«Ты еще многого не знаешь, юноша, — сказала ему двоюродная бабка Верил. — Многого я тебе пока не могу открыть — час еще не пробил».

«А когда пробьет?» — спросил он.

«Откуда мне знать? Может, и никогда. Но сейчас точно не время».

«Это почему же?»

«В том, что касается семьи… или любой другой группы людей, иногда приходится ждать чьей-нибудь смерти или такого момента, когда по какой-то причине важные вещи утрачивают свое значение. Хотя, надо сказать, есть такие вещи, которые никогда не утрачивают своей важности. Или же приходится выжидать приближения собственной смерти, когда, честно говоря, уже безразлично, в какой миг лопнет мыльный пузырь. Ну, сам знаешь, как говорится: когда это самое упадет на вентилятор.»

Он помолчал.

«Тогда зачем было заводить этот разговор?»

Берия как-то странно покосилась в его сторону.

«Сама не знаю, Олбан. Может, просто для очистки совести. Чтобы не солгать, но и не выдать правду, чтобы сбить другого с толку простым умолчанием. Понимаешь?»

Хорошо известные или хотя бы смутно знакомые Олбану мелодии сменились песней «Block Rockin' Beats» дуэта Chemical Brothers. Филдинг издал радостный вопль и врубил музыку на всю катушку.

— Классно! — просиял он. — Помнишь эту? Сингапур помнишь? Черт возьми! Ну и зажигали мы тогда, старик!

— Помню, — сказал Олбан. — Как не помнить.

— Давай напьемся.

— Ого! Не похоже на тебя, старик. Что это с тобой? Нет, считай, я ни о чем не спрашивал. Хорошая мысль. Сразу должен это признать. Однако же у меня есть встречное предложение. Не исключающее вышеизложенного.

— Филдинг, что ты несешь?

— Давай удолбаемся!

— Удолбаемся? У тебя дурь с собой?

— А как же! В любую поездку отправляюсь с полным боезапасом.

— Ты притащил наркоту в Сингапур? Обалдел, что ли? Совсем страх потерял? Тебе известно, как здесь поступают с теми, кто ввозит в страну наркотики?

— Олбан, спустись на землю. Я ж не торговец, это для личного потребления. Если и поймают — что такого? Белый человек, состоятельный, занимаю руководящий пост во всемирно известной компании, в распоряжении которой имеются адвокаты, а к тому же, как ты мог убедиться вчера вечером, я на короткой ноге с верховным послом Великобритании по комиссиям или как там его.⁹ — Он хохотнул и замахал руками. — Не бзди! — засмеялся он еще громче.

Шел тысяча девятьсот девяносто седьмой год. Они прилетели в Сингапур на ярмарку игрушек, где рекламировали оптовикам «Империю!» (делали это, как заметил Олбан, абсолютно бесстыдно, на территории, раньше принадлежавшей Британской империи) и другие товары компании «Уопулд». Рабочий день подошел к концу, ярмарка завершилась, в выставочном центре уже демонтировали их стенд, и у них образовался свободный вечер в преддверии выходного дня, поэтому они сидели в тихом уголке главного бара «Рэфлз» и потягивали сингапурский слинг, так как у Филдинга был пунктик насчет Алкогольной Географии (на Манхэттене пить «Манхэттен» и так далее).

— Ну ты и псих! Что у тебя?

— Экстази, кокс, травка. Кетаминчик есть, но он не вставляет.

— Господи Иисусе! Надо поскорей это оприходовать, хотя бы для того, чтобы уничтожить улики.

— Вот это другой разговор. — Филдинг поднял свой бокал и кивнул в сторону бокала Олбана. — Допивай. Устроим гонку на рикшах до отеля. Проигравший всю ночь проставляется.

— Нет, избавь меня от гонок на рикшах. Тот, что вез меня в прошлый раз, был метр с кепкой и ста трех лет от роду. Меня так и подмывало вылезти, усадить его на свое место, чтобы не загнать до смерти, а самому впрячься и отвезти его в дом престарелых, откуда он сбежал.

— Тогда я один. Но все же настоятельно рекомендую тебе поучаствовать, хочешь ты этого или нет. Кто выиграет, тот уйдет первым из кабака, где мы решим выпивать, а кто проиграет, тот либо заплатит за обоих, либо сдернет. Мне не слабо.

— Сдернуть — это можно. Если нас поймают, то в хранении обвинят тебя.

Филдинг притворно ахнул и взял свой пиджак:

— Не очень-то это по-братски.

— Что ж поделаешь, в наши дни родственные связи резко упали в цене.

— О-о-о! — театрально воскликнул Филдинг. — Ты о чем это?

— Так, ни о чем. Забей.

