— Вот. Выпейте это. От этого вам немного полегчает.

Девушка пожала плечами, но вино выпила. Потом она сказала:

— Спасибо, что вы были так любезны, мистер Кац. Но у меня болит не в животе. — Она быстро добавила: — Я совсем не то хотела сказать. Эта сторона меня не тяготит. Не в первый раз. Я пробовала этот путь. Я имела в виду, что у меня болит душа. Я совершенно определенно не хочу отличаться от других, но ничего не могу с собой поделать.

— Я знаю, — мягко сказал Кац. — Как я уже говорил, никто из нас не хочет быть не таким, как все. — Он сел на подлокотник кресла. — Послушайте. Быть может, я смогу сказать кое-что, что поможет. Хотите послушать?

Мисс Арнесс нашла сигарету и закурила.

— А почему бы и нет?

— Это случилось очень давно, — начал Кац. — В Нью-Йорке. Когда Марта, Филипп, Шерли — это наши взрослые сын и дочь — и я все еще жили на старой улице, в первой нашей с Мартой настоящей квартире. Место было так себе, поверьте. Просто квартирка с холодной водой, где мы, евреи, итальянцы и ирландцы, жили, так сказать, друг у друга на коленках. Мы ели еду друг друга. Мы разговаривали на языках друг друга. Когда умирал итальянец или ирландец, его еврейские друзья являлись на поминки, и ходили на мессу, и ставили свечи за упокой его души. Когда умирал еврей, итальянцы и ирландцы оказывали ему такое уважение. Важен был человек, а не то, как он молится или откуда приехали его предки. Потом, возможно, потому, что у всех нас стало чуть побольше денег, благодетели человечества и борцы за равноправие забили в барабаны по поводу нас — так называемых обделенных правами меньшинств. Внезапно все переменилось. Мы больше, не были хорошими друзьями. Мы слишком хорошо сознавали, кто мы такие и что мы отличаемся друг от друга.

Грейс Амесс затянулась сигаретой, которую она держала.

— Все это очень хорошо, мистер Кац. Но моя проблема не религиозная и не расовая.

— Я знаю, — сказал Кац. — И я не просто старый болтун. Я подхожу к этой теме. К теме непохожести на других. Не то чтобы это много значило для Марты и меня. Дело в том, что у нас обоих очень толстая кожа. Но если ты еврейка или джентайл, ты слышишь, как ребята говорят об этом в школе, как называют тебя грязной маленькой жидовкой, это вконец измотало Шерли, которой тогда было всего шесть лет. Ночь за ночью она спрашивала меня: «Но чем я отличаюсь от других, папа? Что такое еврей? Что такое жидовка?» Это были хорошие вопросы, но я не знал ответа. И вот ради Шерли я попытался это выяснить, чтобы рассказать ей. Я разговаривал с отцом Мерфи, приходским священником. Я разговаривал с раввином Голдманом. Оба они — замечательные люди. Но если они и знали ответ, ни тот ни другой не могли мне сказать. Все, на что они были способны, это вести со мной пространные, двусмысленные разговоры об одной истинной церкви и богоизбранном народе. Но кто сказал, что первыми появились католики? Кто назначил нас избранными? Они цитировали Талмуд и Библию. Шесть месяцев Иисус и Бар Кохба, а также ложные и истинные пророки и все святые наставляли меня. Один уверял меня, что Мессия пришел. Другой был в той же степени уверен, что торжество Израиля еще наступит благодаря чудотворной силе Мессии, которому только предстоит сойти с небес. Это было вроде того, как зайти в конторку букмекера. Ты выкладываешь деньги и делаешь свой выбор. Но разве рассказать это ребенку? Разве это объясняло моей маленькой девочке, почему мама Кэти Келли сказала, что она больше не сможет с ней играть? Это объясняло, почему мальчик плюнул ей на платье?

— По-моему, я понимаю, что вы имеете в виду, — спокойно сказала девушка.

Кац покачал головой:

