В Шанхае он вместе с Филдингом. За последние годы, после безумства в Сингапуре, его кузен довольно жестко сократил количество потребляемой наркоты и полагал, что Олбан последовал его примеру. Так или иначе, с собой у них ничего не было. Филдинг поговаривал о том, чтобы достать какого-нибудь местного зелья, но, видимо, просто для понта.
Как-то утром он проснулся затемно; накануне пришлось достаточно поздно и плотно ужинать со слишком восторженными производителями из Пудонга, а потому спал он беспокойно и мучился животом. Проснувшись в пять, больше он так и не уснул, на завтрак пошел очень рано. Сейчас его биоритмы вконец сбились, хотя из-за смены часовых поясов он и прежде чувствовал себя разбитым. Все эти командировки, знакомства, вечеринки и вынужденные светские беседы — как кость в горле. Впрочем, кое-кого такая жизнь вполне устраивает — Филдинг просто обожает налаживать связи, считая это занятие по-настоящему важным и целесообразным, хотя и несколько утомительным. Но не все приспособлены к таким вещам. Сейчас начало тысяча девятьсот девяносто девятого года, ему еще нет и тридцати, но он уже чувствует себя старым и пресыщенным; в гробу он видел эту, с позволения сказать, престижную работу. В компании произошла небольшая реорганизация, и теперь он отвечает за развитие производства, хотя на практике его полномочия простираются намного шире, так что при желании он может вмешиваться с полной безнаказанностью и с безусловного матриархального благословения почти во все дела фирмы. К видимому восторгу и удовольствию начальства и коллег.
Бразды правления фирмой целиком находятся в руках бабушки Уинифред. Большую часть времени она все еще проводит в Гарбадейле, но примерно раз в квартал наведывается в лондонский офис и даже, поговаривают, изредка сама ездит в командировки.
После легкого завтрака Олбан подумывает прогуляться перед первой из запланированных встреч. Вот только утром, когда он проснулся и выглянул в окно, шел дождь; мглистая, из низких облаков морось ассоциируется у него с Юго-Восточной Азией (Сингапур он сюда не включает, но тем не менее). Сейчас он в Шанхае, а ощущение такое, будто по-настоящему здесь не бывал. Вечером, в день прилета, их свозили на автобусную экскурсию по остаткам старого города, по набережной Вайтань,31 вокруг пары гигантских строек и мимо нескольких эффектных, умопомрачительных сооружений, включая знаменитую телебашню «Восточная жемчужина».32 Под впечатлением от увиденного Филдинг сказал:
— Похоже на космический корабль.
— Или на самый большой в мире генератор Ван де Граафа,33 — предположил Олбан, вытягивая шею, чтобы получше рассмотреть огромную решетчатую сферу.
Он пересекает холл, потом идет по бесконечному коридору в поисках окна, выходящего на улицу, чтобы проверить, что там с погодой, и раздумывает: может, лучше вернуться обратно в номер, почистить зубы и все такое, вызвать такси — но тут ему открывается другой корпус бизнес-центра и еще один коридор. Так и не найдя нормального, человеческого окна, он прислушивается и вроде бы различает шум дождя, барабанящего по бесполезным, непрозрачным стеклам верхнего света. Через некоторое время около небольшого конференц-зала он замечает доску объявлений и узнает, что тут состоится доклад по теории игр, начало — он смотрит на часы — через пять минут. Деситтеровская математическая конференция. Вход свободный.
Теория игр. Возможно, это по его части. Черт побери, рано, однако математики начинают. Зал рассчитан человек на сто. А занято всего два десятка мест, и все в первых рядах. Люди на вид вполне вменяемые. Ну разве что чересчур бодрые для восьми часов утра.
Зайдя в зал, он присматривает местечко сзади, на тот случай, если его одолеет скука или дремота. Ему немного не по себе: а вдруг в нем распознают чужака, начнут указывать пальцем, кричать, а то и выставят с позором — лучше держаться поближе к выходу. Он сидит на втором от прохода месте, чтобы, с одной стороны, не показывать свою готовность свалить в любую минуту, а с другой — чтобы оставить себе свободу маневра, если попросят подвинуться.
