— Нигде, Ренэ, — отвечает ей Олбан. — Пока безработный.

— На перепутье, — понимающе кивает Кеннард. — Так-так.

Кеннарду недавно стукнуло шестьдесят два, но выглядит он старше своих лет. За последние годы он раздобрел, лишился последних волос, обзавелся тяжелыми и крайне отталкивающими брыжами. Зубы — тихий ужас. В компании занимает пост управляющего директора, что звучит вполне солидно. Как ни странно, умеет находить общий язык с детьми и политиками.

— На перепутье, — не спорит Олбан.

— А девушка есть? — интересуется Ренэ.

Не в пример мужу, мать Филдинга — совсем худышка.

— Постоянной, можно сказать, нет, — отвечает он и ловит на себе взгляд Филдинга.

— Ясненько, — изрекает Кеннард.

— У Олбана прекрасная девушка, — встревает Филдинг. — Живет в Глазго, математик. Преподает в университете.

— Кто-кто, сынок?

— Профессор.

— Нет, ты что-то другое сказал.

— Профессор математики, — втолковывает ей Филдинг, чтобы развеять сомнения.

— Не может быть! — изумляется Ренэ.

— Темная лошадка, — говорит в пространство Кеннард.

Рене сражена наповал. Она поворачивается от Филдинга к Олбану:

— Ты возьмешь ее на гулянку в Гарбадейл?

— Возможно, она меня туда подвезет, но сама не останется, — говорит Олбан. — Поедет дальше, на скалы.

— Она — верхолаз? — Ренэ сражена.

— Ах да, гулянка в Гарбадейле, — говорит Кеннард, будто до него только что дошло (и это весьма вероятно).

— Действительно верхолаз? — не верит Ренэ. — И одновременно профессор? — Она умолкает, а потом заливается пронзительным хохотом, прикрывая рот ладошкой. — Прямо как мужчина! — Она поворачивается к Гайдну. — Гайдн, как ты считаешь? Больше похоже на мужчину, правда?

— Не мне судить, мама, — говорит Гайдн и еле заметно покачивает головой, глядя на Олбана, словно извиняется за Ренэ.

— По горам лазает, говоришь? — переспрашивает Кеннард. — Та еще штучка.

Пытка длится не менее часа; после этого Кеннард ведет их наверх, в мансарду, где у него проложена игрушечная железная дорога; во время пуска паровозиков можно немного поговорить и попытаться склонить Кеннарда в нужную сторону.

— Олбан, как и я, считает, что семья не должна расставаться с фирмой, — сообщает Филдинг отцу.

Он бросает стремительный взгляд на Олбана, который изучает железную дорогу. Прочный стол-верстак размером два на четыре метра находится на уровне пояса. Он занимает почти всю мансарду; в середине зеленеют лесистые холмы и альпийские склоны из папье-маше. Горы прорезаны тоннелями, а самые высокие пики заканчиваются в полуметре от двускатного потолка.

— Правильно я излагаю, Олбан?

— Будь моя воля, я бы не стал продаваться корпорации «Спрейнт», — подтверждает Олбан.

— Будь твоя воля — ты бы из нас рабочий кооператив сколотил, верно, Олбан? — поддевает Кеннард. — А? — Он обмахивает днище паровозика специальной кисточкой.

— Тоже неплохо, Кеннард, — говорит Ол и замечает небольшой тумблер на краю верстака. — Что будет, если это врубить?

Кеннард смотрит через плечо:

— А ты попробуй.

Олбан щелкает тумблером. От подножья горы отделяется кабинка фуникулера, которая ползет к вершине, метра на два вверх.

— Ага, — произносит он, разглядывая железнодорожные пути.

Кеннард поворачивает какую-то ручку, и канатный вагончик начинает карабкаться под углом в сорок пять градусов по зубчатой передаче на склоне соседней горы. Между тем пара других поездов — товарный и контейнерный — колесят по периметру во встречных направлениях.

Филдинг помнит, как сооружалась эта железная дорога. Никогда еще он не видел своего отца таким счастливым и деятельным. Конфигурация не менялась лет пятнадцать; мансарда до сих пор остается единственным местом, где Кеннард чувствует себя как рыба в воде. Для важного разговора лучше места не придумаешь.

