Когда наутро, на первой же перемене, в класс вошел лейтенант Барханов, у меня упало сердце. В другой раз и не подумал бы ничего плохого: А тут вдруг заволновался... В довершение всего, милиционер прямиком направился ко мне. Наверное, мое вытянувшееся лицо в ту минуту являло жуткую картину.
Лейтенант Барханов миролюбиво протянул руку:
— Поздравляю тебя и Андрея! Мне вчера о вас Стасик рассказал, братишка. Поздравляю с победой.
Я засмущался. Ясно же, что машинка — это общая награда всем, а вовсе не лично мне с Андреем. Может, Стасик больше чем кто-либо другой имеет права на эту машинку. Ведь это он, а не кто другой — командир отряда юных друзей милиции. Ведь это он повел наш отряд спасать и защищать глупых увальней — улиток, позволявших давить себя на бетонных плитах после дождя. У нас с Андреем, если честно, хлопот было меньше, чем у Стасика. Сфотографировали, написали, послали в газету. Вот и все дела. А если в Ташкенте вдруг рассудили, что наши улитки не менее важны, чем джейраны или пингвины — так тут мы с Андреем совершенно ни при чем. Жюри не за нас обрадовалось, а за спасенных улиток. За Стасика оно обрадовалось, про которого мы и рассказали в том своем послании в газету.
—Рад за вас!— повторил лейтенант Барханов и вдруг продолжил: — Давай на минуту выйдем в коридор. Разговор есть серьезный.
Провожаемые любопытными взглядами, мы вышли из класса. «Ну вот,— с тоской подумал я,— Начинается ерунда...»
—Просьба у меня к тебе, Володя,— сказал лейтенант Барханов.— Понимаешь, срочно нужна пишущая машинка. На два дня. Наша на ремонте. Барахлит, старушка. На пенсию ей давно пора, а новую никак не дадут. Помоги, а? В понедельник верну. Что скажешь, лауреат?
Было странно, что за таким пустяком наш поселковый милиционер явился лично, а не передал просьбу через братишку. Стасик сам и отнес бы ему машинку.
— Берите, конечно!— с облегчением воскликнул я.— Нам она редко будет нужна. А вы печатать умеете? Хотите — помогу?
— Нет-нет, спасибо. Я сам.— Наклонившись еще ближе, лейтенант Барханов смущенно признался:
— Если честно — хочу перепечатать свои стихи... Некоторые... Надумал послать их в журнал «Человек и закон». Может, понравятся. Вроде, душевные получились...
Я не узнавал милиционера, На его строгом квадратном лице сейчас полыхал румянец смущения. Вот чудак. Он все еще стеснялся того, что пишет стихи, пытался скрыть, и, видимо, не подозревал, что это давно уже не тайна.
Я вынес лейтенанту Барханову машинку. Нести ее было удобно — портфель да и только.
— Спасибо!— вспыхнул лейтенант Барханов.— В понедельник верну, как обещал.
— Нам не к спеху,— сказал я.— Печатайте на здоровье!
Но лейтенант Барханов был человеком слова, В понедельник его братишка Стасик принес машинку, и мы вновь положили ее в шкаф.
Прошла неделя. За это время произошли две приятные вещи.
Во-первых, Стелла перестала дуться на меня за конфуз с ее докладом. Обижаться, впрочем, она могла бы только на себя — ведь сама в спешке и перепутала листочки. Скорее всего на себя-то она и дулась. Зато когда простила сама себя, то и на меня перестала зыркать исподлобья.
Во-вторых, все та же Стелла объявила, что больше никогда не будет просить меня печатать отчеты. И сама тоже печатать их не будет. Лучше,— заявила она,— говорить из головы. В этом она крепко убедилась и не надо ее переубеждать... Будто кто-то собирался переубеждать.
«Вот и отлично, Соловьиха!»— подумал я, слушая Стеллу.
Как-то вечером мама была очень рассеянной и задумчивой. Такой я ее никогда не видел,
—Что с тобой сегодня, мать? — спросил папа, мягко взяв маму за руку.
Мама высвободила руку, виновато улыбнулась:
—Ничего... Устала, наверное... Вы ешьте, ешьте, а я прилягу, ладно?
Так и не поужинала.
Папа был хмур и весь вечер не разговаривал с нами.
На другой день секретарша тетя Зина с заговорщицким видом встретила меня в коридоре.
