– Я и говорю о Киселеве. Вы все знаете, каким он пришел в армию. Изменился с тех пор? Изменился. Кто ему помог измениться? Все мы – и Шевцов, и командование ротой, и комсомольская организация. Я против предложения Жидкова! По-моему, нам сегодня нужно решать такой вопрос: совершил бы Киселев это преступление сейчас? Я его и спрашивать не буду, потому что знаю: не совершил бы. Мое предложение – объявить комсомольцу Киселеву строгий выговор.

– У меня вопрос: а что, сядет он комсомольцем?

Воцаряется тишина. Потом кто-то негромко говорит:

– Да, ребус...

– Почему ребус? Может, его не засудят.

– Возьмем на поруки?

– Тише, товарищи, кто хочет выступить?

– Напишем в прокуратуру, что он давно исправился...

– Правильно, характеристику от комсомольской организации!

– Землянский поможет...

– Сначала надо разнюхать, что к чему!

– А ты меньше нюхай, а больше башкой работай...

– Тише, товарищи! Кто хочет...

– Ох, дети, дети...

– Не знаю, на какие поруки? Человек преступление совершил, а они – поруки! Детский сад...

Собрание перестает быть собранием. Председатель теряет всякую надежду навести порядок и теперь грозится закрыть собрание. Ни ротный, ни старшина, ни офицеры не вмешиваются, как воды в рот набрали. Кеша сидит в прежнем сгорбленном положении и боится даже повернуть голову.

Трудно сказать, до чего бы докричались комсомольцы. Но вот берет слово капитан Максимов, и споры смолкают.

– К тому, что тут говорили и кричали, мне добавить нечего. Вы хорошо различаете, где черное, где белое. Только я вынужден просить прошения у комсомольского собрания.– Ротный чуть заметно улыбается. Парни переглядываются в недоумении.– Я вам вначале не до конца дочитал письмо из прокуратуры. Всего одну строчку не дочитал. О том, что дело Киселева прекращено по статье шестой – за изменением обстановки.

Кеша так резко поворачивается, что едва не падает со стула. Шутит Максимов, продолжает над ним издеваться? Но какие могут быть шутки на комсомольском собрании?

– А…– Князь хочет что-то спросить, но слова улетучились, ни одного не помнит.

– Что «а»?– улыбается одними глазами ротный.– Хотите спросить, Киселев, что такое «изменение обстановки»? Это то, о чем говорил Калинкин. А еще то, что вы – военнослужащий.

– А почему...– Проклятый язык! Когда не нужно, он работает, как пропеллер. Кешин вид начинает потешать парней, которые опомнились быстрее него.– А почему вы утром промолчали,?

Подумать только – он еще смеет предъявлять какие-то претензии! Ну и подсудимые нынче пошли!

– Неужели обиделись?– с шутливым участием спрашивает ротный.– Надо же было как-то заставить вас серьезно задуматься. Думать всегда полезно, я вам уже говорил. Только думать надо добросовестно, особенно над такими вот вещами. Надеюсь, комсомольцы помогли вам сделать переоценку некоторых ценностей.

Прокуратура, преступление – все это начинает терять реальные очертания, расползаться и превращаться в туман. Кеша не знает, плакать ему или смеяться от радости. Хочется одновременно и то и другое.

– И вот что я вам скажу, Киселев,– продолжает ротный уже без тени улыбки.– Для вас оказался спасительным тот факт, что вы служите в Советской Армии, что служба за последнее время пошла на лад. Армия спасла вас от беды. Армия не требует слов благодарности, но вы все же подумайте, как расплатиться с этим долгом. Ну, а какое наказание определит вам комсомольское собрание, это уж его дело. У меня все.

Собрание растянулось, потому что высказаться хотелось едва ли не каждому. Приходилось Князю и краснеть, и бледнеть, но все время его не покидало ощущение, что он заново родился на этот свет.

Из комсомола Князя не турнули. Однако выговор влепили крепкий. Называется он так: «…с занесением в учетную карточку».

60.

Ночь. Угомонились все, кроме тех, кому устав предписывает неусыпное бдение. Спит природа, спит техника в автопарке, на табуретах спят гимнастерки с голубыми погонами. В воздухе клубятся солдатские сны – цветные и черно-белые, немые и озвученные родными голосами. Если бы Кеша не боялся спугнуть чужие сны, он бы сейчас спел арию, может, сплясал бы, покувыркался в проходе между рядами солдатских кроватей. Но Князь смирно лежит с открытыми глазами. Капризный лик луны успевает переместиться из одного угла окна в другой, а Кешу никак не может одолеть сон. Парень, должно быть, не решается расстаться на время сна с ощущением счастья. Привалило же!

Чем недовольна луна? Почему у нее такая кислая физиономия? Разве можно чем-то быть недовольным в эту чудную ночь?

В эту чудную ночь парни не успевают досмотреть любимые сны, а Кеше так и не удается сомкнуть веки. Сны разлетаются розовыми брызгами при первых же звуках сирены, а от крика дневального они вовсе испаряются:

– Рота, подъем! Тревога!

Поскольку Князь не спал, он первым выскакивает из казармы, первым заводит свой топливозаправщик и раньше других выезжает из ворот парка.

Разинув рот от удивления, дневальный по парку долго провожает взглядом машину. Он мог бы поклясться, что двигатель заправщика ревел Кешиным голосом и даже выводил какую-то удалую мелодию.

1980 г.