Автор считает своим долгом предупредить, что все события, происходящие в романе, вымышленные, любое сходство с реально существующими людьми случайно.

Манеж, антикварный салон

В Москве щедро цвела весна, кое-где скромно потупившими взор бесприданницами-вишнями, а где-то и парадными свечами каштанов, погода стояла прекрасная, и центр города мгновенно заполонили толпы туристов. Они бродили по Красной площади, группами, парами и порознь, ошалевшие от солнца и пива, щелкали фотоаппаратами, стреляли видеокамерами, лежали вповалку на зеленых газонах в Александровском саду, не обращая внимания на замечания таких же разомлевших от жары патрульных, и даже пытались купаться в фонтанах.

Он шел, потея в костюме и смертельно завидуя тем, кто плещется в фонтанах. Пока размякший полусонный патруль отсекал счастливцев и заставлял их вылезти из воды, они успевали побрызгаться всласть, особенно дети. Было неимоверно жарко, но отчаянно весело. Он с завистью смотрел на мороженое, которое ели все эти праздные люди, и с тоской – на пиво, которое они пили. Он не мог себе позволить ни того, ни другого. Не потому, что денег не было. Просто он шел работать. Сейчас, в жару, позволив себе лишь расстегнуть пиджак и слегка ослабить узел галстука.

В конце мая в Манеже открылась выставка-продажа антиквариата. Там можно было не только полюбоваться на произведения искусства, но и приобрести понравившуюся вещь в личную коллекцию. Для тугих кошельков, то есть для депутатов, крупных чиновников, больших бизнесменов и звезд шоу-бизнеса назначали особый день и пускали только по приглашениям. Им принадлежало право первой ночи, они устраивали смотрины и оценивали выставку-невесту, иногда сватали, остальным же посетителям приходилось довольствоваться дамой, накануне утратившей невинность.

По залам ВИПов водили с шампанским, с переводчиками, ведь среди устроителей салона было много иностранцев, которые охотно открывали свои запасники для московских бешеных денег, без зазрения совести взвинчивая при этом цены. Все равно купят. А куда их еще девать, деньги-то? Когда они бешеные? Когда уже куплено все, что нужно и что не нужно: дома и квартиры по всему миру, «Майбахи»-«Бентли», самолеты-яхты, юные жены и совсем еще девочки – любовницы, бриллианты для них и шиншилловые шубки, образование для детей, законных и внебрачных. Теперь вот искусство. Выгодное вложение средств: антиквариат в любые времена только растет в цене. За вход ВИПы, разумеется, не платили. Они сами подарки, спасибо скажите, что заглянули в вашу лавчонку! Мы ведь и в Париж можем слетать, и в Лондон не проблема. На дом все привозите? Вот спасибо! Так и быть, заглянем.

В первый день антикварный салон был закрыт для свободного посещения. Но уже на следующий прочие равные могли купить входной билет, который, кстати, стоил недешево, и побродить по залам, насладившись сполна экспозицией. Выставка работала в Манеже целую неделю. Хотя смотреть здесь особенно было не на что.

В этом он убедился, сделав обход по залам. Бедненько, а главное, спорно. Темнят господа иностранцы, везут в Москву всякий хлам, залежалый товар в надежде на неразборчивость богатых русских. Свои коллекционеры прижимисты и подозрительны, а тут беспредел, деньги ворованные, их надо куда-то пристроить, то, что с риском добыто в обход закона, так же и тратят – с риском, с шиком, – поэтому здесь можно все. Стены завешаны сомнительными Шагалами и Айвазовскими и не менее сомнительными полотнами современных художников, некоторые даже сами присутствуют, чинно сидят за столиками в ожидании покупателя. Он с первого взгляда научился отличать менеджера от художника, продавца от творца. Взгляд у них разный, у одних циничный, а у других виноватый. А лица... Лица большей частью скучные. У всех.

Самые интересные лоты, разумеется, ушли в первый же день, на приглянувшейся ему картине Пикассо висела табличка «продано». Едва взглянув на нее, он понял: это и есть то, за чем он сюда пришел. Маленькая, размером с тетрадный лист, в плоской, почти невесомой рамке, и, без сомнения, подлинник. Чувствуется рука мастера, в пятнах черной и белой краски, казалось бы, в беспорядке усеявших крошечный холст, угадывается зимний пейзаж. А как точно передано настроение! Картина неизвестная, из ранних, когда испанский гений только-только пробовал свои силы. Как она здесь оказалась? Да какая разница? Он немного полюбовался ею, тут же решив: беру! И табличка «продано» его нисколько не смутила.