— Выручай, Володя,— попросила вдруг она. — Ты мне позарез нужен. Я тебе за это потом десять заметок для стенгазеты перепечатаю.
— А что нужно делать?
— Видишь ли...— она увлекла меня в свою комнату.— Тут вот какое дело. Подруга моя в Ташкенте замуж сегодня выходит. Свадьба у нее, понимаешь? А меня она попросила быть свидетельницей.
— Ну так езжайте,— опешил я.— При чем тут я?
— Ты-то ни при чем... Но мне прямо сейчас надо бы поехать, чтобы успеть. А Мумин Ахмедович попросил отпечатать к пяти вечера какой-то документик. Приказ или еще что-то в этом роде. Именно сегодня...
—Так у вас машинка, что ли, сломалась? — я терялся в догадках, силясь смекнуть, с какой стороны тетя Зина собирается приспособить меня к своему секретарскому делу. Может, тоже, как и лейтенант Барханов, хочет взять нашу «Москву» взамен забарахлившей своей.
Но она объяснила иначе:
— Понимаешь, бумага будет готова часам к двум — так директор предупредил. Я столько ждать не могу, а ему очень срочно. Чертово колесо, понимаешь? Он ведь на свадьбу поехать разрешает, но документик при этом все равно велит отстучать. Голова идет кругом — как тут быть. Вот я про тебя и подумала. Выручишь, а? Ну что тебе стоит? Хочешь, я за это двадцать копировалок подарю?
Мне стало неловко. Вот еще — за копировалки купить меня хочет. Будто я просто так не могу отстукать страничку, если сильно надо. Отчего не помочь.
—А где я возьму текст? — спросил я. — Директор даст?
Тетя Зина повеселела, поняв, что я согласен выручить ее.
— Только уговор,— предупредила она.— К директору не подходи. Видишь вот эту папочку около машинки. Он сам сюда положит документик для перепечатки, когда будет готово. У нас так заведено. Сам. Мумин Ахмедович к половине третьего уезжает на совещание в районо, его долго не будет, до пяти. Вот и сделай. А отпечатаешь — положи вот в эту папочку. Видишь, на ней написано: «Готовая работа».
— И это... все?— спросил я.— Больше ничего не надо?
— Абсолютно все.
— Нет вопросов!— пообещал я.— Можете спешить к своей подруге.
— А я тебе копировалку все равно дам! — обрадованно проворковала тетя Зина и, прихватив сумочку, поспешила в сеть свадебных хлопот.
После двух я вновь заглянул в приемную. Дверь в кабинет директора была приоткрыта и было видно, что его нет. Видимо, уже уехал. Как мы и условились, я приоткрыл папку, на которой было выведено «на перепечатку». В ней лежал листочек, покрытый наполовину знакомым всем нам красивым почерком директора — Мумин Ахмедович вел у нас узбекский язык. Я сел за машинку, привычно вставил в каретку слоеный пирог из бумаги и копировалки и поскакал пальцем по клавишам, читая с листа. Я отпечатал первую фразу и не поверил глазам. Потому что это был приказ, а в приказе речь шла почему-то о маме.
«Приказ.
На мое имя поступило письмо без подписи. Автор сигнализирует о факте дачи скрытой взятки учительнице Балтабаевой А. С....»
Вот так приказ! Я в ужасе, оглянулся, словно испугался - не читает ли еще кто-либо, кроме меня, эти страшные слова про мою маму.
Тетя Зина, тетя Зина!.. Если бы вы только знали, какой документ попросили отпечатать.
Я живо вспомнил недавний странный разговор мамы с папой. Припомнилось и вчерашнее утомленное, чем-то расстроенное лицо мамы и непривычно злое — папы.
Хорошенькая история!.. Я ни секунду не сомневался, что все это фантастическая чушь, нелепость. Но приказ директора по воле случая лежал передо мной. И в нем были холодные, беспощадные слова: «...Для проверки данного факта приказываю назначить комиссию в составе...».
Это что же получается? Маме не верят? Будут что-то проверять? Неужели все узнают об этом приказе? Какой позор... Бедная мама! Она и не догадывается, что произошло. Но кто же смог так оклеветать ее? Кто? Кто пытался навязать ей какие-то подарки? Может, кто-нибудь увидел это и истолковал по-своему? Все во мне кричало от возмущения, боли и беспомощности. Какое же это письмо? Клевета да и только.
