— Наверняка, — сказала Лорен.

Они остановились у порога гостиной. Лорен распахнула двойные двери. Внутри было почти совсем темно, лишь две небольшие настольные лампы освещали соответственно две стены, а в камине мерцали угли, венчающие горку золы. Казалось, в комнате никого нет, но потом Олбан разглядел маленькую фигурку, утонувшую в большом кресле у камина.

— Ступай к ней, — прошептала Лорен. — Я буду здесь, — добавила она шепотом, указывая на канапе и столик у самой двери.

Олбан направился в другой конец гостиной, где у камина сидела Уин.

Старушка неотрывно смотрела на догорающие угли в черной пасти очага — крошечные черные и желтые пещеры, изрезавшие холмик тонкой золы. От медного ведерка для угля, что стояло сбоку от камина, отражался темно-красный свет, который падал на седые кудельки Уин, делая их похожими на кружевную розовую ермолку.

— Уин, — сказал он. — Привет!

И сел напротив. Уин не сразу снизошла до того, чтобы посмотреть в его сторону. Перед ней на столике стоял стакан виски. Какое-то время она сверлила Олбана взглядом. Потом стрельнула глазами туда, где сидела Лорен, и удостоверилась, что та находится вне пределов слышимости. Подняв свой стакан, она сделала маленький глоточек.

— Насколько я понимаю, вы с Софи взялись за старое, хотя мы все считали этот вопрос закрытым.

— Можно и так сказать, — ответил он.

У него не было возможности узнать, что именно наболтала ей по его просьбе Софи. Он предпочел бы узнать это из первых уст, но его перехватила Лорен.

Уин не очень твердо поставила на столик свой стакан, следя за подрагивающей рукой будто за чужой.

— Вы действительно видите для себя совместное счастливое будущее? — спросила она.

— Почему бы не попробовать? — ответил Олбан, изображая беспечность и душевный подъем. — Я всегда буду любить Софи — я же говорил тебе. Мне казалось, она не отвечает мне взаимностью, но, как ты, очевидно, слышала, оказалось, что это не так. Возможно, у нас есть шанс найти счастье. Разве это плохо?

— Плохо, — ответила Уин, взглядом пригвождая руку со стаканом к столу, и опять подняла на него глаза. — Этому не бывать, Олбан. Этого нельзя допустить. Я не позволю.

Он покачал головой:

— Извини, Уин, но ты не сможешь нам помешать.

Поймав ее взгляд, он в изумлении увидел, что она плачет. В глазах у нее стояли слезы, сверкающие в свете от камина. Одна слезинка начала сползать по крылу носа. Уин то ли не замечала, то ли не обращала внимания, но не сделала никакой попытки вытереть нос.

— Прошу тебя, поверь мне на слово: это невозможно.

— Ни за что, — сказал он как можно мягче.

Какого черта она распускает нюни? Подумать только: он двадцать лет мечтал о том, чтобы довести эту старую вампиршу до слез, но теперь, когда она действительно всхлипывала у него на глазах, Олбан испытывал неловкость и тревогу, желая только одного — чтобы она успокоилась. Тем не менее все шло по плану, не так ли?

— Нет, боюсь, на этот раз ты нас не остановишь, Уин. Мы теперь взрослые. Как решим, так и сделаем, и ты вряд ли сумеешь нам помешать.

Уин кивнула. Слеза доползла до кончика носа, повисла и только подпрыгнула от этого кивка — крошечная капля, в которой играл свет камина. Ему не терпелось, чтобы слеза куда-нибудь исчезла, — хоть сам вытирай старухе нос. Неужели с годами настолько притупляются ощущения, что не чувствуешь своих слез и не торопишься смахнуть каплю, висящую на носу?

— Прежде всего, вы с Софи никогда не сможете иметь детей, — тихо сказала Уин.

Он нахмурился и даже позволил себе хмыкнуть:

— Не будем забегать вперед, Уин, но мне кажется, это не тебе решать.

Олбан открыл свой спорран. Там у него был носовой платок. Надо бы его достать — он уже был готов на все, чтобы только не видеть мерзкой, отвратительной слезы, которая висела у нее под носом, как сопля. Не исключено, что это одна видимость — для пущего эффекта. Многие мужчины полностью теряются при виде плачущей женщины. Он не из их числа.