— Мы оба считаем, что продаться «Спрейнту» было бы непростительно, да и фирму жалко, — говорит Филдинг Кеннарду. — Разрушить дело, которое создавал Генри и укрепляли Уин с Бертом, — это откровенный вандализм.

— А кто ж его собирается рушить? — спрашивает Кеннард, поднося перевернутый колесами вверх паровозик поближе к свету и любовно разглядывая. На потолочных раскосах по всей мансарде закреплены ряды лампочек.

— Продажа фирмы будет означать разрушение нашего наследия, папа, — растолковывает ему Филдинг. — «Спрейнт» получит возможность распоряжаться игрой по своему усмотрению; нетрудно предположить, что американцы, заплатив солидные деньги за наше имя, попытаются его сохранить для собственной выгоды, но что, если они пролетят? В бизнесе всякое бывает. А мы останемся ни с чем: у нас отнимут самое главное, на чем вот уже столетие с четвертью держится наша семья. Я знаю, что тебе это небезразлично, папа. А потому не хочу, чтобы мы наобум сделали шаг, о котором будем жалеть. Прошу тебя только об одном: хорошенько подумай. — Филдинг смотрит на Олбана. — Мы оба тебя просим.

Олбана чудом осеняет, как ему подыграть.

— Это как стрелка, — говорит он. — Неправильно перевел — и пиши пропало.

— Каждому нужно хорошенько подумать, — говорит Филдинг. — Не только нам самим… но и всем, папа.

— У меня ведь тоже есть акции, — подает голос Гайдн, который сидит на стульчике в углу и читает.

— Это очень существенно, — подтверждает Филдинг, в упор глядя на брата. — Ты ведь еще не определился, Гайдн?

— Определился, но промолчу. — Гайдн ненадолго отрывается от книжки и часто моргает. — Хотя получил от «Спрейнта» предложение возглавить производственный отдел, если они купят фирму. — Уставившись в книгу, он бормочет себе под нос: — Между прочим, они сказали не «если», а «когда».

— Нельзя позволять, чтобы нас опустили, папа, — обращается Филдинг к Кеннарду.

Кеннард бережно ставит паровозик на рельсы, наклоняется и тонкой ювелирной отверточкой цепляет к нему вагоны.

— Что ж, ввязываться в драку, а? — спрашивает он.

— Я считаю — обязательно, — говорит ему Филдинг. — Иначе рухнет все, — он обводит рукой железную дорогу, — что создавалось многолетним трудом.

— Хм.

— В итоге, — говорит Филдинг, — каково твое мнение, Кеннард?

— Хм?

— Папа, ты уже решил, как будешь голосовать?

До сих пор Филдинг не решался спрашивать отца в лоб, а Кеннард ни разу не поднимал эту тему. В девяносто девятом, когда ставился на голосование вопрос о продаже «Спрейнту» двадцати пяти процентов акций, он воздержался. Филдинг понятия не имеет, что у отца на уме.

— Хм. — Кеннард щурится, наблюдая за кабинкой фуникулера, которая шмыгает в депо на макушке самой высокой горы. — Надо подумать. — Он переводит взгляд на Филдинга, потом на Олбана. — А вы оба против, да? Хм.

— Совершенно верно, папа.

Ол молча кивает.

— Хм.

— Это все, можно сказать, ненастоящее.

Софи ворочается у него в объятиях, чтобы заглянуть ему в глаза.

— То есть как?

Он обводит свободной рукой все вокруг.

— Каменистый склон, земля, азалии. Все нездешнее.

Перевернувшись на живот, она подпирает ладонью подбородок:

— В каком смысле?

— Старик Генри, наш великий, легендарный предок, наш славный основатель, привез эти камни, землю, растения из Гарбадейла. Ты там бывала?

— Ага. Один раз. Там все время дождик шел.

— Понятно. Так вот, я проверял. Было это в тысяча девятьсот третьем году. Он распорядился погрузить на баржи тысячи тонн горной породы, добытой в тамошних каменоломнях, и переправить в Бристоль, оттуда небольшими каботажными судами доставить к отдельному причалу, построенному в устье реки, а дальше моторной тягой — прямо сюда. В конце сада на реке есть брод — его для этой цели и насыпали.

— Везти камни из Шотландии? — Софи поиграла прядью рыжих волос, блестящих в случайном лучике солнца, который пробился сквозь плотный покров сочных, темных листьев. Он обвила прядь вокруг указательного пальца и отпустила. — Зачем?