Неожиданно темная маленькая площадка перед ним стала расползаться во все стороны, как огромное одеяло, накрывающее дома, дорогу, шумы, свет.

И снова не было пределов, исчезли звуки, а температура воздуха стала неощутима. Перед ним было поле его памяти.

«Сегодня я пустое, – словно бы говорило оно. – Но ты не бойся этой пустоты. Этим вечером ты хозяин – так заселяй меня только лучшими! Приглашай любимых, зови избранных, не пугайся мертвых или тех, кого никогда не было. Они все равны в моем теплом лоне. Ах, какая замечательная вечеринка нам сегодня предстоит!»

Потом он поднял голову и подумал о том, что ведь и он сегодня гость на чьих-то вечеринках, и ему есть место в чужой памяти. Ну а над всеми этими маленькими полями расстилается бесконечное, утыканное звездами черное поле, осознать бесконечность которого нельзя, но которое можно бесконечно любить.

Удивительное дело: в эту самую минуту на то же самое небо смотрела Марина Королева. Она стояла у окна, и ей казалось, что она очнулась только сегодня.

Это сегодня черный цвет сменился белым, а теперь опять стал черным.

Но каким другим черным!

И от чего же зависит эта разница? Над ее головой была густая, лучистая темнота, такая живая, что Маринина рука, опирающаяся на раму и залитая лунным светом, казалась по сравнению с этой темнотой куском камня.

Но ведь и внутренняя ее темнота теперь была живая. Теперь верилось, что все воспоминания, даже те, что веками хранятся в длинных скрученных в спирали цепочках и принадлежат не ей, а отцу, бабушке, бесчисленным рядам других родственников, – все они находятся в ней, и когда-нибудь их можно будет разбудить.

«Какая потрясающая наука – медицина! – вдруг подумала она. – Это ж надо быть такой дурой, чтобы захотеть бросить медицинский из-за какой-то там парочки, обнимающейся у трансформаторной будки. Как хочется быть врачом».

Появляется искушение предположить, что эта ее мысль тихонько поднялась над ее головой и стала двигаться вверх – невидимо, но неуклонно. Возможно, что где-то, очень высоко, она была воспринята с благосклонной улыбкой и немедленно приобщена к делу.

Узор судьбы, казавшийся ледяным, вдруг ожил, его линии потеплели, вспыхнули и стали вначале осторожно, а затем все более смело вычерчивать новый орнамент.