Откуда-то донеслось пиканье, и нос машины нырнул от резкого торможения. Камера, фиксирующая скорость, пролетела мимо. Филдинг пристально вглядывался в зеркало дальнего вида. Он сверкнул улыбкой в сторону Олбана:

— Пронесло!

Олбан невольно отвернулся. Выезд на Охтерардер и Глениглз исчез позади, и машина снова разогналась в направлении Глазго.

Конечно, он слишком мал и просто не может быть рядом, но все же, все же. Он следует за ней, когда она выходит из своей комнаты, спускается по широкой отполированной лестнице под высоким, выходящим на юг окном и направляется по скрипучему паркету главного зала в сторону кухни; он рядом, когда она идет по короткому коридору, ведущему мимо оружейной комнаты, дровяного чулана и сушильной камеры к гардеробной; там она останавливается, а он смотрит, как она выбирает, что надеть на улицу.

На ней коричневые туфли «Кларк», белые носки, джинсы (ее собственные, но слишком большого размера, а потому их приходится поддерживать тонким черным поясом), коричневая блуза и старый белый джемпер с высоким воротом. Белое белье «Маркс и Спенсер». Ни часов, ни колец, никаких других украшений; наличных нет, чековой книжки и кредиток нет, никакого удостоверения личности и вообще никаких документов.

У него на глазах она выбирает длинное темное пальто с бездонными внутренними карманами. Оно огромное и почти черное; за десятки лет, что пальто носили в поместье, изначальный темно-болотный цвет потускнел, истерся и замарался, приблизившись к мрачности черно-коричневой воды глубокого озера. Иногда ему видится, как она прямиком подходит к этому пальто и сдергивает его с деревянной вешалки, предпочтя всей остальной верхней одежде, а иногда — как она довольно долго стоит в сумраке и вездесущем запахе воска, слушая звук дождевых капель, глухо барабанящих в небольшие окошки почти под самым потолком (ведь в то время таких уж сильных дождей не было).

Пальто ей велико, она в нем утопает; приходится дважды загибать манжеты, плечи обвисают, а подол буквально на полпальца не достает до земли. Она ощупывает залоснившиеся прямоугольники накладных карманов с клапанами и заглядывает во внутренние карманы.

Открывает входную дверь и ступает в поблескивающее полуденное марево. Дверь за ней захлопывается, а он по-прежнему стоит на том же месте, пронзительно и беззвучно кричит ей вслед, молча и безнадежно молит не уходить.

Он очнулся ото сна и от видения — навязчивый кошмар, предположил он, будто бы сон не был так хорошо ему знаком, будто бы он не знал его концовку как свои пять пальцев, — и увидел Филдинга, вполголоса подпевающего звучавшей по радио песне с последнего альбома Coldplay. Они как раз сворачивали с трассы М8 в том месте, где она проходит через центр Глазго, минутах в десяти от дома Берил и Дорис.

Филдинг просиял.

— Ты как?

Олбан потер лицо, почесал в бороде и зевнул.

— Нормально.

На минутку он остановился передохнуть среди нижнего сада к юго-западу от дома, в дальнем конце развалин аббатства, зажав в руках грабли и опустив подбородок на деревянную рукоятку. Глубоко вдохнув, он различил горьковатый запах черемши. От сильного порыва теплого ветра пришли в движение ветви шотландских сосен вдоль западной границы сада, их косматые, рваные вершины медленно зашевелились, а березки, росшие неподалеку, дружно закачались, подобно танцовщицам. Терновник и дикие розы зашуршали на ветру, а среди высокой травы, пробившейся сквозь выложенную «елочкой» кирпичную дорожку, обнажились белые и красные цветки.

Он взглянул на стену аббатства, нависавшую над лощиной, как серый утес, прорезанный стрельчатыми оконными проемами, похожими на ряд гигантских серых пластин из китового уса, прислоненных к небу. По разрушенной кладке кое-где карабкался плющ, но в прошлом году Олбан ездил в сады при Данстерском замке, совсем недалеко, к югу от Майнхеда, и видел гораздо более интересные сорта, всякие там Solanum Laxum, Clianthus puniceus и Rosa banksiae 'Lutea'. Они бы хорошо смотрелись на стенах аббатства. В Данстере он многое взял на карандаш, но теперь не мог вспомнить, на какую сторону выходила та стена. На юг, что ли? Сейчас он тоже смотрел на южную стену аббатства. Южная должна идеально подходить. Это светолюбивые растения. Обязательно надо будет разузнать, где продаются черенки.