— Причина, по которой вы не сможете иметь детей, заключается в том, что вы с Софи состоите в более близком родстве, чем ты думаешь, Олбан.

Он рылся у себя в спорране в поисках носового платка.

— Как это? — не понял он.

— Твой отец, Эндрю, Эндрю Макгилл, не приходится тебе отцом, — устало и тихо выдавила Уин.

Олбан похолодел. Одной рукой он все еще придерживал раскрытый спорран, вторая застыла внутри. Что? Что она сказала?

— У тебя хорошие родители, Олбан, но это не твои родные мать с отцом. Про Лию ты и сам знаешь. Но и Эндрю тебе не родной отец.

У него затряслись руки. Он опустил их на колени и сцепил пальцы.

— Кто же тогда? — спросил он.

— Блейк, — выдохнула Уин. — Блейк. Он твой настоящий отец, твой биологический родитель.

— Что? — вырвалось у него. — Блейк?

— Пожалуйста, не повышай голос, — проскрежетала Уин, будто у нее внутри что-то надломилось.

Ее рука опять потянулась за стаканом с виски, но, казалось, не справилась с его тяжестью. Она смотрела на стакан, словно забыв про Олбана.

— Блейк? — спросил он, подавшись вперед. — То есть… — начал он, потом опять откинулся назад.

Блейк? Черт побери, Блейк — его отец? Это полный бред. Он опять подался вперед:

— Как? Но он же… ты говоришь?.. Значит, Ирэн?..

— Ирэн была твоей матерью. Блейк — твой отец, — сказала Уин бесконечно усталым голосом. Она продолжала смотреть на свою руку, которая так и не сумела поднять стакан с виски. — Они были любовниками, очень недолго, в Лондоне, уже после того, как Ирэн познакомилась с Эндрю. Я бы предпочла сказать, что произошло изнасилование; звучит не по-людски, но… Тем не менее насилия не было, насколько нам известно. Блейк не насиловал свою родную сестру, он соблазнил ее. Она сама этого хотела, во всяком случае не противилась. Хотя впоследствии горько пожалела. По всей видимости, — сказала она, посмотрев ему в глаза.

Эта часть прозвучала сильно. Голос ее обрел дополнительную твердость. Несмотря на тепло от камина, у Олбана начался озноб; голова пошла кругом, потому что перед глазами неожиданно возникло преследовавшее его видение. В последние несколько недель этот сон о себе не напоминал и даже здесь, в Гарбадейле, не мешал ему спать, хотя Олбан этого опасался, — и вот все сначала: Ирэн берет пальто из гардеробной и выходит из дому, не обращая внимания на Олбана, оставляя его и направляясь через сад к темнеющему озеру; поднимает по пути камни, входит с ними в озеро и навсегда исчезает в глубине.

— Это бред, — слышит он свой ответ. — Откуда тебе это знать?

— На самом деле именно поэтому Блейка вышвырнули из семьи и фирмы. Мы его изгнали, так он оказался в Гонконге. Никакой растраты за ним не числилось, но он был виновен в кровосмешении. Деньги, которые якобы пропали, были выделены ему в качестве подъемных. Наши бухгалтеры подправили отчетность. По нашей указке.

— Но ведь Энди… — начал Олбан, у которого в ушах завывал странный шум, а перед глазами разверзался тоннель, грозивший затянуть его во тьму.

Это безумие. Такого не может быть. Он не верил ни единому слову. Помимо всего прочего, Эндрю говорил, что Ирэн была девственницей, когда они в первый раз переспали… Но это ничего не значило. Уин только что сказала, что связь случилась после того, как Ирэн познакомилась с Эндрю. Нет, все равно это не могло быть правдой.

— Боже мой, Олбан. — Уин начала злиться, хотя ее голос опять звучал слабо. — Потому-то Ирэн и бросилась под автобус в Лондоне: хотела покончить с собой. — Уин, наклонившись вперед в своем кресле, слегка дрожала и свирепо глядела на него. — Казалось бы, от одного стыда впору было наложить на себя руки, а она вдобавок обнаружила, что у нее во чреве плод кровосмесительной связи. Неужели не понятно? — Уин откинулась назад. — Потом родился ты — хорошо еще, что нормальный, но чувство вины оставалось. Эндрю женился на ней, зная, что ребенок… что ты… от кого-то другого. Насколько мне известно, она не раскрыла ему имени настоящего отца. Советую и тебе помалкивать.