— Просто захотелось, вот и все, — вынужден был я признаться, прекрасно сознавая, что Анна не удовлетворится таким ответом.

— Захотелось поговорить или только увидеть?

Ну, началось… Обсуждать с Анной отношения с отцом мне совсем не хотелось. Не потому, что я не готов делиться с женой сокровенным. Вовсе нет. Но рассуждать об отце, вот так, без повода, показалось мне не просто глупым, а по-настоящему идиотским занятием. Сама по себе идея, что отец может стать объектом аналитического исследования, кажется мне чудовищной.

— Захотелось позаботиться о нем? Неужели в тебе проснулись сыновние чувства?

— У тебя все и всегда разложено по полочкам, а я так не умею — пока мне хочется только отыскать его! А как там дальше дела пойдут — загадывать не берусь. Поверь, сам буду бесконечно рад, если кто-нибудь объяснит — зачем мне в тридцать три года понадобился отец? Но сомневаюсь, что это кому-то по силам.

— А мне казалось, что писатель у нас — ты. Разве писатель не должен уметь разгадывать тонкие психологические мотивы поведения своих героев? До сих пор ты прекрасно справлялся с такими задачками.

— Если бы сочинял, то придумал бы обязательно. Но поскольку дело касается лично меня, подобрать правдоподобные мотивы не получается. Иногда мне кажется, что я слишком тонко организованная машина. Гожусь не для всякой операции. Не замечала?

— А ты попробуй, сконцентрируйся и сочини. Увидишь, тебе сразу станет легче.

— Серьезные люди так не поступают.

— Серьезные люди не позволяют отцу пропадать на десять лет.

— Меня в этом трудно обвинить.

— А кого обвинять, твоего отца?

— Вот еще. Никого не нужно обвинять. Это даже звучит глупо. Знаешь, как это бывает. Разумного объяснения такому развитию событий еще не придумали, начинается все с ничтожного недопонимания, но если у людей не хватает ума вовремя остановиться — начинаются раздоры, сначала возникает отчужденность, а потом и стойкое нежелание видеть друг друга лишний раз, чтобы случайно не попасть в дурацкие жернова выяснения отношений. А уж когда тайно поздравляешь себя с тем, что увернулся от встречи и сохранил свои нервы в покое, считай, дело сделано — люди окончательно потеряли друг друга.

— Ничего я этого не знаю.

— Понятное дело. Ты женщина.

— А это здесь причем?

— Не мной придумано, что женщины наделены умом, а мужчины интеллектом. В этом и состоит основная разница между полами. Поэтому им так трудно понять друг друга.

— Кстати, об интеллекте. Ты купил фотоальбом для Ксении Павловны? У нее завтра день рождения. Я обещала, что подарю ей фотоальбом. Лето она провела на Алтае, так что у нее скопилось огромное количество красивых фотографий, и мой подарок будет кстати.

— Ну что ты будешь делать — забыл.

— Хорошо, что я вспомнила. Кстати, магазин пока еще работает. Сбегай, пожалуйста, не сочти за труд. А я пока займусь ужином, а заодно и решу, что делать с поисками твоего отца.

— Может быть, не надо?

— Как же не надо? Очень даже надо.

Уже стемнело. Кое-где на небе были видны трогательно подрагивающие точки — звездочки. Хорошее зрение — это у меня от отца, как и способность замечать во время вечерних прогулок различные астрономические объекты. По расчетам я должен добраться до нужного магазина за тринадцать минут. Предположим, что на покупку альбома уйдет не менее пяти минут, а обратный путь я проделаю, скажем, за двенадцать минут — обратный путь почему-то всегда короче — то можно надеяться, что я управлюсь за полчаса.