– Вась, а Вась? Давай хоть вон тот светильничек купим! Зря, что ли, перлись сюда через всю Москву? – услышал он хриплый женский бас. – Всего-то тридцать тыщ евро!

Он невольно поморщился, как и всегда, когда в библиотеке матерились, в музее плевали на пол, а в театре во время спектакля раздавался звонок мобильного телефона, и стиснул зубы. Не сейчас. Он на работе. С этой публикой скандалить бессмысленно, они на все отвечают наглым: а че? Они понимают только силу. Разбогатели и ошалели: теперь им можно все! Они и вывели формулу, согласно которой центр Вселенной есть деньги, все вращается вокруг них, и где-то там, на задворках, какое-то, блин, искусство, которому тоже надо отстегнуть. Еще вчера эта дама заботливо вытирала пыль с сиротливо стоявшего в углу торшера, а сегодня присматривает себе в многоэтажные хоромы «светильничек» за тридцать тысяч евро. Он обернулся: так и есть.

Басила насквозь прокуренная бабища, одетая во что-то яркое и блестящее. Она еще и на грудь приняла для куражу, прежде чем войти под своды храма искусства. И во что бы то ни стало желала приобщиться, хоть через «светильничек».

– Где, Люсь? – завертел бритой башкой супруг.

– Голову, блин, подними!

Бритый Вася задрал голову: над ним, прикованный к потолку цепью толщиной в руку, висел «светильничек» размером с кухню в хрущевке. Подпись под ним гласила: «Бронзовая люстра из средневекового замка. ХIХ век».

– Глянь, кака симпотная! У нас на третьем этаже темно!

– А в дверь она пролезет? – с сомнением спросил Вася.

– Вопрем!

Вася крякнул. Это означало сомнение, супруга надулась. Но к нему тут же подскочила изящная француженка и защебетала что-то на сладком своем языке, то и дело касаясь волосатой руки тонкими пальчиками в почти невесомых платиновых колечках. Зачарованный блеском разноцветных камешков и журчащим голоском, бритый Вася, еще раз крякнув, полез за пазуху. Француженка расцвела, предвкушая свой процент от сделки. Торговля шла плохо.

ВИПы прошли за один день табуном, и, мгновенно почуяв развод на бабки, тут же и схлынули. Это иностранцы до сих пор думают, что вокруг Кремля бродят медведи, а самый ходовой товар в России – валенки и лапти. Ну, еще водка, которой эти русские греются в лютые морозы. А морозы у них девять месяцев в году, вот они почти и не трезвеют. На самом же деле богатые русские давно уже прекрасно разбираются в антиквариате. У них есть свои консультанты, в конце концов, они и в самом деле могут слетать в Париж или в Лондон. Куда угодно. Но лапти в Москве еще остались. Он покосился на бритого Васю, стоявшего под «средневековой» люстрой.

– Мсье что-то заинтересовало? – цепко посмотрела на него мадмуазель. Вопрос был задан по-французски, но он прекрасно понял и ответил на том же языке:

– Нет, спасибо, мадам. Если у меня возникнут вопросы, я непременно обращусь к вам за помощью.

Она посмотрела на него с интересом, но тут же отвела глаза: еще одна парочка забрела под люстру. Надо работать, а флирт с красивым русским, так хорошо говорящим на ее родном языке, приятен, но, увы, не оплачивается.

Он тоже скользнул по женщине заинтересованным взглядом. Среди в пух и прах разряженных девиц, курсирующих по залам в поисках богатых покровителей, француженка смотрелась стильно и интриговала мужчин гораздо больше. Девицы и ему строили глазки, но напрасно. Неинтересны. Насмотрелся. Они, как яркие бабочки, окружают любую клумбу, где полно зелени. Везде, где только можно, пытаются познакомиться с богатым мужчиной, кошелек которого пухнет от долларов и кредиток. Их здесь гораздо больше, чем потенциальных женихов. Француженка же приятна тем, что, во-первых, она тут на работе. Не бездельница и хорошо образованна, раз ее взяли на антикварный салон. А во-вторых, одета со вкусом во что-то струящееся, скрывающее фигуру, колени целомудренно прикрыты, под густой темной челкой немного усталые, но умные, живые глаза.