Игра на понижение
Этот поединок воспроизводится заново с каждым веком. У него нет ни финала, ни, тем более, счастливой развязки. В этом легко убедиться на примере двух передач.
Выгородка первой /«Национальный интерес», декабрь 1997 года/ представляла собою амфитеатр с двумя трибунами, где располагались гости с полярными точками зрения – представители «традиционного» писательского клана и, так сказать, писатели «от коммерции» «Писательское дело, – говорил Фазиль Искандер – это, во-первых, воля к добру. А второе – воля к добру, выраженная в пластической форме. Все, что не входит в это двойственное понятие – это не писательство. Это – чтиво».
«Я – не писатель, – тотчас отозвался представитель второй трибуны, – Я – изготовитель того, что вы называете «чтивом». Мы путаем, литературу как потребность писать и литературу как коммерческое явление».
«Коммерция в издательском деле – это что?» – обратился ведущий Дмитрий Киселев к директору возникшего в последние годы, хотя и очень популярного, издательства. «Это – когда книга, которую ты выпускаешь, – продается, – ответил тот. – Писателю говорить “я написал хорошую книгу” не скромно. Только издатель знает вкусы и знает, что надо публиковать, и что нет».
«Когда продают мыло, то продают чистоту. Когда продают пошлую книгу, продают болезнь души. Что, деньги не пахнут?» – резко переспросил Д.Киселев, предпочитающий лобовые вопросы дипломатическим. – «Дело не в деньгах. Если книга интересна, она нужна людям». – «Вы издадите все, что будет куплено?» – «Я издам все, что интересно читателю. Детективы. Женские романы...». – «Те самые – в глянцевых обложках у книжных коробейников?» – «Да, те самые, которые выходят стотысячными и миллионными тиражами... Маринина, Леонов, Корецкий, Головачев...».
«Смешно слышать, – не выдержал Виктор Ерофеев с трибуны «настоящих» писателей. – Есть бургунские вина и есть «Солнцедар». Для этого и существуют критики, чтобы объяснить, что «Солнцедар» – яд...».
«Прививать вкусы – одна задача. Но заниматься цензурой, говорить, что все дебилы – читают черт-те что... Мы занимаемся необольшевизмом, – последовала ответная реплика главного редактора «Нового литературного обозрения», – Нынешняя эпоха при всех ее безобразиях, позволила людям писать, что они хотят, и читать, что они хотят».
«Вот вы издаете все, что читают, – обратился Киселев к коммерческой трибуне, – Но часто это игра на низких инстинктах, игра на понижение. Вы выбираете низкое в отличие от высокого. Все ниже и ниже...». – «Я выбираю те инстинкты, которые мне самому близки, – возмутился бородатый автор крутых детективов. – Можете считать их низкими. Приятель подсчитал – у меня в романе выдавлено 27 глаз. Я сам такое читаю с удовольствием. Богам – амброзия, а козлам – капуста».
Два микрофона, стоящие в середине амфитеатра, означали единоборство. Места на ристалище обычно просили занять наиболее непримиримых. На этот раз в роли «дуэлянтов» – издатель против писателя.
«Вы прикрываетесь словом «литература», – начал атакующий. – Но вас не читают. За мои книги читатель голосует кошельком...». – «Не надо говорить за народ, как партийный функционер, – возмутился писатель. – Читателей можно накормить любой пищей, в том числе отравленной... Скажите о себе». – «А я читаю своих писателей. Мне они нравятся».
По данным ЦИОМ, бесстрастно сообщил на экране титр, 27% читающих россиян покупают детективы и остросюжетную литературу, 23% – любовные романы, 16% – книги для детей, 12% – историческую литературу, 5% – поэзию.
Цифры показывали реальную ситуацию. Но разве не той же была картина вчера? И не останется той же завтра?
Телевизионная дискуссия – драма с открытым финалом. Спектакль, где каждый, оставаясь самим собой, становится персонажем. Наивно думать, что перед камерой один оппонент переубедит другого. Зато каждый в состоянии довести свою позицию до предела, а сама полемика разжигает аудиторию.
Как относиться к подобным фактам?
Как к данности, которая неизбежна? Как к норме, из которой извлекаешь тем больше выгоды, чем меньше обращаешь внимания на вечно ноющих интеллигентов? Или, все-таки как к опасности, которой не следует поддаваться? Ситуация ведь зависит и от политики тиражей, и от нашего собственного участия. В том числе от таких дискуссий.