Уличные фонари вполне сносно освещали тротуар. Мимо меня проносились многочисленные в это время суток прохожие. Они были скорее задумчивы, чем озабочены. Признаться, я не люблю разгуливать по вечернему городу. Вид освещенного электричеством мрака никогда не вдохновлял меня. Люди, снующие под зажженными фонарями, всегда казались мне персонажами какой-нибудь скучной книжки в стиле фэнтези. Наверное, потому, что желтоватый искусственный свет освещает их фигуры вызывающе неравномерно, создавая причудливые яркие картины. Какие-то части тел остаются во мраке, а другие, наоборот, неестественно выпячиваются, создавая странную композицию двух разных будто бы случайно соединившихся людей. Фэнтези и есть. Не удивлюсь, если выяснится, что именно подобные световые фокусы во многом поспособствовали появлению современной живописи. А потом и ее закату, поскольку в поиске причудливости (современная живопись — это ведь и есть поиск причудливости, не так ли?) художник безнадежно проигрывает хорошему фотоаппарату. Точно так же, как шахматист безнадежно проигрывает хорошей шахматной программе.

Не люблю темноту, поэтому еще в начальной школе решил держаться подальше от астрономии. Мне ли не знать, что астрономы частенько работают по ночам. Неизвестно, обиделся ли на меня за это отец?. Не знаю, хотел ли он, чтобы я продолжил его астрономическое дело? Будешь этим, будешь тем. Никогда не слышал от него ничего подобного, но мало ли?

Светофор, наконец-то, откликнулся зеленым огоньком. Можно было пересекать Большой проспект. Но я не успел сойти с тротуара. Над ухом у меня раздался приятный мужской голос.

— Простите, можно ли обратиться к вам с неожиданной просьбой?

Пришлось застыть на месте с поднятой ногой. Опустить ее на асфальт я решил только после того, как понял, что отвертеться от разговора с вынырнувшим из темноты молодым человеком и сопровождавшей его девушкой, мне не удастся, вопрос уже задан.

— В принципе, да.

— Значит, можно?

— Просьба обратиться с неожиданной просьбой сама по себе весьма неожиданна, не правда ли? — я не смог отказать себе в некоторой доли иронии.

Это замечание показалось моим собеседникам чересчур сложным для понимания. На какое-то время они погрузились в размышления, словно бы решая, скрыт ли в моем ответе тайный смысл или можно рассматривать его как неудачную попытку пошутить. Время обдумывания показалось неоправданно большим. Пожалуй, и это можно было посчитать необычным.

Я отметил, что парочка, так не вовремя остановившая меня, чем-то неуловимо отличается от прочих прохожих, спешивших по своим делам. Не взялся бы четко сформулировать, в чем конкретно это отличие заключалось. Так, серия мелких ускользающих деталей, каждая из которых в отдельности ничего не значит, да и собранные вместе они не слишком охотно складывались в целостную картину. Создалось удивительное впечатление, что люди, остановившие меня, — отдельно, а непохожесть — отдельно. Предмет — отдельно, его качество — отдельно. Кажется, что это абсурд, что так не бывает, однако, именно такое впечатление производили эти странные прохожие. Проще всего было считать их приезжими, туристами.

Парень, надо полагать, мой ровесник, скорее всего, был техником. Легче всего было представить его окруженным ревущими машинами. Автомобили, роторы, статоры, домкраты, агрегаты и компрессоры. Смущало одно, он очень ловко начал разговор, видно было, что делает он это со знанием дела, не в первый раз. А девушка… Я бы поспорил на свой будущий гонорар, что она знает, кто я такой.

— Итак, вы согласны?

— Просите.

— Я хочу с вами поменяться.

— Поменяться? Что это значит — поменяться? — моим собеседникам удалось меня удивить!

— Можно выразиться по-другому, — ровным голосом продолжал свою партию парень, — давайте подарим друг другу любую первую попавшуюся вещь. Вот смотрите, я опускаю руку в карман и вытаскиваю… Зажигалку. Это зажигалка. А теперь вы. Достаньте из своего кармана любую вещь, не обязательно ценную. И — махнемся!

Я инстинктивно опустил руку в карман — там было пусто, только пятьсот рублей одной бумажкой на альбом.

— У меня ничего нет. Простите.

— Любую вещь. Абсолютно любую. Вот, например, у вас в кармане может быть старый трамвайный билет.

— Пусто. Нет билета. Вот ведь как бывает. Не получился у нас обмен.

— Очень жаль, — сказала девушка. — Очень-очень.