Наступают новые сутки, Олбан уже никакой. Не отличая день от ночи, воспринимает свое медленное пробуждение в перепутанной последовательности, пласты и плиты впечатлений и сознания врезаются друг в друга без какой-либо различимой закономерности, и слышен лишь неясный шорох ощущений и событий, часть из которых может быть и воспоминаниями из более далекого прошлого — он ни в чем не уверен.

— Истории пришел конец. Все кончено! Даже Дэн Сяопин¹⁰ сказал, что богатым быть замечательно. Капиталистическая демократия победила, а все остальное стирается с лица земли. Этот япошка был прав.

— Бред. Читай научную фантастику. Кто читает фантастику, тот никогда не гонит такую ересь про конец истории.

— Какая, к черту, фантастика? Я что, похож на долбанутого?

— Ой, отвали, а?

— Почему мы остановились?

— Боже. Сейчас рухнем.

Они сидели в вагончике фуникулера, спускавшемся от этого невероятных размеров серого здания с гигантскими круглыми окнами к маленькому островку в прибрежных водах, который носил название не то Семоса, не то Самоса, или Сентоса, или Самоа. Уверенности у них не было, потому что при взгляде на указатели создавалось впечатление, что буквы меняются на глазах. («Самоса — это, кажется, какой-то фашистский генерал, нет?» — «Или такой жареный треугольничек. Спроси чего полегче».) Когда Олбан в последний раз смотрел на указатель, название читалось вроде как Лампедуза, но это уж ни в какие ворота. Он даже не рискнул предлагать этот вариант Филдингу.

Они не могут представить ни одной мало-мальски серьезной причины прокладывать канатную дорогу от высотного здания к этому низкому прибрежному островку, именно поэтому абсолютно необходимо совершить спуск, но теперь вагончик неожиданно завис над неподвижными бурыми водами пролива, а они болтаются на самом солнцепеке, вглядываясь сквозь подернутый дымкой воздух в далекие башни центра города. Кроме них в вагончике еще человек двенадцать малайцев и китайцев, а потому говорить приходится вполголоса, что должно само по себе вызывать подозрение, только вот Олбан не совсем точно оценивает степень громкости, и это само по себе усиливает паранойю.

— Мы всю дурь оприходовали?

— Почти. Ты не мог бы говорить потише?

— А вдруг они застопорили фуникулер, потому что прознали, что мы тут и у нас при себе есть?

— Не тупи. С какого перепугу им стопорить фуникулер? Что они могут сделать, как по-твоему? Спуститься сюда на веревке с вертолета?

— Подозрительно как-то.

— Это не подозрительно, это в порядке вещей.

— Нечего мне тут сыпать буржуазными штампами, слышь, ты?

— Постарайся не волноваться.

— Я не волнуюсь. Я спокоен. Вот он я, в спокойном состоянии. Видишь? Я — само спокойствие.

— Рубашку мою отпусти.

На самом-то деле стояла глубокая ночь, теплая и непривычно влажная; они пробирались незнакомыми улочками сквозь вонь дерьма, гниющих фруктов и приторных отдушек, среди гулких малоэтажных строений, стараясь не давить подошвами удирающих тараканов размером с мышь, которые под наркотической лупой вырастали до размера крыс; попутно заглянули в какой-то двор и увидели, как маленький, высохший человечек с сигаретой во рту свежует на окровавленном верстаке какое-то животное, напоминающее обезьяну, и под шкурой обнажается бело-розовое мясо; вот они идут дальше и сквозь открытые двери храмов замечают одетых в одни набедренные повязки жрецов, которые среди клубящихся благовоний, ладана и живых цветов тянут свои песнопения перед едва различимыми алтарями; такие кадры-образы, выхваченные из жизни, сопровождают их на всем пути, пока они шагают, закинув пиджаки через плечо, и чувствуют, как рубашки липнут к телу, а волосы — к голове, потому что в клубе было дико жарко, особенно после танцев и трепа с двумя девчонками, которые, скорее всего, на поверку оказались бы вовсе не девчонками, а потом чуть не вспыхнула драка — Олбан еле успел вытащить Филдинга на улицу, и единственная клубная мелодия, которую они могут вспомнить, это «Block Rockin' Beats»; да как тут остынешь, если влажность такая, будто разгуливаешь в резиновом гидрокостюме, а сверху тебя поливают из горячего чайника, и единственное спасение — схватить такси, где хотя бы есть кондиционер; в машине они слушают неумолчное динь-динь-динь, поскольку в Сингапуре обязательны приборы, весело тренькающие от превышения скорости, и Филдинг требует ехать в зоопарк: где-то он вычитал, что там есть белые медведи, которые содержатся в огромном вольере с постоянной низкой температурой, привычной для этих крупнейших хищников, отловленных на бескрайних просторах Арктики.