— Принцесса? — удивленно переспросила я. Ладно, Эгмонта или Трубадура я еще могла представить, скажем, в игральной комнате или «Под пентаграммой». С Фарриной фантазия тоже работала, но уже хуже. Но Принцесса, нежная эльфийка из сказки…
— Эльфы всегда умели преподносить сюрпризы, — хмыкнул маг. — Но речь не о том… Словом, никаких претензий к Фаррине я не имел. Ничего бы не случилось, даже с учетом того, что она предпочла мне не кого-нибудь, а этого самого адепта, о котором речь шла немножко выше. Я, наверное, даже мог ее понять. В самом деле, сравнить меня с ним, кто лучше выйдет? Всяко не я… Короче, я не вмешивался. У них все шло очень хорошо, Фаррина сияла, я честно старался изобразить, как за нее рад. Ничего бы не случилось, — повторил он, — если бы не алхимия. Если бы не этот изготовленный мною эликсир.
Он вновь смолк, но я не решилась поторапливать рассказ или задавать очередной наводящий вопрос. Мрыс дерр гаст… может быть, прав был Буковец, в свое время уверявший, будто обнаружил во мне изрядный эмпатический дар. По крайней мере, сейчас я ощущала что-то смутное и странное, принадлежащее определенно не мне. Я даже, кажется, начинала понимать, почему Рихтер согласился рассказать мне все это. Да, теперешний боевой маг имел немного общего с тем адептом, которого я видела во сне. Та, образно выражаясь, книга была дописана и закрыта, но в ней до сих пор не хватало точки, последнего, завершающего знака, после которого книгу можно будет спокойно поставить на полку, изредка смахивая с нее метелочкой пыль. Сейчас Эгмонт и ставил эту точку. Рассказывая мне давнюю историю, он не столько излагал последовательность событий, сколько избавлялся от прошлого, мешающего в настоящем.
Каждому магу известно: страх иррационален, бороться с ним, все равно что сечь море плетьми. Единственное, как можно его победить, — это назвать по имени. То, у чего есть имя, перестает быть страхом. Оно становится проблемой, а проблему всегда можно решить.
— Дня через три после того как от нас уехали ковенцы, я вспомнил про оставленную пробирку. Наведался в лабораторию и увидел, что реакция продолжала идти. Там выпало еще несколько капель конденсата. Зелье по всем признакам было то же самое. Использовать мне его было некуда, выливать рука не поднялась — еще бы, первый и последний алхимический успех. Я заткнул пробирку, чтобы эликсир не выветрился и на некоторое время о ней забыл. А потом мне надо было делать практическое задание по алхимии, и я неожиданно для себя выяснил, что пробирок у меня нет. Только эта, с эликсиром. Не живут у меня пробирки…
Знакомая ситуация. Я сама уже отправила на тот свет некоторое количество лабораторной посуды, а уж про Полин, у которой алхимии было на порядок больше, и говорить не приходится.
— Я, естественно, пошел в лавку. Там меня спросили между делом, куда я дел предыдущие; я ответил, что разбил, одна целая, да и та занята. А в другом углу лавки стоял тот адепт. Тоже что-то выбирал… да. Только ушел он, ничего не купив. А когда я вернулся в комнату, никакой пробирки там уже не было.
— А охранное заклинание? — не выдержала я, вспомнив, сколько поколений адептов безуспешно пытались проникнуть к Рихтеру в кабинет.
— Стояло там такое, — не стал спорить Эгмонт. — Но насчет него я не особенно заблуждался. Тот адепт вскрыл бы мои тогдашние чары хоть пальцем, хоть фамильной шпагой, хоть гномьим сверлом.
— Но почему, магистр, ведь силы же у вас были равные?..
Эгмонт помолчал, явно формулируя ответ.
— Потому что силы, студентка, — медленно ответил он, — это еще не все. Далеко не все. Должно быть что-то еще, чего у меня тогда не имелось… Разумеется, искать я ничего не стал. Все равно ничего бы не вышло: свидетелей не было, пробирка запросто могла испариться, к тому же как я докажу, что зелье мое, если я все отдал ковенцам? А еще через несколько дней меня поймала Фаррина. Она была изрядно напугана… Сказала, что с ней творится что-то странное. Что она слышит мысли, то, что о ней думает ее друг… Право слово, не надо быть великим сыщиком, чтобы сложить два и два. У меня был огромный соблазн рассказать ей, что ее приятель просто захотел ее приворожить. Но в тот раз я сдержался. Не хотел, чтобы ей было больно. Сказал что-то про побочный эффект боевых заклятий… она училась на алхимичку и, по правде, плохо разбиралась в заклинаниях. Она поверила.
