— Это я как-нибудь переживу.
— Но, — Энди тяжело вздохнул и скользнул мутным взглядом в сторону фотографии, — я и тогда не строил иллюзий, и впоследствии не обманывался: она любила совсем не так сильно, как я. Я любил ее всем сердцем. А она… — Он замолчал, пожал плечами и потупился. — Ну, я ей нравился. Ей со мной было не скучно. — Энди застенчиво усмехнулся, искоса поглядывая на Олбана. — Я знал, как ее рассмешить, нам вместе было хорошо, все считали нас постоянной парочкой и так далее, но она даже не притворялась, что любит меня по-настоящему. Если и любила, то… как… друга… — Он опять повел плечами. — Как верного друга. — Еще глоток виски. — И на том спасибо. — Энди прочистил горло. — Так или иначе, тебе, надеюсь, ясно: ты был желанным ребенком. Я о тебе мечтал. И о ней. А она… ох уж… — Последовал долгий, пьяноватый вздох. — Она приняла меня. И тебя. А себя принять не смогла, не смогла примириться с существованием в этом мире. — Изрядно захмелев, он передернул плечами.
— Прости, что завел этот разговор, пап.
— А… — Энди махнул рукой.
— Какие отношения были у нее с отцом?
— С Бертом? — переспросил Энди. — О, они были очень близки. Для своих родителей она значила больше, чем первенцы, Линда и Лиззи. Те всегда держались особняком — они же близняшки, соображаешь? В детстве у них даже был свой тарабарский язык. Вообще их нянька растила, а Ирэн была ближе к Берту и Уин.
— По-твоему, речь шла о Берте? — спросил Олбан. — Это он не хотел, чтобы она оставила ребенка? — уточнил он, видя, что у Энди уже плохо варит голова, а на глаза навернулись слезы.
— Не знаю, — признался Энди. — У него уже не спросишь, — продолжил он с горьким смешком. — Опоздали мы вызнать у старика, что было за десять лет до его смерти.
— Наверное, он любил ее, но, как и многие отцы, не мог допустить мысли, что его маленькая девочка занималась сексом, а тем более — забеременела. — Олбан отхлебнул виски. — А ты с ним ладил?
— Мм… — промычал Энди. — Да, мы отлично ладили. Славный был старик. Во время войны служил в Египте и на Дальнем Востоке, от его историй волосы дыбом вставали. Деловой сметки у него не было, но по крайней мере хватило ума жениться на Уин, у которой как раз котелок варил превосходно. Она и сейчас любого за пояс заткнет. — Он покачал головой. — Восьмерых ему родила, а при этом шестьдесят лет вся семья под ее дудку пляшет. — Энди опять покачал головой. — Чертова баба.
— Как по-твоему, Берт считал тебя подходящей партией для своей дочки?
Энди отвел взгляд в сторону и выпятил нижнюю губу.
— Думаю, да. У нас были хорошие отношения. Ни конфликтов, ничего такого. Дочку его я на руках носил, образование получил хорошее, в компании пришелся к месту — нет, ну поначалу-то места для меня не нашлось, я по другой части был: в Гарбадейле помогал управляющему, потом, в Лидкомбе, живописью баловался, но в конце концов и мне выпал куш: с тех пор служу фирме верой и правдой. Нареканий, похоже, не было. Нет-нет, я к нему со всем уважением. Достойный был старик.
— А как насчет братьев Ирэн? Может, кто-то из них был против?
— Против меня или против нее?
— И против ее беременности.
— Если и так, то они помалкивали, а это на них совсем не похоже.
— Значит, ты с ними тоже поладил? С Блейком, Джеймсом, Кеннардом, Греймом? Вы были приятелями?
— Нет, не сложилось. Они-то белая кость. А в моем роду университетов не кончали. Но я с этими ребятами пару раз общался — ничего плохого сказать не могу. Немного взбалмошные были, горластые, но меня держали за своего.
Олбан улыбнулся:
— Пап, ты со всеми ладишь.
— Да, и всех считаю такими же покладистыми. Ужасное заблуждение, как мне сказали. Если они и впрямь были против, то их иначе как гнусными лицемерами не назовешь, — продолжал Энди. — Друг за дружку горой, не разлей вода. Ну, на Кеннарда еще можно подумать, хотя он по сравнению с другими — тихоня. А остальные… Джеймс — этот вряд ли… впрочем, мог быть и Джеймс… Он ведь к тому времени как минимум одну девицу обрюхатил. На аборт пошла. Шикарная была девица. Потом стала леди-как-ее-там. Если где и бегают внебрачные детишки Уопулдов, мне об этом ничего не известно. Бог свидетель, и в браке рождаются такие ублюдки… Ой, что-то на меня нашло…
— Это мама откладывала свадьбу до самого моего рождения?
