщательно следим за самочувствием участников и даже организовали им на время съемок поддержку профессионального психолога.

– Кого же вы наняли? – спросил Эрлинг, откладывая сигару, от которой уже почти ничего не осталось.

– Нам очень повезло, нас познакомили с психологом, который только что переехал в Танум. Его жена получила должность в местной полиции. У него солидный профессиональный опыт, поэтому мы очень рады, что нашли его. Он будет беседовать с участниками индивидуально и со всеми вместе раза два в неделю.

– Отлично, отлично, – закивал Эрлинг. – Нам ведь чрезвычайно важно, чтобы все хорошо себя чувствовали. – Он отечески улыбнулся Фредрику.

– В этом вопросе у нас с вами полное единодушие. – Продюсер улыбнулся в ответ. Правда, не столь по-отечески.

Калле Шернфельт стоял в нерешительности, держа в одной руке мундштук, а в другой тарелку, и с отвращением смотрел на остатки еды.

– Тьфу, какой, блин, бардак, – сказал Калле, будучи не в силах оторвать взгляд от смешавшихся в одну кашу мяса, соуса и кусочков картошки. – Эй, Тина, когда мы наконец поменяемся? – раздраженно спросил он, уставившись на проплывавшую мимо девушку, державшую две тарелки с аккуратно разложенной на кухне едой.

– Что до меня, так никогда, – огрызнулась та, открывая бедром дверь.

– Дьявол, как я это ненавижу! – прорычал Калле и скинул тарелки в мойку. Раздавшийся сзади голос заставил его вздрогнуть.

– Послушай, если ты что-нибудь разобьешь, мы вычтем у тебя из зарплаты. – На него сурово смотрел Гюнтер, шеф-повар ресторана «Постоялый двор».

– Если ты думаешь, что я тут из-за денег, ты жестоко ошибаешься, – нагло ответил Калле. – К твоему сведению, дома, в Стокгольме, я трачу за вечер больше, чем ты зарабатываешь за месяц!

Он взял еще одну тарелку и демонстративно швырнул ее в мойку. Тарелка разбилась, а его дерзкий взгляд явно подстрекал Гюнтера к каким-либо действиям. На секунду показалось, что шеф-повар уже открывает рот, чтобы выругаться, но потом он взглянул на камеры и, что-то бормоча, пошел обратно на кухню – размешивать булькающую на конфорках еду.

Калле криво усмехнулся. Всё одно, где ни находись – в Танумсхеде или в центре Стокгольма. Реально. Кто платит, тот и заказывает музыку. Все тянутся к деньгам. С этим он вырос, научившись так жить и ценить такой уклад. Почему бы и нет? Ведь ему от этого одна польза. Он же не виноват, что родился в мире, где деньги швыряют на ветер. Только однажды – на острове – ему довелось ощутить, что эти правила не работают. От одной мысли об этом он помрачнел.

Калле согласился участвовать в «Робинзоне», полный радужных надежд. Он привык побеждать и был уверен, что ему не составит труда на голову разбить кучку тупых провинциалов. Он ведь знал, что за народ участвует в программе – безработные, грузчики и парикмахерши. Для такого парня, как он, победить их – раз плюнуть. Однако реальность обернулась для него шоком. При отсутствии возможности вытащить бумажник и блеснуть важными оказались совершенно иные вещи. Когда еда закончилась и кругом осталось одно дерьмо и песчаные блохи, его достоинства свелись к нулю. Он испытал жгучую боль. При голосовании его поставили пятым, он даже не пошел на последнюю тусовку. Ему внезапно пришлось осознать, что люди не питают к нему теплых чувств. Не то чтобы он был самым популярным парнем в Стокгольме, но там к нему, по крайней мере, относились с уважением и восхищением. Перед ним часто и с удовольствием заискивали, чтобы не упустить момента, когда шампанское льется рекой и вокруг вьются девицы. На острове этот мир казался бесконечно далеким, и победу одержал какой-то полный ноль из Смоланда[15] – кретин-столяр, вокруг которого все ахали, потому что он такой подлинный, такой честный, такой простой. Проклятые идиоты. Да, остров оставил впечатление, которое Калле постарался забыть как можно скорее.

Но тут все будет по-другому. Здесь он куда больше в своей стихии. Допустим, не возле мойки, но у него есть шанс показать, на что он способен. Его характерный для престижного стокгольмского района выговор, классически зачесанные назад волосы и дорогая фирменная одежда тут кое-что значат. Ему не придется носиться полуголым, подобно безмозглому дикарю, пытаясь полагаться на какого-то великого засранца. Здесь он сможет взять верх.

Калле нехотя достал из мойки грязную тарелку и начал ее споласкивать. Надо поговорить с продюсерами, чтобы их с Тиной поменяли местами. Это уж всяко не соответствует его имиджу.

Словно в ответ на его мысли, из распахивающейся в обе стороны двери вновь появилась Тина. Она прислонилась к стене, сняла туфли и закурила сигарету.

– Хочешь? – Тина протянула ему пачку.

– Да, блин, – ответил Калле и тоже прислонился к стене.

– Нам ведь нельзя тут курить? – спросила Тина, выпустив кольцо дыма.

– Да, – снова отозвался он и выпустил кольцо, устремившееся следом.

– Что ты думаешь насчет сегодняшнего вечера? – Она посмотрела на него.

– Ты имеешь в виду дискотеку, или как они это там, блин, называют?

– Именно. – Тина засмеялась. – Думаю, я не бывала на «диско» с середины школы. – Она немного пошевелила пальцами ног, болевшими от того, что они в течение нескольких часов были сжаты туфлями на высоком каблуке.

– А, ежу ясно, там будет прикольно. Ведь бал правим мы. Народ соберется ради нас. Разве может получиться не прикольно?

– Да, я, во всяком случае, собираюсь попросить Фредрика устроить так, чтобы мне дали спеть.

Калле захохотал.

– Ты чего, серьезно?

– А ты думаешь, я полезла в это дело из-за того, что тут так классно? – Тина посмотрела на него с обидой. – Мне надо ловить момент. Я несколько месяцев брала уроки пения, и после «Бара» записывающие конторы прямо с ума посходили.

– Так у тебя уже есть контакты в музыкальном мире? – подзадорил ее Калле, глубоко затягиваясь.

– Нет… Все как бы сорвалось. Но мой менеджер говорит, что всему виной был тайминг. Нам надо найти крутую мелодию, чтобы создать мне имидж. А еще он попробует устроить, чтобы меня пофоткал Бинго Ример[16].

– Тебя? – дико захохотал Калле. – Знаешь, тогда, пожалуй, у Барби больше шансов… У тебя же нет таких… – он скользнул взглядом по ее телу, – достоинств.

– Что? Да у меня не менее красивое тело, чем у этой чертовой куклы. Только сиськи чуть поменьше. – Тина бросила сигарету на пол и сердито загасила ее каблуком туфли, которую держала в руке. – Но я коплю деньги на новую грудь, – добавила она, с вызовом глядя на Калле. – Еще десять тысяч крон, и я смогу заполучить классную чашечку Д.

– Ну, успехов, – сказал Калле и тоже раздавил сигарету на полу.

Именно в этот момент вернулся Гюнтер. Его лицо, уже и так раскрасневшееся на кухне от горячих паров, покраснело еще больше.

– Вы здесь курите! Это запрещено, абсолютно запрещено, совершенно запрещено. – Он возмущенно замахал руками, а Тина с Калле переглянулись и захохотали. У него был чертовски карикатурный вид.

С неохотой они вернулись к своим занятиям. Камеры все запечатлели.