Какое-то движение на тропинке, ведущей к дому.

Это Софи, в длинной белой футболке и черных крагах. Хромает. Она помахала рукой и нетвердой походкой направилась к нему. Можно было подумать, у нее не сгибается правое колено.

— Что стряслось? — спросил он.

— С лошади брякнулась, сэр.

Ее блестящие рыжие волосы были стянуты в конский хвост. На свободной футболке читалась надпись: «Посетите Купол досуга».¹¹ Один из его школьных приятелей, Плинк — Робби Алфорд, — был мастером всегда и во всем находить двусмысленность. Он бы сейчас выдал что-нибудь вроде: «Привет, подруга, посети мой куполок досуга». У Олбана это уже вертелось на языке, но в последний момент он передумал.

— Вот видишь, — сказал он вместо этого, — опять лошадь. Аккуратней надо с лошадьми. Мне ли не знать.

Он просто хотел пошутить и даже попытался улыбнуться, но она, похоже, не поняла юмора и, нахмурившись, спросила:

— Кстати, как поживают твои яйца, братик?

Его слегка шатнуло.

— Мм, хм, нормально, спасибо. — Он был просто ошарашен.

— Поздравляю, — язвительно бросила она и кивком показала на грабли у него в руках. — Ну, что ж, не буду мешать. — Развернувшись, она похромала к дому.

Олбан потерял дар речи. Почти исчезнув за углом разрушенного аббатства, откуда ему была видна лишь верхняя часть ее туловища, да и то развернутая на три четверти от него, Софи остановилась, посмотрела куда-то вниз и вроде как дернула головой, очень резко, будто с досады или со злости. Потом она продолжила путь, и ее медно-рыжие волосы еще некоторое время мелькали среди развалин.

Он ругал себя последними словами. Зря смолчал, надо было сказать: «Лучше не бывает, спасибо, а вот вчера было жутко больно, когда решил подрочить». В отместку сгодилось бы. Он покачал головой и привычно взялся за грабли, возвращаясь к садовым работам. Быстрее надо мозгами шевелить.

Дело было в тот же день, после обеда. Олбану и Софи поручили накрыть стол для большого семейного ужина, на который кроме своих ожидался кое-кто из многочисленных знакомых дяди Джеймса и тети Клары. Получила приглашение и супружеская пара, с которой подружились Энди и Лия, когда еще жили в Лидкомбе.

Обеденный стол был раздвинут во всю длину: его следовало отполировать. Достали лучшее серебро, которое тоже следовало отполировать. За работой они почему-то разгорячились и открыли окна столовой, чтобы впустить прохладный ветерок. Лицо Софи блестело, на висках проступили капельки пота. Она поковыляла по лестнице к себе в комнату, где причесалась и сменила рейтузы и мешковатую футболку на шорты и тонкую блузу. Через некоторое время она, обмахиваясь, расстегнула пару верхних пуговиц.

Олбан гадал: знает ли она, насколько немыслима, неотразима ее привлекательность? Уж не заигрывает ли с ним эта девчонка? Поди догадайся. Они с приятелями частенько трепались о заигрываниях и увлечениях, о том, по каким признакам можно понять, нравишься девушке или нет, хочет она или нет, но, несмотря на все бахвальство и показную самоуверенность, подобные разговоры обычно заходили в тупик. Все эти штучки, которые показывают в кино и по телику, никак не вязались с действительностью, а порно и вообще выглядело полной лажей. По части порнушек опыт у него был невелик, но ума хватило, чтобы не поверить, будто водопроводчика и чистильщика бассейнов всегда ожидают мгновенные сексуальные победы. Сейчас он терялся в догадках. Возможно, она лишь дразнила его в отместку за утреннюю обиду.