— Хм? Да, она. Родители не против были. А я — тем более. Как узнал, что она беременна, решил оформить наши отношения как можно скорее. — Он покачал головой. — Не знаю. Может, не стоило нам оставаться в Гарбадейле. Она все говорила, что ей там лучше. Да и мне это место приглянулось. Все было хорошо, и Берт с Уин, кажется, радовались, что мы там — сами они тогда жили в Найтсбридже, но частенько к нам наведывались; может, зря мы не остались в Лондоне. Там и врачи получше. От послеродовой депрессии вряд ли бы ее вылечили, но все же. — Совсем захмелев, он опять пожимает плечами. — Прописали ей антидепрессанты. Валиум или что в то время прописывали — только она их не принимала. Химия. — Его глаза вперились в стакан.
— Берил сказала, что Ирэн вышла из городской клиники и бросилась под автобус. Так она и оказалась в больнице, где Берил услышала от нее, что кто-то не хочет, чтобы у нее был ребенок. Берил пришла к выводу, что это была не первая суицидная попытка.
— Не первая? — переспросил Энди, глубоко вздыхая. Он выпил еще. — Так, значит.
— Это только предположение.
— Предположение. Человек предполагает, а Бог располагает, верно? — Энди допил виски и грохнул стаканом по столу. — Оп.
— А с тобой Ирэн не делилась? — поинтересовался Олбан.
— Мы вообще об этом не говорили, — ответил Энди. — Как переехали в Гарбадейл, так и зачеркнули все, что было до твоего появления на свет. Может, не очень это разумно, но что сделано, того не переделаешь. Со специалистами не консультировались, к психоаналитику не ходили, ничего такого, просто по старой доброй британской привычке помалкивали о неприятностях и надеялись, что со временем все само рассосется. Вот так-то. Клянусь. Мы об этом и не заикались. — Его пальцы забарабанили по столу. — Ладно, ты уж не суди строго, что-то я перебрал, пойду прилягу. Извини. — С трудом поднявшись, он махнул в сторону тележки с напитками. — А ты угощайся. Не сердись. Наклюкался я. Стыд какой.
Олбан встал и обнял отца за плечи, когда тот проходил мимо. Они еще раз пожелали друг другу доброй ночи, и Олбан остался в кабинете один, потягивая виски.
Мыслями он то и дело возвращается к ней. Она совершенно не в его вкусе, но по прошествии того длинного дня в Шанхае ему так и не удается выкинуть ее из головы. Он должным образом выполняет свои обязанности на выставочном стенде фирмы: радушно приветствует посетителей, искренне улыбается, обменивается визитными карточками; потом спешит на коктейль, потом ужинает в каком-нибудь гламурном ресторане с теми, кто угощает (или угощается за его счет), и наконец, уклоняясь от очередных возлияний, сообщает, что ему необходимо подышать свежим воздухом и пораньше лечь; бразды правления переходят к Филдингу, вполне довольному таким раскладом, потому что теперь он может без помех распинаться о захватывающих перспективах всемогущего Интернета и об отсутствии таковых у конвейерного производства, которое он называет «душным» (чем приводит в замешательство группу китайских и корейских производителей); а Олбан тем временем сматывает удочки, но, вместо того чтобы пойти спать, направляется в ту часть бизнес-центра, где, по его наблюдениям, тусуются математики.
Послонявшись по зданию, прислушавшись к чужим разговорам и поводив пальцем по плану этажей, он находит бар, где полно народу — не исключено, что это математики, но кто их разберет; на вид — вполне вменяемые. Выпивают, громко беседуют, некоторые курят. Он замечает горстку людей, склонившихся над низким столиком: один из них чертит на листе бумаги какие-то фигуры, смутно напоминающие об уроках геометрии в старших классах; видимо, он попал в нужное место. У стойки бара он навостряет уши, берет бутылку китайского пива и медленно пробивается сквозь плотную толпу. Бар переполнен. Краем уха он слышит про «задачу упаковки»35 и думает, что с ней не вредно было бы ознакомиться.