Проблема – в приоритетах.
Справедливо ли считать «народным» произведение, ссылаясь на количество почитателей и не обращая внимания на его художественные стороны? Правомерно ли уравнивать произведение и товар?
Чувство вкуса формируется исторически. Окончательный вердикт – привилегия человечества. Но для того, чтобы отличить Бенедиктова от Пушкина, не обязательно ждать века. Бывает, достаточно одного Белинского.
Отношение гусеницы к листу
Спустя 8 месяцев тот же издатель оказался одним из героев другой передачи. На этот раз – в роли ответчика /«Суд идет», 4.07.98/. Игорь Волгин – литератор и известный исследователь творчества Достоевского подал иск на... Игоря Волгина – автора детективов.
Кафедра, присяжные за барьерчиком, судья, свидетели, адвокаты.
В русской традиции еще не было случая, чтобы при живом литераторе другой автор брал его подлинное имя в качестве своего псевдонима. Писатель и критик, чье имя уже сорок лет в литературе, устал объяснять своим читателям, что не он написал только что вышедший крутой боевик, хотя на обложке стоит его имя. Издательство «Эксмо» таким образом создало прецедент литературного беспредела. «Я хочу защитить свое маленькое литературное имя от посягательств», – обратился к суду истец.
«Но наш автор и не собирался воспользоваться славой уважаемого писателя, – возразил ответчик. – Он работает в другом жанре».
«Я, собственно, иск не к автору предъявляю, а к издательству, – пояснил истец. – Понимаю, что автор мог меня и не знать. Но издательство должно было его поправить». «Здесь нет никаких претензий к детективному жанру», – подтвердил директор другого издательства, вызванный как свидетель со стороны истца и пояснивший, что книги однофамильца, которые ему показали, вызвали у него состояние шока.
Было несколько неприятных бесед с продавцами, которые не знали, что объяснять покупателям. Выпускать трехтомник Игоря Леонидовича в такой ситуации становится коммерчески опасным. Он уже понес убытки.
«А может быть, вы просто не умеете продавать книги? – ехидно спросил адвокат ответчика. – Несмотря на возраст юного автора его романы идут нарасхват. Считать ли, что удачная реализация этих книг связана с тем, что он воспользовался элитарным именем специалиста по Достоевскому? К тому же на обороте каждой книги есть портрет автора – юноши, который в три раза моложе Игоря Леонидовича. Неужели узкая прослойка интеллигенции, которая читает книгу о Достоевском, не может отличить человека предпенсионного возраста от юноши?».
«Я не претендую на то, что каждый читатель знает меня в лицо, – уточнил истец, который, судя по внешнему виду не ассоциировался с пенсионером. Скорее, он – как Карлсон, – был мужчиной в самом расцвете сил. – Но кто может поручиться, что Игорь Волгин на ваших обложках – не мой юный облик? Может, это я в лучшую пору моего цветения».
В полной мере оценить юмор последней фразы аудитория могла сразу же – место за трибуной занял лже-Волгин. Вместо юноши с пушком на румяных щеках перед зрителями предстал тщедушный, чуть ли не изможденный на вид персонаж. От самого уха через всю голову была уложена жидкая прядь заема, усугубляющая печальное отсутствие волос. Собираясь в высокий суд он принарядился в рубашку с воротником апаш в крупных цветах и пятнах, которая чем-то пародийно напоминала знаменитые суперэффектные рубашки Евтушенко и усугубляла нелепость образа.
Судебная драма приобретала явно комедийный характер.
"А не учился ли молодой человек в моем семинаре и не был ли отчислен за неуспеваемость?", – поинтересовался уже несколько раздраженный истец, допуская явную некорректность. «Нет, я учился в текстильном институте», – простодушно ответил тот. И словоохотливо пояснил, что пишет под разными псевдонимами в разных жанрах, включая женские романы, детские сказки, стихи и загадки. А псевдоним автора детектива должен быть кратким, крутым и выражать национальную особенность. В нем должна быть эдакая ширь. «Игорь Волгин» очень подходит. Вообще-то к сочинению детективов лже-Волгин пришел не так давно – из нравственных соображений: Чтобы попытаться предотвратить наблюдающийся сейчас в России страшный разгул преступности.