— Нет. Я только подхожу к сути. В конце концов, отчаявшись, однажды ночью я раздобыл словарь Филиппа и запутался еще больше. В словаре говорилось, что еврей это: «1. Человек, который происходит, или считается, что он происходит, от древних иудеев библейских времен. 2. Человек, религиозная вера которого — иудаизм. 3. Принадлежащий к Иудиному колену или подданный Иудейского царства». И это про меня? Притом что мой отец и его отец — оба родились на Второй авеню и оба — добропорядочные члены демократической партии в Нью-Йорке с тех пор, как стали достаточно взрослыми, чтобы выходить на улицу и вести предвыборную агитацию? Ладно. Тогда я посмотрел, что такое «джентайл». А это слово вообще применимо ко всем случаям. Вы можете быть: «1. Неевреем. 2. Варваром, язычником. 3. Немормоном. 4. Принадлежащим к клану, племени, народу или нации». То есть кем угодно? Но в конце концов, и к этому я подхожу, именно моя Шерли решила свою собственную проблему. Однажды в ту зиму, когда у нас шел сильный снег, Шерли и сын Бурнелли, тогда первоклассники, заблудились по дороге домой. Когда Марта наконец их разыскала, они оба были такими синими от холода, что, приведя их к нам в квартиру, она раздела их, засунула в ванную с горячей водой и оставила отмокать, пока согревала утиный жир для их грудок и готовила горячий шоколад для их желудков. И что, как вы думаете, сказала мне Шерли в тот вечер, за ужином?

— Что она вам сказала?

— Счастливая до невозможности, счастливая и взволнованная по этому поводу, она сказала мне: «Теперь я знаю, папа. Теперь я знаю, кто такой еврей. Теперь я знаю, в чем разница. У джентайлов — маленькие шарики между ног, там, где у нас — маленькие розочки».

Грейс криво усмехнулась:

— Я уловила соль вашего рассказа и оценила его, мистер Кац. Но хотя это и может смягчить мою проблему, это не решает ее.

— Нет, — признал Кац. — Но вы должны суметь жить с этим. Люди жили и с худшим. Ну ладно. Несколько генов время от времени пошаливают. А что еще ждать от мира, который был создан за шесть дней? — Он встал. — А теперь я, пожалуй, пойду. Вы уверены, что не хотите заявить властям на Ромеро?

— Совершенно уверена. — Манекенщица прошла к двери вместе с ним. — Но большое вам спасибо, мистер Кац.

— Не стоит благодарности.

Кац медленно двинулся в ту сторону, откуда пришел, мимо квартиры Ромеро. Но, вместо того чтобы подняться в пентхаус Джека Гэма, он поехал на лифте вниз, в гараж.

Большинство боксов были пусты. Разнорабочий, американец японского происхождения, приходивший три раза в неделю и обязательно в субботу, чтобы привести Каса-дель-Сол в божеский вид к воскресенью, полил из шланга цементный пол. Неглубокие стоячие лужи маслянистой воды создавали иллюзию прохлады, но на нижнем ярусе пахло бензином, отработанной моноокисью и старым маслом. Несло также накопившимся мусором, сложенным за тяжелой металлической пожарной дверью с той стороны здания, что выходила в узкий проулок. Этот мусор заберут лишь в понедельник.

Кац чувствовал себя очень усталым. Его задники шаркали по цементу, пока он шел в горячем безмолвии к своей машине, отпирал и поднимал багажник. Оглядевшись по сторонам, чтобы убедиться, что он один, Кац открыл потрепанный солдатский сундучок в багажнике и пошарил под аккуратно сложенным черным суконным пальто и толстыми зимними костюмами.

Тяжелый короткоствольный револьвер 38-го калибра в его руке был тяжелым и непривычным на ощупь. От промасленной тряпки, предохранявшей его, разило нафталиновыми шариками.

Он развернул оружие и осторожно вытер его старым полотенцем, потом повернул барабан. Револьвер был в хорошем состоянии, и он радовался, что преодолел свое нежелание везти его в Калифорнию.

Он отыскал коробку с патронами, завернутую в белый шелковый шарф, переломил револьвер и зарядил его. Дальше возникла проблема — как его нести. Он немного подумал, вытащил край своей рубашки из брюк, пристроил револьвер между своим тощим животом и ремнем и опустил поверх него край рубашки.

Ромеро — мусор. Такой всегда присутствует, когда заключают пари перед скачками. Таким было сейчас положение вещей.

Таково оно было всегда.

Кац закрыл багажник своей машины, прошел по гаражу и вверх по пандусу, к фасаду Каса-дель-Сол.

Ухоженный французский пудель, удерживающий на конце своего поводка немолодую блондинку, пользовался маленьким пятачком желтеющей травы. В коротких юбочках, шелестевших в движении, с загорелыми ногами, поблескивающими на солнце, две маленькие девочки из соседнего дома, куда пускали с детьми, играли в классики на тротуаре, взвизгивали и смеялись, перепрыгивая через препятствия, которые они неумело помечали сплющенной банкой из-под пива. Кац готов был поклясться, что за последние несколько минут, пока он стоял, попеременно наблюдая то за девочками, то поглядывая вверх, на небо, в погоде произошел перелом. Солнце было все таким же жарким. На небе не было никаких облаков. Пыльные ветви оливковых деревьев и эвкалиптов, растущих вдоль улицы, все также висели, недвижимые.