— А разве он мог догадаться, чем именно занята ваша пробирка?
— А почему нет? Когда Принцесса и Трубадур вдруг решают пожениться, по Академии ходят упорные слухи о каком-то сверхмощном приворотном зелье, а мной ни с того ни с сего интересуются бдительные ковенцы — разве сложно сделать из этого правильный вывод?
— А что за заклятие он использовал? Тогда, в поединке…
— А что вы почувствовали, студентка? — вопросом на вопрос ответил магистр.
Я передернула плечами, как будто от холода:
— Тьма…
— Так зачем же вы спрашиваете?
— Где он мог узнать такую серьезную штуку? — вырвалось у меня. — Сомневаюсь, что ему, как лучшему ученику, выдали сборничек «Сто лучших и проверенных рецептов некромантии»…
— Почти в яблочко. Наш учитель часто давал ему книги, студентка. Много книг. Обычных и колдовских, защищенных специальным кодом. Мы будем проходить защиту информации на третьем курсе, тогда сами увидите, что это такое. Если объяснять очень приблизительно… В подобных инкунабулах есть только пустые страницы. И сначала нужно подобрать слово, чтобы она показала хоть что-то еще, потом — другое слово, чтобы возникло что-нибудь интереснее поваренной книги, и так определенное число раз. Обычно в книгах прячут до двенадцати слоев. А самый последний из них — это тот, который написан не нами… Гордыня — это профессиональный магический порок, студентка Ясица. Мы не можем даже предположить, что наши книги — это серьезное оружие, срабатывающее не только в наших руках. Не зря говорят, что книги пишут себя сами; что уж говорить о книгах магических, пропитанных древними чарами…
Я невольно покосилась на стопку выданной мне литературы. Заметив это, Рихтер улыбнулся:
— Можете не искать. Все книги, которые я даю вам, я проверяю помногу раз.
«Кто-то чего-то говорил насчет гордыни», — ехидно подумала я. Если это и впрямь профессиональный магический порок, то и самому Рихтеру он определенно был не чужд — ибо, думается мне, что и тот учитель многажды проверял выдаваемые даровитому отроку книги.
— Лучше книги дам вам я, чем кто-нибудь другой, — возразил Эгмонт. Учитывая, что последняя мысль не была мной озвучена, я немедленно заподозрила его в телепатии. — Так опасности все-таки меньше… и то, наверное, я не стал бы рисковать, если бы не этот ваш «Справочник», верно? Что-то мне подсказывает, уж он-то наверняка не позволит своей хозяйке читать всякую магическую дрянь.
«Правильно подсказывает», — подумала я со смесью гордости (да-а, мои книги — это сила!) и некоторой обиды (чай, не маленькая, сама разберусь, что читать!). Впрочем, эту мысль тут же вытеснила другая, вызванная чисто профессиональным интересом:
— Но как же вы смогли отразить такой удар?
— Очень интересный вопрос, студентка. Знаете, им задались не только вы… Наши магистры долго думали, но правильного ответа не нашли. Зато нашли простой… Вы отлично его знаете, потому что уже проходили нужную тему по некромантии. Что способно отразить силу Тьмы?
— Существует два варианта, — не слишком-то уверенно ответила я. Некромантия у меня хромала, и я еще помнила, с каким вздохом Белая Дама выставила мне итоговую четверку. И то только после третьей пересдачи, когда я отбарабанила ей абсолютно все билеты. Что проку знать теорию, если на практике не можешь построить никаких некро-чар? — Или очень сильный темный маг с полным до краев резервом. Или Темное существо, порождение мрака… — Тут я сообразила, что сказала, и немедленно заткнулась.
— И в какой же реестр вы запишете меня? — без улыбки спросил Эгмонт.
Я смерила его оценивающим взглядом:
— Ну положим, что к Неблагому Двору вы отношения не имеете…