В полупустом зале плывет запах кофе, приносимого в картонных стаканчиках. Девушка — нет, женщина… Нет, все-таки девушка — то есть особа женского пола со светлыми игольчатыми волосами, одетая в черный костюм мужского покроя, но без галстука, усаживается на крайнее место двумя рядами ниже. Он в замешательстве. Не больно-то она похожа на математичку. Да и этот черно-белый стиль сбивает с толку. Ее можно было бы принять за официантку, только среди здешней обслуги не наблюдается европейских лиц. Нет, на официантку не похожа. Но если приглядеться, туфли-то удобные, устойчивые, какие носят те, кто весь день на ногах. Лицо круглое — похоже, славянское, взгляд чуточку сонный. Будто подслушав его мысли, она замедленными движениями, наводящими на мысль о слабости здоровья или о тяжелом похмелье, достает из кармана темные очки и нацепляет их на переносицу.
Лицо у нее поразительное. Отчего-то ему даже нравится, как она сидит. Ну и ну, запал на посадку, говорит он себе. Одна ее рука лежит на спинке соседнего стула — тянется прямо к нему, но это, видимо, случайность, потому что ее место с краю: по другую сторону просто-напросто нет стула. Она слегка барабанит пальцами по перекладине. Расслабилась, закинув правую ступню на левое колено, — женщины обычно так не сидят. А вдруг это мужик? Правда, грудь обрисована четко, кадыка не видно… Не то чтобы в наши дни это было явным половым признаком, но все же… Нет, трудно поверить, что это не женщина. Конечно, не его тип — слишком худая, подержаться не за что, угловатая, светловолосая, — но интересная, это точно.
Она вынимает громоздкий мобильник. Похож на карманный компьютер; а может, у нее один из этих шикарных новых «Блэкберри» — издалека не разберешь. Сдвигает очки наверх, на игольчатые светлые волосы, быстро проверяет сообщения, нажимает еще несколько кнопок, возвращает телефон во внутренний карман пиджака и опускает очки на переносицу. Он раздумывает, как бы завязать разговор. В голове проносится мимолетная фантазия: она заснет во время доклада по теории игр, а он, будто ненароком, заденет ее стул — тут-то она проснется и, как в одном английском комедийном сериале, влюбится в первого, кто попадется ей на глаза, или же она поймет, что он специально ее разбудил, и в благодарность предложит выпить по чашке кофе. Раскатал губу.
Нет, они никогда не разговорятся, никогда не познакомятся — может, она даже по-английски ни бум-бум, а он, не считая французского, другими языками не владеет; просидят битый час в метре с небольшим друг от друга — и все. Разбегутся в разные стороны, так и не узнав, что могли бы стать друзьями, любовниками, партнерами по бизнесу, а могли бы просто устроить одноразовую оргию, удачную или не очень (он все еще думает о Париже, о Кальпане и со странной уверенностью сознает, что это останется его самым возвышенным свиданием на одну ночь). Мимо проходят сотни и тысячи людей, с которыми тебе не суждено познакомиться, и ты никогда не узнаешь, что могло бы между вами произойти. Возможно, ты был в секунде, в метре, в одном слове от любви всей твоей жизни, но знать этого никому не дано.
Ладно, проехали. Это в порядке вещей, и хватит париться. Нечего забивать себе голову. Вот он, например, уже встретил любовь всей своей жизни, а что толку?
Высокий, нескладный парень, похожий на лесоруба, выходит на небольшую сцену в конце зала и поднимается на кафедру. Снимает часы, кладет их перед собой, перебирает бумаги, окидывает взглядом аудиторию и сразу начинает читать доклад — безо всякой преамбулы, ограничившись лишь кратким «доброе утро». Между прочим, это первая и последняя связная фраза, смысл которой понятен Олбану. С минуту он изо всех сил напрягает мозги, улавливает примерно одно слово из пятнадцати и вскоре сдается. Теперь надо выбрать момент, чтобы незаметно отвалить, но его неудержимо клонит в сон.
